Интернет-издание авторов рунета "Портал" (СИ) - Орех Серж

Я невольно зажмурился и тряхнул головой. Подворотня, само собой, никуда не исчезла, и в тот же момент меня озарило понимание случившегося. Чудак? Сумасшедший? Как же! Мистификатор! Шутник! Да ведь какой ловкий! Предполагал, должно быть, что на обратном пути я обращу внимание на приметные ворота. И уж конечно же, зайду во двор. Интересно, он там меня дожидается, или подглядывает откуда-нибудь?

Ни злости на незнакомца, ни досады я не испытывал. Удачный розыгрыш.

В первую минуту мне захотелось пройти мимо, но любопытство победило. Я вновь пересёк проезжую часть и вошёл под арку.

Покачнулась и противно скрипнула задетая мною створка с барельефом. Нет, наверное, все-таки это львы. Звук шагов отражался от обшарпанных стен гулко и одиноко.

Не скрою, мне стало чуть-чуть не по себе, однако хорошо различимый шум оживлённой улицы у меня за спиной вселял уверенность.

Двор оказался глухим и пустым. Я остановился и огляделся. Странно. Ни одной парадной. Вообще никаких обычных для дворов дверей. Ни в подвал, ни в подсобные помещения. Стены с окнами огораживали небольшой неровный квадрат асфальта. Ни скамеек, ни машин. Граффити на стенах – и того нет. Было там ещё что-то неестественное. Я не сразу понял что именно, а когда догадался, то ощутил неприятный холодок вдоль спины.

Окна. Окна были мёртвыми. Сколько ни всматривался, не смог заметить ни в одном окне электрического света, занавесок, цветочных горшков или любых других признаков жизни.

Возможно, дом расселили, например, перед капитальным ремонтом. Вполне себе объяснение, но липкий страх уже зашевелился в груди. Заворочался и сорвался вниз, куда-то пониже поясницы, когда я заметил в одном из окон человека. Он приник лицом к мутному от грязи стеклу, и потому я не смог разглядеть его как следует. Ни одной черты. В том числе... есть ли у него глаза.

Через минуту он исчез. Должно быть, просто отошёл вглубь помещения. А я всё ещё стоял, крутя по сторонам головой, и в какой-то момент обнаружил, что ошибся. Двор не был глухим. В дальнем от меня конце виднелся узкий проход в стене. Странно, что я не увидал его сразу, тем более, незнакомец, ведь, упоминал про ещё одну подворотню.

Я сделал по направлению к ней шага три шага, не больше. Больше не смог.

Из прохода, с той стороны лился яркий солнечный свет. Мало того, я отчётливо услыхал доносившийся оттуда беззаботный детский смех. Девичий смех...

Разве мог я когда-нибудь помыслить, что детский смех способен будет испугать меня едва ли не до безумия?! А вот, испугал же.

Остановился я, должно быть, метрах в пятидесяти от страшного места и то потому лишь, наверное, что бегать по оживленной улице довольно затруднительно.

Не обращая внимания на прохожих, допил остатки водки и выкурил две сигареты подряд. Мысли в порядок приходили с трудом. В деталях вспомнился сперва весь разговор со странным незнакомцем, а потом и собственное приключение. Здесь, среди людей уже не было так страшно, и разум подкинул мне с дюжину рациональных объяснений произошедшего. Оставалось определиться с тем, что делать дальше, и я решил вернуться. Не потом, когда-нибудь, а сразу, теперь же. Так и сделал. Вернее – попытался сделать.

Загадочной подворотни я не нашёл.

Раз десять, то медленно, то едва ли не бегом, кляня себя за невнимательность, прошёл вперёд-назад. Место, где вроде бы находился тот серый дом, я узнавал, но ни самого дома, ни приметной подворотни отыскать не получилось. Этого просто не могло быть, однако ж было.

Я приехал на набережную Мойки через пару дней. Знал, что ничего не найду, но всё равно вернулся. И потом бывал там ещё не раз, надеясь если не найти странный двор, то, быть может, повстречать вновь не менее странного незнакомца. Ни того, ни другого. Как знать, быть может, он разыскал всё-таки свою подворотню? Или, отчаявшись, бросил эту затею?

