Вариант «Бис» - Сергей Анисимов

Минут десять Стефановский рассказывал, аккуратно двигая тяжелыми ладонями, об особенностях пилотирования каждой из моделей. Яковлев с видимым удовольствием вставлял замечания, хлопал по борту, указывал на воздухозаборники, на фонарь, на стойки шасси. Летчики с интересом попинывали дутые резиновые колеса, щелкали по стволу крупнокалиберного пулемета, торчащего из основания правой плоскости. Подошли несколько механиков – как положено, в замызганных, залитых маслом комбинезонах. Стефановский, нацепив с их помощью парашют, полез в кабину ЯКа-третьего. Все с нескрываемым ужасом смотрели, как он, кряхтя, в ней устраивается. Весил он явно килограммов под сто пятьдесят. Один из механиков подкатил тележку с крупным, с тремя красными полосками на верхнем конце, баллоном сжатого воздуха, поставил на откинутую опору. Сделав Стефановскому какой-то жест, тот махнул в ответ, механик откинул небольшой лючок на капоте и всунул внутрь извивающийся воздушный шланг, отходящий от баллона, накрутил на переходник, провернул маховичок у горловины. Через секунду винт, провернутый другим механиком, с громким чихом качнулся, мотор взревел, и лопасти превратились в полупрозрачный диск с желтой полоской по кромке. Поднявшаяся пыль летела во все стороны, головные уборы приходилось держать двумя руками, чтобы не снесло. Испытатель покачал элеронами, рулями поворота, глубины, и, поддерживаемый впрягшимися технарями, самолет выкатился на кромку полосы. Прокатившись метра четыре, он остановился, минуты две двигатель выл, постепенно набирая обороты, желто-синие огоньки выхлопов то высовывались из зубчатой цепочки патрубков, то втягивались обратно. Наконец, звук работы мотора стал равномерным, Стефановский отпустил тормоз, и машина, быстро разгоняясь, помчалась вперед. Прищурив глаза от пыли, летчики, оскалившись, смотрели, как ЯК легко оторвался от полосы и ушел в небо, оставив в ушах затихающий звенящий вой.

Развернувшись над кромкой дальнего леса, маленький истребитель с набором высоты снова начал приближаться к ним, и когда детали его конструкции стали ясно различимы, Стефановский ввел машину в первый вираж. Последующие минуты были плотно забиты каскадом головокружительных фигур высшего пилотажа, выполняемого с минимальными паузами и безо всякой системы. Собравшиеся на поле летчики знали, что Стефановский, несомненно, пилот выдающегося таланта, и как он воевал, тоже знали многие – но не было сомнений, что процентов восемьдесят впечатления оставляет именно самолет. Юркий ЯК крутился в горизонтальной плоскости, как змея, ловящая свой хвост, замыкая вираж секунды на три-четыре быстрее, чем любая машина, которую им приходилось видеть до этого.

– Нам бы его побольше да пораньше, мы бы их давно уже в шлак перегнали, – явно выражая общее мнение, заметил Покрышев. – По стилю похож на И-16 на Халхин-Голе, зайдет в хвост кому угодно.

В южных конфликтах молодежь побывать не успела, но конфликты те пришлись на времена, когда обсуждать достоинства самолетов своих и противника было безопасно для здоровья, поэтому молодые знали о тогдашних машинах практически все.

– Сдохнет, но со спины не слезет, – подтвердил Коля Скоморохов. – Берем!

Все засмеялись, молодого героя любили за веселый характер и пронесенную через буйные военные годы бесшабашность.

ЯК приземлился, коротко пробежал по полосе и, пыля, подрулил, гася скорость, прямо к исходной точке. Стефановский вылез – громадный, громыхающий смехом, с улыбкой на все лицо.

– Ну, ребята, какую шелупень мне водить ни пришлось, но это, я вам скажу, что-то! Ласточка, а не машина! – повторил он слова Яковлева. – Вираж – песня! Бочка – куплет! Управляется – держите меня четверо! Мановением мизинца!

Мизинцем испытатель мог, судя по всему, перегнуть граненый строительный гвоздь, но удовольствие на его лице говорило само за себя. Он ласково потрепал истребитель по плоскости и стянул с себя реглан, оставшись в одной пропитанной потом гимнастерке.

– Не могу, больно жарко!

Механик помог ему снова нацепить парашют, и Стефановский полез в соседнюю машину.

Опять взревел мотор, промасленный технарь выдернул извивающийся шланг, и самолет ушел в небо. Снова каскад пилотажа на максимальных скоростях, «со струями», как говорится. Свечу ЯК делал так, что казалось, он никогда не остановится, а из одной фигуры в другую переходил без малейшего напряжения, закручиваясь сам на себя.

