Роман с Европой. Избранные стихи и проза - Алексей Эйснер

5

Грубый гроб. Погребальные дроги.Двор тюремный толпой окружен.Ты уже не собьешься с дороги…До свидания, Джон!

«Воля России». 1930. № 7-8

«Надвигается осень. Желтеют кусты…»

Надвигается осень. Желтеют кусты.И опять разрывается сердце на части.Человек начинается с горя. А тыПростодушно хранишь мотыльковое счастье.

Человек начинается с горя. Смотри,Задыхаются в нем парниковые розы.А с далеких путей в ожиданьи зариО разлуке ревут по ночам паровозы.

Человек начинается… Нет. Подожди.Никакие слова ничему не помогут.За окном тяжело зашумели дожди.Ты, как птица к полету, готова в дорогу.

А в лесу расплываются наши следы,Расплываются в памяти бледные страсти —Эти бедные бури в стакане воды.И опять разрывается сердце на части.

Человек начинается… Кратко. С плеча.До свиданья. Довольно. Огромная точка.Небо, ветер и море. И чайки кричат.И с кормы кто-то жалобно машет платочком.

Уплывай. Только черного дыма круги.Расстоянье уже измеряется веком.Разноцветное счастье свое береги, —Ведь когда-нибудь станешь и ты человеком.

Зазвенит и рассыплется мир голубой,Белоснежное горло как голубь застонет,И полярная ночь проплывет над тобой,И подушка в слезах как Титаник потонет…

Но, уже погружаясь в арктический лед,Навсегда холодеют горячие руки.И дубовый отчаливает пароходИ, качаясь, уходит на полюс разлуки.

Вьется мокрый платочек, и пенится след,Как тогда… Но я вижу, ты всё позабыла.Через тысячи верст и на тысячи летБезнадежно и жалко бряцает кадило.

Вот и всё. Только темные слухи про рай…Равнодушно шумит Средиземное море.Потемнело. Ну что ж. Уплывай. Умирай.Человек начинается с горя.

«Современные записки». 1932. № 49

МОЛЧАНИЕ

Всё это было. Так же рекиОт крови ржавые текли, —Но молча умирали грекиЗа честь классической земли.

О нашей молодой печалиМы слишком много говорим, —Как гордо римляне молчали,Когда великий рухнул Рим.

Очаг истории задымлен,Но путь ее — железный круг.Искусство греков, войны римлянИ мы — дела всё тех же рук.

Пусть. Вечной славы обещаньеВ словах: Афины, Рим, Москва…Молчи, — примятая траваПод колесом лежит в молчаньи.

«Новоселье». 1942. № 5

МУЗЕ

Внимаю ли я ночи черной,Слежу ли утром облака, —В моей руке лежит покорноТвоя красивая рука.

Не помню, сколько лет мы вместеИдем по одному пути.Тебе — завещанной невесте —Я мог ли верность соблюсти?

Я изменял тебе сначалаДля шумных игр, но ты — как мать —Меня по вечерам встречалаИ жизнь учила понимать.

Потом, под звонкий вой набата,Тихонько я седлал коня,И — заговорщица — как брата,Благословляла ты меня.

Но годы таяли в тумане,Я посвящал стихи другим, —Ты, как в классическом романе,Ждала назвать меня своим.

И пусть влачу я жизнь пустую,И ночи провожу без сна, —Ты терпеливо, не ревнуя,Ждешь дома, кроткая жена.

Изменит друг, предаст подруга,Обманут лучшие мечты, —Из заколдованного кругаУкажешь выход только ты.

Когда же время успокоитВ груди червового туза,Ты непослушною рукоюЗакроешь мертвые глаза.

И будешь жить, по мне тоскуя,Сама с собою говорить…Как за любовь тебя такуюПосмею я благодарить?

Лишь в час, когда густеют тениИ глубже сумрак женских глаз,Упасть лицом в твои колени,И тихо плакать, как сейчас…

«Корабли уплывают в чужие края…»

Елене Ивановне Меленевской

Корабли уплывают в чужие края.Тарахтят поезда. Разлетаются птицы.Возвращается ветер на круги своя,Выставляется весь реквизит репетиций.

