Лицедеи - Джессика Андерсон

— Миссис Корнок?

— Нет, — послышался негодующий голос, — это миссис Фиддис.

— