Ящик водки. Том 2 - Альфред Кох

В разделе «Финансы» — тоже война. Вот на что будут жить заброшенные к нам диверсанты? А вот им секретный пункт «О способах изготовления фальшивых денежных билетов».

Внешняя политика и внешняя торговля. Тут свои секреты. К примеру, «Себестоимость обслуживания иностранных туристов в СССР, соотношение этой себестоимости с продажной ценой на туристские путевки». Ну и еще патенты и лицензии и все такое прочее международное секретное.

Медико-санитарные вопросы. И тут есть что засекретить. Да хоть те же «данные о числе больных венерическими болезнями, туберкулезом, психическими расстройствами (включая алкоголизм и алкогольные психозы), наркоманией…»

И действительно, ну как же это — советские люди, строители, пардон, коммунизма — и вдруг на тебе, алкоголики. А не дай бог, они еще и партийные!

Считалось, что никак нельзя было разглашать сведения о допустимых дозах «уровня радиоактивного, лазерного облучения человека, уровня заражения отравляющими веществами людей и животных, воздуха, воды и техники…» Сюда же — «материалы о поражающем действии ядерного, химического, лазерного и бактериологического оружия…» От кого это все задумывали скрыть? Неужто американские шпионы не знали таких элементарных вещей? Небось знали. Но насколько больше б у нас было героев третьей мировой, если от новобранцев скрыть всю фактуру о результатах ядерного взрыва! Нас готовили в герои…

И снова — возвращение к старой теме, видно, сильно она их волновала: запрет на данные «об эпидемических вспышках заболеваний, причины и условия возникновения которых не установлены». И опять — про холеру и чуму.

Ну и дальше бегло, через запятую, идут «Разные сведения». Типа о складах оружия, освоении Антарктики, количестве осужденных ментов, болезнях лосося (стратегический валютный продукт — видно, в этом все дело. — И.С.).

Самая последняя тайна такая: «Организация, характер и методы работы органов Главлита СССР». В общем, суть такая: рассказать про большевиков правду — и конец им. Сразу станет ясно, до чего ж они жалкие и противные.

Кох: — Насколько я понимаю, в последние годы мы только наращиваем численность чиновников. Вот эти полпреды в округах… Это же с нуля созданные аппараты, которых не существовало никогда.

— Это же все делается по плану Бжезинского! Американцы давно ведь задумали развалить СССР, это у них был первый этап. А второй такой: Россию расколоть именно на семь частей. Только у них не было таких терминов, как федеральные округа и вертикаль власти.

— Это я понимаю. Но тогда ликвидируйте губернаторов! И губернии! А то оставили и то и другое… Вот сейчас институты и архивы выселяются из Питера, а на их место въезжают какие-то очередные присутствия федеральные. Институты, значит, недостойны, а госучреждения — достойны. И еще придумали окружные суды и окружные прокуратуры, которых не было… Вот у нас страна разделена на семь военных округов — и ладно. У нас же в губерниях нет своих подокругов. Вот пусть и будет семь субъектов Федерации!

— Помнишь, один наш товарищ угадал, почему округов именно семь?

— Как же, помню! Чтоб каждая страна большой семерки курировала свой федеральный округ! Как там мы делили? Значит, северо-запад — это у нас Англия, центр — Франция, потому что москвичи ездят в Париж и на Лазурный берег, юг — Италия, тепло и все такое. Поволжье… Кто у нас отвечает за Поволжье?

— Немцы, Алик, за Поволжье будут отвечать. Напоминаю тебе.

— Хм… Как же я забыл… Дальше. Урал — США. Сибирь — Канада. Дальний Восток — Япония, кто ж еще.

— Значит, получается, русские сами не могут управлять Россией?

— Это из твоих комментариев к прошлой главе следует, а не из моих.

— А-а… вот ты как заговорил. По твоей, значит, версии русские замечательно управляют Россией!

— Я так не говорил. Я вообще эту тему не затрагивал и качество управления русскими своей страной не брался оценивать.

— Ну да, это позже будет сделано в знаменитом твоем интервью на «Радио Свобода».

— Может быть. Но в 87-м я не оценивал. Если ты хочешь, если ты настаиваешь, я дам оценку: не блестяще они управляют! Не блестяще.

— Ну да… И как это выглядит на практике? Вот у нас Наздратенко — русский (скорей всего), управлял русским краем. Не получилось у него управлять русскими. Ну, тогда, говорят ему, иди рыбой управляй. Она ж не русская, а такая… экстерриториальная. Лицо без гражданства и национальности.

— Рыба, она ж какая? Ей жилья не надо. Пенсии не надо.

— И отопление когда отключают, ей по барабану: она в Москву не будет жаловаться. И железную дорогу собой перекрывать не станет.

— Ей если что не понравилось — она повернулась и уплыла. Она типа голосует ногами.

— И к тому же молчит!

— Как рыба.

— Никого не сдает — ни даже Москальцова.

— Что-то ты подсел на рыбную тему.