Вынимается всякий заржавленный хлам,Всё, что, тлея, лежит в театральном утиле.Разрывается с треском душа пополам,Соблюдая проформы канонов и стилей.

И опять при двойном повышении ценЯ порою всё тот же — не хуже Хмелева,И в классическом пафосе набранных сценПовторяется всё до последнего слова.

Повторяется музыка старых стихов.Повторяется книга и слезы над нею.В загорелых руках молодых пастухов,Повторяясь, кричит от любви Дульцинея.

Повторяется скука законченных фраз.Повторяется мука троянского плена.И, забыв Илиаду, в стотысячный разПод гитару поет и смеется Елена…

Это было уже до тебя, до меня —И ненужная нежность моя, и…Короче,Мне не страшен ни холод бесцельного дня,Ни большие бессонные белые ночи.

Я допью эту горечь глотками до днаИ забуду улыбку твою, дорогая…Но когда ты останешься в мире одна —Это будет как только ты станешь другая, —

Ты поймешь, ты увидишь, ты вскрикнешь тогда.Ты оплачешь наивную грубость разлуки.Через годы, пространства и городаТы невольно протянешь покорные руки.

Повторяется всё, даже прелесть твоя,Повторяется всё без изъятья на свете.Возвращается ветер на круги своя…Я — не ветер!

1-5 июня 1946, п. Рудный

ЖЕМЧУЖИНА

Охрипший Гамлет стонет на подмостках.Слезами Федра размывает грим.Мы мучаемся громко и громоздко,О страсти и о смерти говорим.

Мы надеваем тоги и котурны,Мы трагедийный меряем парик.Но прерывает слог литературныйБессмысленный и безнадежный крик.

Весь мир кричит. Мычат быки на бойнеИ отпевают счастье соловьи.И всё пронзительней и беспокойнейКричат глаза глубокие твои.

Весь мир кричит. Орет матрос со шхуны.Как барабан, гремит прибой в гранит.Но устрица на тихом дне лагуныДремучее молчание хранит.

Она не стонет, не ломает руки;В соленом синем сумраке внизуОна свои кристаллизует мукиВ овальную жемчужную слезу.

И я лежу, как устрица, на самомХолодном, темном и пустынном дне.Большая жизнь полощет парусамиИ плавно проплывает в вышине.

Большая жизнь уходит без возврата…Спокойствие. Не думай. Не дыши.И плотно створки раковины сжатыНад плоским телом дремлющей души.

Но ты вошла, ничтожная песчинка,Вонзилась в летаргический покой,Как шпага в грудь во время поединка,Направленная опытной рукой.

Подобной жгучей и колючей больюТерзает рак больничную кровать…Какой дурак посмеет мне любовьюВот эту вивисекцию назвать!..

Кромешной ночью и прозрачным утромСреди подводной допотопной мглыЯ розовым и нежным перламутромТвои смягчаю острые углы.

Я не жалею блеска золотого,Почти иконописного труда…И вот уже жемчужина готова,Как круглая и яркая звезда.

Сияешь ты невыразимым светомИ в Млечный Путь уходишь. Уходи.На все слова я налагаю вето,На все слова, что у меня в груди.

В таких словах и львиный голос Лира —И тот сорвется, запищит, как чиж…Ты в волосатых пальцах ювелира,Ты в чьем-то галстуке уже торчишь.

Я, думаешь, ревную? Что ты, что ты,Ни капельки, совсем наоборот:Пускай юнец пустой и желторотыйЦелует жадно твой карминный рот.

Пускай ломает ласковые пальцы.Ты погибаешь по своей вине,Ведь жемчуг — это углекислый кальций,Он тает в кислом молодом вине.

Так растворяйся до конца, исчезниБез вздохов, декламации и драм.От экзотической моей болезниОстался только незаживший шрам.

Он заживет. И всё на свете минет.Порвутся струны и заглохнет медь.Но в пыльной раковине на каминеЯ буду глухо о тебе шуметь.

Воркута. Июль 1946 г.

«Было всё. На всяческие вкусы…»