БЕСПОКОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК - Л. ВОРОНКОВА
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, да, бабушка, Аму-Дарья повернула, говорю тебе! Даже старое ее русло нашли – Узбой называется. И там пустыня наступила, все города, все сады песком засыпало и лес! А теперь – бабушка, ты слышишь? – мы будем опять Аму-Дарью на старое русло направлять. Уже и работы начали!
– В песках-то?
– Да, в песках! А что же? Не сможем? Сможем! Мы снова в песках сады разведем!
– Ох! – вдруг вздохнула Марфа Тихоновна, словно что-то кольнуло ее в сердце, и поднялась, откинув полушубок.
– Ты что? – удивилась Настя.
– Ничего, идти надо.
– Да ведь до шести далеко, куда тебе идти?
– Ах, что до шести! Может, до шести и телки в живых не будет.
Марфа Тихоновна, высокая, сухая, с орлиным профилем, живо поправила на голове синий платок, накинула сверх него полушалок и надела свой старый полушубок, в котором всегда ходила в телятник.
– Бабушка, можно и я с тобой? – попросилась Настя.
– А что тебе там делать? – возразила бабушка.
Однако голос ее был не суров, и Настя бросилась одеваться.
Черная телочка попрежнему лежала в своем стойле. Она приподняла было голову, тускло взглянула на Марфу Тихоновну, потянулась к ней, но тут же легла снова.
– Что, моя бедная? Что, моя голубочка? – нагнувшись к телке, сказала Марфа Тихоновна, и Настя не узнала ее голоса – такой он был грустный и задумчивый. – Ну, что же ты? И лекарства тебе давали… А ножки совсем холодные!.. Настя, принеси мне мой ватник, там, у больших телят, около стойла висит. Дай-ка я укрою, может согреется!
Марфа Тихоновна укутала ватником застывшие белые ножки телочки. Телочка опять потянулась к ней, хотела лизнуть, но снова опустила голову на солому. Настя почувствовала, что глаза у нее наливаются слезами.
– Бабушка, позови Марусю!
– Что же без толку? – возразила старуха. – Маруся что могла – сделала. Уж теперь выживет – так выживет… а уж нет – так…
Марфа Тихоновна умолкла, сурово сжав свои тонкие губы.
В изолятор вошел заведующий молочной фермой дед Антон Шерабуров.
– Ну что, как тут дела? – спросил он приглушенным голосом; таким голосом разговаривают у постели больного. – Дышит?
Марфа Тихоновна ответила, не поднимая головы:
– Только что дышит… – Она открыла дверцу клетки, пощупала под ватником ноги теленка: – Никак не согреваются! – И, присев на порожек, начала растирать телочке ноги.
– Да, вот так история… А может, из района ветврача срочно вызвать? – сказал дед Антон помолчав. – Может, они вдвоем с нашей-то посоветуются, да и придумают что-нибудь?
– Ничего наша не придумает! – резко возразила Марфа Тихоновна. – И тот ничего не придумает. Одни и те же лекарства дают. А что в них толку? Двор плохой. Как ни топи – все настоящего тепла нету. Простужаются телята, да и всё.
– Да, – согласился дед Антон, – двор новый надо. А пока все-таки придется вызвать Петра Васильевича сюда. Тут где-то сейчас девчонка была…
– Настя! – крикнула Марфа Тихоновна. – Где ты там?
Настя, пока они стояли и разговаривали, неслышно ушла в соседнее помещение к маленьким телятам. В телятнике стоял полумрак, теплый и душный. Пахло и соломой и сеном. Вокруг только что протопленной, горячей печки поднимались легкие испарения.
Телята-молочники стояли в клетках по-двое, по-трое – белые, пестрые, рыжие. Их черные круглые глаза мерцали в полумраке. Настя остановилась около своего любимца – светло- желтого бычка.
– Огонек! – позвала Настя.
И бычок, уже понимавший свою кличку, не спеша подошел к Насте. Девочка погладила его шелковую шею, с удовольствием перебирая пальцами мягкие складочки свисающего подбородка.
– Ах ты мой маленький! Ах ты мой глупенький! Ну, что смотришь? Вот глазочки-то у тебя – как фонарики!
Тут Настя услышала зов и бросилась из телятника в изолятор:
– Что, бабушка?
Дед Антон, увидев ее на пороге телятника, вдруг вскипел.
– Ты зачем туда ходила! – закричал он, а голос у него был такой, что хоть полком командовать. – От больного – к здоровым! Чтоб не было больше тебя на телятнике!.. Юннаты! Шефы!.. А ну-ка, вон отсюда, и чтоб я тебя не видел! На что мне такие юннаты, которые не соображают ничего?
Настя вспыхнула и, опустив голову, пошла из телятника к дверям. Но дед Антон, накричав, тут же и остыл: ну что, старый крикун, набросился на девчонку?