— Да потому что она увлекательная. А рыба — важный и вкусный предмет. Вернемся, однако, в 87-й год. Ты, значит, работаешь…

— Ну да. Получаю я сто семьдесят с учетом надбавки кандидатской. У нас отдел, кстати, назывался так: нормирования и ресурсосбережения.

— Неплохо звучит — мужественно, патриотически. Не просто лопатой ворочать, а сберегать ресурсы родине. Не как у меня — отдел коммунистического воспитания. Да… Мне в 87-м как раз стукнуло тридцать. Помню, я очень серьезно отнесся к этой круглой дате. Она приближалась, надвигалась, смущала меня… Чем ближе был юбилей, тем больше я мрачнел и задумывался о жизни. Ну, устроил, само собой, пьянку. Пили до утра… И гостям, видимо, передалось ощущение торжественности и судьбоносности момента. И я помню, как двое гостей стоят в уголку…

— Почему ты говоришь «в уголку»? Надо же — в уголке!

— Знаю, что надо. Это такое осознанное просторечие. Так теплей звучит. Вообще мне русский язык кажется довольно пресным и неточным. Против каких-то других языков.

— Я другие не знаю настолько хорошо. Но могу сказать, что не испытываю стеснения в выражении своих эмоций, пользуясь одним лишь русским. Я могу все что угодно выразить этим языком!

— Я тоже могу много чего выразить. В силу того, что это мой основной язык. Но тем не менее я вижу его несовершенство и сырость. В нем, к примеру, непростительно много недостаточных глаголов. И это ничем не оправдано.

— Каких «недостаточных»? Например?

— Ну, вот «победю» ты не можешь сказать. Да вообще много глаголов, которые сыплются. Одел — надел, положил — класть, ложись — ляг… Список исключений утомляет, при том что он, повторяю, абсолютно ничем не оправдан. Потом табуированная лексика, наличие которой уместно в первобытно-общинных системах, но не в цивилизованном обществе! Англосаксы легко употребляют в литературе и кино слово fuck, а у нас нельзя, у нас — табу. Словечко-то какое — табу!

Комментарий Свинаренко

Из Брокгауза и Ефрона

Табу — термин, позаимствованный из религиозно-обрядовых учреждений Полинезии и ныне принятый… для обозначения системы специфических религиозных запрещений — системы, черты которой под различными названиями найдены у всех народов, стоящих на известной степени развития…

… Табу образует из себя ткань регламентации, опутывающую все детали жизни, лишающую общество возможности свободного развития. Психология, создавшая табу, …в значительной степени послужила причиной застоя многих цивилизаций древности.

…Женщина до брака считалась доступной для каждого мужчины; после брака она становилась табу для всех, кроме своего мужа.

Из Большого энциклопедического словаря

Табу (полинезийск.) — в первобытном обществе система запретов на совершение определенных действий (употребление каких-либо предметов, произнесение слов и т. п.), нарушение которых карается сверхъестественными силами. Табу регламентировали важнейшие стороны жизни человека. Обеспечивали соблюдение брачных норм. Послужили основой многих позднейших социальных и религиозных норм.

Заметили ли вы, каким эпитетом награждается общество, где в ходу табу? Первобытное! И ничего тут нет обидного. Мы же жили при коммунизме вон сколько лет. Сходство между последним строем и родоплеменным меня задевало в раннем детстве, и я допытывался у взрослых, отчего их нельзя назвать одним словом. Говорили — нельзя, хотя бы потому, что у нас были парткомы и ракеты в отличие от, как раньше любили говаривать, Верхней Вольты. Но тут и не в коммунизме даже дело. Страна наша всегда была крестьянская, не шибко грамотная, человек в шляпе выглядел странно и был непременным персонажем анекдотов и кинокомедий, снимаемых на потребу плебеям. Вся эта крестьянская община с овчиной, сапогами и домовыми, с гаданием в бане, с готовностью прирезать барина орудием производства, замечательно легкое отношение к торговле живыми людьми, массовое употребление ритуального напитка, изготавливаемого из местного зерна, — ну, обычное первобытное общество! Как, допустим, у иных северных и южных народов (к чему их лишний раз называть…), живущих в стороне от общественно-политического мейнстрима — того самого, в стороне от которого захотели поселиться мы, подобно семье Лыковых. Пожили там, подвымерли изрядно, а кто выжил, те вернулись и принялись удивляться разному иностранному дешевому ширпотребу. Так Лыковых больше всего удивил не телевизор даже, а полиэтилен: стекло, а гнется. Но проблема даже не в том, что мы первобытные! С этим ничего не сделаешь, так что плевать. А в том проблема, что мы этого стыдимся и пытаемся делать вид, что мы поцивилизованней много кого. Получается путаница, лишний расход ресурса, трата времени… Надо б спокойней к этому относиться. Вот я, к примеру, к себе отношусь как к дикому степняку (я действительно рос в скифских степях), который переехал в места более цивилизованные и тут вроде укоренился. И я не лезу утверждать, что я-де из графьев, из профессорской семьи и все такое прочее. Идет себе человек в шляпе — ну и молодец. Лично мне шляпа чужда, мне в ней неудобно. А другие пусть носят. При этом я неплохо себя чувствую…