Записки социальной психопатки - Фаина Раневская

По поводу происхождения ее псевдонима тоже существует несколько версий. Сама она писала: «Раневской я стала прежде всего потому, что все роняла. У меня все валилось из рук». Некоторые ее знакомые рассказывали, что дело было в любви к Чехову и в том, что она чувствовала себя его землячкой и почти родственницей. Есть еще вариант, что кто-то из друзей сравнил Фаину с героиней пьесы, увидев, как ветер вырвал у нее из рук деньги, а она, глядя им вслед, говорит: «Как красиво они летят!»

Кстати, свой первый сезон в Крыму новоиспеченная Фаина Раневская открыла ролью Шарлоты в «Вишневом саде» Чехова. И именно эта роль стала ее первым большим успехом.

В голодном разоренном Симферополе Фаина Раневская и Павла Вульф сумели выжить во многом благодаря Максимилиану Волошину.

Именно он спасал их от голодной смерти. Раневская вспоминала: «С утра он появлялся с рюкзаком за спиной. В рюкзаке находились завернутые в газету маленькие рыбешки, называемые камсой. Был там и хлеб, если это месиво можно было назвать хлебом. Была и бутылочка с касторовым маслом, с трудом раздобытая им в аптеке. Рыбешек жарили в касторке…»

Однажды вечером 21 апреля 1921 года, когда Волошин был у них, на улице началась стрельба, и перепуганные женщины уговорили его остаться с ними на ночь. За эту ночь он написал одно из самых знаменитых и страшных своих стихотворений «Красная Пасха», прочитав которое, можно составить представление, что тогда творилось в Крыму, и в каких условиях жила Раневская.

Зимою вдоль дорог валялись трупы

Людей и лошадей. И стаи псов

Въедались им в живот и рвали мясо.

Восточный ветер выл в разбитых окнах.

А по ночам стучали пулеметы.

Свистя, как бич, по мясу обнаженных

Мужских и женских тел.

Раневская умела из любых, даже самых тяжелых и неприятных событий в своей жизни извлекать уроки, которые потом помогали ей при создании новых ролей.

В трудные годы «военного коммунизма», когда чувство голода было постоянным и привычным, одна дама пригласила Раневскую и нескольких других актеров послушать ее пьесу. Дама сообщила, что вслед за чтением пьесы будет сладкий чай с пирогом, после чего все приглашенные конечно же радостно собрались в ее доме.

Спустя много лет Раневская вспоминала эту «толстенькую, кругленькую женщину», читавшую им пьесу о Христе, гулявшем в Гефсиманском саду. Артисты делали вид, что слушают ее, но в комнате слишком сильно пахло свежим пирогом, чтобы они могли думать о пьесе или о чем-либо еще кроме еды.

«Я люто ненавидела авторшу; которая очень подробно, с длинными ремарками описывала времяпрепровождение младенца Христа, — писала в воспоминаниях Раневская. — Толстая, авторша во время чтения рыдала и пила валерьянку. А мы все, не дожидаясь конца чтения, просили сделать перерыв в надежде, что в перерыве угостят пирогом. Впоследствии это дало мне повод сыграть рыдающую сочинительницу в инсценировке рассказа Чехова „Драма”.»

В конце 20-х годов в Ленинграде Раневская познакомилась с Самуилом Яковлевичем Маршаком.

Маршак впервые услышал о Раневской, когда она играла в Бакинском театре в пьесе «Наша молодость» по роману Виктора Кина. Вдова Кина вспоминала: «Никогда не забуду, как уговаривал Виктор Самуила Яковлевича поехать с ним в Баку посмотреть этот спектакль. Маршак сказал: „Очень хочу в Баку, а еще больше посмотреть актрису Раневскую. Я так наслышан о ней. Он даже просил Виктора взять билет и для него. Не помню уж, почему, но поездка эта не состоялась».

Когда же они наконец познакомились, они очень быстро подружились, и как это почти всегда было у Раневской — если уж подружились, то на всю жизнь.

Последний раз они виделись в 1963 году, в подмосковном санатории, когда оба переживали тяжелую потерю: Фаина Георгиевна — смерть сестры, а Самуил Яковлевич — смерть Тамары Габбе.

А уже через год Раневская стала одной из тех, кто провожал самого Маршака в последний путь, и на вечере, посвященном его памяти, читала свои любимые стихи:

И поступь, и голос у времени тише

Всех шорохов, всех голосов.

Шуршат и работают тайно, как мыши,

Колесики наших часов…

Однажды Самуил Маршак, спросил Раневскую, какое первое стихотворение она запомнила в детстве.

Она ответила, что это было стихотворение «Белое покрывало». Читал его гимназист — ухажер ее старшей сестры. В черновиках ее мемуаров тоже есть упоминание об этом: «Чтение повергло меня в трепет. Гимназист вращал глазами, взвизгивал, рычал тигром, топал ногами, рвал на себе волосы, ломая руки. Кончалось чтение словами: „.Так могла солгать лишь мать“. Гимназист зарыдал, я была в экстазе».

Это стихотворение немецкого поэта Морица Гартмана (в переводе М. Михайлова) о молодом венгерском графе, которого австрийские угнетатели приговорили к смерти. Мать графа обещает ему пойти к королю и вымолить помилование, а его просит смотреть завтра на балкон — если она будет в белом, значит его помилуют, а если в черном — казнят.

Юная Фаина выучила эти стихи наизусть. Спустя много лет ее сестра Белла перед самой своей смертью вдруг спросила ее, помнит ли она того гимназиста и стихотворение «Белое покрывало». Раневская ответила, что строки, в которых описан поступок матери, помнит до сих пор.

Зачем же в белом мать была?

О, ложь святая!.. Так могла

Солгать лишь мать, полна боязнью,

Чтоб сын не дрогнул перед казнью!

В Симферополе Раневская познакомилась и быстро подружилась с Константином Треневым.

Началось все с того, что Павла Вульф и Фаина Раневская обратили внимание на мужчину, которого видели в театре практически каждый день — он ходил на все спектакли. Оказалось, что он написал пьесу и очень хочет предложить ее их труппе.

Был он в то время простым учителем, однако и Вульф, и режиссер театра согласились послушать, как он читает свою пьесу «Грешница», а послушав, сразу решили ее поставить.

По некоторым причинам постановка не состоялась, но Раневская и Вульф очень подружились с Треневым, и спустя несколько лет он предложил им главные роли в своей новой пьесе «Любовь Яровая», вскоре принесшей ему всесоюзную славу.

И хотя «Любовь Яровая» была поставлена во МХАТе, а потом и во многих других театрах, сам Тренев считал, что нигде ее не играли так хорошо, как в Смоленском театре, где роль Дуньки исполняла Раневская, а роль Яровой — Павла Вульф.

Кстати, Раневская на репетициях вставляла в роль «отсебятину», что со временем стало ее привычкой и в театре, и в кино. Конечно, она каждый раз извинялась перед Треневым, но он уже оценил меткость ее выражений, и не только не возражал, но даже вставлял придуманные ею фразы в пьесу.