Я вот тоже бросил, как мне казалось. Однако, с приближением весны, почувствовал, как меня неудержимо тянет туда, на набережную, и всё чаще не даёт покоя вопрос: что же я потерял, испугавшись детского смеха?

Санди Зырянова

КАЗАЦКИЙ ДУБ

Тихо горит звезда по-над Днепром: то ночь опустилась на казацкий стан. Государыня Катерина повелела строить крепости казачьи, чтобы закрыть Русь от татарина, и до самых поздних сумерек стучат топоры. Не бывать больше татарским набегам, не дрожать больше поселянам в своих хатах.

Тысячи старых дубов, один другого краше и могутнее, шумели в плавнях. Теперь уж не шелестеть им листвой, не родить желудя – сложены крепкие стены из их обтесанных стволов. Только один дуб остался стоять, как стоял. Очень уж нехорошо ветвится он – от самой земли. Ничего из такого дуба не построишь, но зато как же славно сидеть под ним ввечеру, покуда кашевары готовят наваристую уху или гуляш!

Спят казаки, спят солдаты, спят строители. Не спит лишь один молодой казак. Чуб его свесился на черную бровь, глаза блестят. Красивый казак, сильный да смелый, а вот поди ж ты – невесты никак не найдет. Может, какая-нибудь из хорошеньких поселянок обратит свой взор на пригожего парня?

Но, чу! Тихий, чуть слышный смешок вплетается в шелест дубовых листьев. Некому смеяться в строящейся Александровской крепости – ни баб, ни девок сюда еще не приезжало, но смех звучит и звучит, и как будто из кроны. Вздрогнул казак и поднял взгляд. Прямо на самой толстой ветке сидит девка. Незаплетенная коса лежит волной на плечах, вместо венка или платка – листья дубовые венчают девичье чело, а ножки босые, да такие, словно хозяйке их ни разу не довелось ступить по земле. И одета чудно: рубашка, не то белая, не то зеленая, до пят… И тут глаза казака и девки встретились.

– Что не спишь, человече? – весело молвит девка. – Не твое время ночь!

Казак уж хотел спросить, а чье же оно тогда, но как очи девкины увидел – так и речи лишился.

– Что молчишь? Язык проглотил? – и смеется, чертовка!

– Кто ты, хорошая? – наконец спросил казак. – Просватана ли?

– А тебе что за дело?

– А мне жена нужна. Поди за меня, я тебе мониста коралловые подарю и сапожки сафьяновые из самого Петербурга привезу!

Нахмурилась девка. Соскочила с дерева, встала прямо напротив казака, глядит ему сурово в лицо.

– Мониста, говоришь? – молвит. – А коли не послушаюсь тебя, так что – нагайкой? Ты – человек, ты не слышишь, как плачет рыба в твоей юшке, как стонет вода в котле, как жалуются ветви в твоем костре. И моего голоса ты тоже не услышишь. Станут мои руки красными от стирки твоих рубах и портянок, станут мои ноги черными и израненными от хождения по стерне, станут мои глаза слепыми от слез – вот чего ты хочешь!

Ничего не понял казак из ее слов. Только и уразумел, что боится его красавица.

– Не бойся, серденько, – начал он, – я тебя и пальцем не трону, на руках носить…

– Не будешь, – оборвала его девка. – Не смертное то дело, на мне жениться!

Повернулась она к дубу, обратно на него полезла. Ан смотрит казак – спины-то у девки и нет! Одна черная пустота вокруг хребта, и только сердце бьется среди голых ребер. Охнул казак. Смекнул, кто она такая. Поднял руку перекреститься – не сумел. Рот раскрыл, чтобы сказать «чур меня!» – язык на то не повернулся. Отвернулся – а перед глазами лицо ее стоит. Понял бедняга, что пропал: жизни ему больше не будет, что с ней, что без нее.

– Ясная королевна, – снова начал казак, – коли за меня не пойдешь, так дозволь служить тебе. Какую хочешь службу вели, все исполню, живота не пожалею, – только не вели побратимов своих бить.

– Службу?

Задумалась девка. А потом рассмеялась – ровнехонько стеклянные шарики по ветвям дубовым рассыпались.

– Завтра повеление придет, – сказала, – в поход вам выступать. Коли сдюжишь в походе, так возвращайся, приму я твою службу. Ждать буду.