– Эй, голова! Подожди-ка! – сказал он, будто вовсе и не гнал ее только что из изолятора. – Сбегай в правление, скажи секретарю, чтобы позвонил Петру Васильичу. Скажи – пускай приедет поскорее!
Настя, сама стыдясь своего промаха, живо кивнула деду Антону:
– Сейчас, дедушка Антон! Сейчас сбегаю!
И тотчас скрылась за дверью.
Марфа Тихоновна снова укутала теленка и встала с порожка. Сдвинув суровые брови, она стояла и не спускала с телочки глаз.
– За Петром Васильичем! – тихо и горько сказала она. – А кто ему верит? Он ездит по колхозам и только одно всем твердит: не так телят воспитываете, на холод надо! Ну что это на смех, что ли? Или заучился чересчур?.. Новорожденного теленка – на холод!
– На холод… – задумчиво повторил дед Антон. – Вишь ты, дело-то такое… Что-то часто стали об этом говорить. И в районе, как я на съезд животноводов-то ездил, то же самое шпорили. Вишь, будто бы многие хозяйства такой метод применяют и довольны. Да вот и Петр Васильевич твердит… А что, голова, может и нам попытать?
Глаза Марфы Тихоновны блеснули.
– Да что ты, Антон Савельич! – резко прервала она деда Антона. – На старости лет дурачить меня, что ли, вздумал? Ну ты сам-то пойми, что ты говоришь! Маленького, нежного теленка-на мороз! Да ведь это как свечечка: ветерок дунул – они и погасла! Ты сегодня выспался ли?
Дед Антон хотел что-то возразить, но Марфа Тихоновна не дала а ему вымолвить слова:
– Я и Петра Васильича за эти выдумки пробрала, с песочком прочистила. Я ему говорю: «Ты сначала своих телят заведи, да и выноси на холод! А я, – говорю, – колхозное добро губить не буду, не на то бригадиром поставлена! А ты,- говорю, – хоть и сам в снег сядь, и жену свою посади, и тещу посади, если хочешь, а телят я тебе губить не дам!» – И опять, вся погаснув и опечалившись, поглядела на телочку. – А то вылечит он, как же! Ах, чего бы я не сделала, если бы знать, что надо!
Дед Антон молчал. Душу его уже давно смущали сомнения. С одной стороны, может, и правда – надо телят на холоде закалять. Ведь вот у караваевского зоотехника Штеймана не простужаются же… Вот и у Малининой в костромском колхозе ферма на весь Союз гремит, а там тоже телят на холоде воспитывают… А что ж Кострома-то – в жарких странах, что ли, находится? …
А с другой стороны, ну как, в самом деле, рука поднимется это слабое существо в первый же час его рождения на холод вынести? Можно было бы, конечно, попытать счастья, да и, и, вот попробуй, договорись со старухой! А она весь телятник и своих руках держит.
– Что ты, Марфа Тихоновна, шла бы домой, что ли… – Сказал наконец дед Антон. – Ну что маешься? Лекарство Маруся сама даст.
– Никуда не пойду! – ответила старуха. – Здесь ночевать, буду. Шубой закутаю. Отогрею. Выхожу. Неужели нельзя вылечить? Неправда, выхожу!
Поздно вечером, когда телятницы, напоив телят, собираются, по домам, к скотному двору верхом на упитанной рыжей лошадке подъехал кустовой ветврач. Он тяжеловато слез с лошади, закинул узду ей на шею и, не оглядываясь по сторонам, направился в изолятор. Невысокий, спокойный, чисто выбритый, он вежливо, но холодно поздоровался с Марфой Тихоновной. Марфа Тихоновна укрывала шубой больную телочку. Она еле подняла на Петра Васильича глаза, еле ответила на его поклон. Только проронила, ни к кому не обращаясь:
– Позовите Антона Савельича…
Но звать деда Антона не пришлось. Он, увидев знакомую рыжую лошадку, смирно стоящую у двора, уже сам спешил в телятник.
Петр Васильич надел белый фартук и подошел к теленку.
– Опять шубы, опять все то же самое! – устало, с оттенком раздражения сказал он. – Ну что это, Марфа Тихоновна, ничего-то вам не втолкуешь! Сколько раз говорил: не кутайте телят, не изнеживайте их! Ведь и в прошлый раз говори- – говорил, объяснял… А нынче опять все то же! Ну что это, в самом деле!
Марфа Тихоновна молча смотрела, как Петр Васильич снял с теленка шубу, как достал из сумки лекарство и, ловко приподняв теленку голову, влил ему в рот микстуру. Она будто не слышала упреков Петра Васильича.
– Ну что ж, Антон Савельич, – обратился ветврач уже к деду Антону, – когда же вы возьметесь за свой телятник? И болезни у вас и отходы. А все отчего? Оттого, что в невозможных условиях выращиваете телят. Уж не в первый раз это говорю! Люди – передовые люди! – в холодных телятниках весь молодняк выращивают, и никакого отхода. А вы опять печки нажариваете! Ну что это – сырость, духота, дышать нечем! Как же тут не болеть?