Когда показ закончился и летчики один за другим полезли в кабины припаркованых машин, Стефановский, усталый, присел на измятую траву, привалившись широкой спиной к стойке шасси остывающего истребителя. Через минуту, однако, ему пришлось подняться и, кряхтя, отвечать на вопросы по управляемости. Закончили они, впрочем, достаточно быстро. Подниматься в воздух на новых машинах пока не имел права никто, кроме испытателей, и травить душу особенно не хотелось.

Вся следующая неделя была снова угроблена на организационные и бюрократические процедуры. Создаваемой части был наконец-то присвоен номер, причем на бумаге она выглядела как вновь сформированный учебный смешанный авиационный полк. Это, с одной стороны, могло успокоить переводимых в него летчиков намеком на переучивание на новую технику, и с другой – не выглядело чем-то особенным. Отдельным указанием Новикова все «гвардейские» и «фронтовые» прибавки остались на новом месте в силе, что позволило впервые за долгое время отоспавшимся и отдохнувшим офицерам провести короткий и буйный вечер в «Метрополе» с сиянием орденов, игрой на рояле и охмурением дам. Выволочка, которую Покрышев получил за своих отличившихся летчиков, стоила ему нескольких лет жизни, а та, которую он устроил летчикам сам, наконец-то окончательно обозначила его как командира. До этого фраза «Да ладно тебе!» звучала в формирующейся части достаточно регулярно, подполковников и полковников в ней было уже человек пять, причем все – в том же возрасте, что и сам командир. Покрышев некоторое время вел себя жестко, но отношения в полку остались братскими, просто меньше стало фамильярности. Раз в несколько дней в полк приходил новый летчик – усталый, засыпающий на ходу, со зрачками, в которых отражались пулеметные вспышки. Они прилетали со всех концов растянутого на тысячи километров с севера на юг фронта, из фронтовых полков, из молодых и яростных частей ПВО, с дерущихся флотов, щеголяя синей формой и гордыми адмиральскими профилями на орденах.

Полковник, замотанный бумагами и быстротой развития событий, относился к происходящему все более серьезно. Некоторые открывающиеся детали вызывали у него откровенную тревогу. Новиков несколько дней не участвовал в работе, занятый встречей с американцами и англичанами, с которыми формировался совместный координационный центр стратегической авиации. В коридоре Покрышев повстречал Водопьянова, узнав его по многочисленным предвоенным фотографиям. Командующий дивизией АДД[15] был зол и раздражен, что было вполне понятно. К середине сороковых годов никакой «стратегической авиации» у Советского Союза уже не было. Три десятка боеспособных ПЕ-8 и полторы сотни ЕР-2 наносили время от времени точные и достаточно болезненные удары по целям в глубине гитлеровской Германии – но никакого влияния на ход войны они оказать не могли, и до сих пор все общение с американскими бомберами сводилось к предоставлению им аэродромов для челночных операций. Советский Союз вслед за Германией сделал ставку на тактическую авиацию, и подвергаться вежливому унижению со стороны союзников, которые могли выставить полторы тысячи «Летающих крепостей» в один вылет, было стыдно и глупо. Зачем?

В полку после истории с рестораном отменили «фронтовые» надбавки и рекомендовали больше не мозолить глаза москвичам своими геройскими звездами. В итоге из гостиницы Управления, у подъездов которой уже начались дежурства восторженных пацанов, мечтавших увидеть сразу и Алелюхина и Речкалова, их перевели в Монино. Разместили в довоенных командирских домиках квартирного типа, находившихся на территории отлично оборудованного аэродрома, где ни у кого не было возможности болтаться без дела. Покрышев мотался в Москву и обратно на выделенной ему машине с шофером-охранником – веселым парнем с рябым и курносым, рязанского типа лицом и точеными движениями гимнаста. Полк уже был разбит на эскадрильи, командиры утверждены, и летчики «сговаривались» совсем по-детски, сбиваясь в плотные компании – кто с кем служил, кто в каком училище учился, кто откуда родом. Как в дворовом футболе, честное слово. Все это в высшей мере приветствовалось.

Приказом Новикова и, вероятно, с личного одобрения самого Сталина комэсками были назначены Покрышкин, Султан, Кожедуб и сам Покрышев, а у разведчиков – Гриб. Покрышкин к этому времени был, несомненно, самым популярным летчиком в стране, его портреты печатались в газетах чуть не через день, но новый командир ни на минуту не усомнился в правильности выбора главмаршала – стальная воля, выдающиеся способности тактика, талант пилотирования, равный которому имели, наверное, полтора-два десятка человек на все ВВС, все это имелось и демонстрировалось в небе каждую секунду полетного времени. На жесткий характер и постоянные трения дважды Героя с начальством на земле, вплоть до исключения из Партии, Покрышев плевал, он сам был почти такой. Второй комэск, майор Кожедуб, похожий по комплекции на уменьшенного раза в полтора Стефановского, напоминал больше боксера или грузчика, чем истребителя. Но все-таки, наверное, на грузчика из книжного магазина – очень уж одухотворенно выглядел он, подходя к любому самолету.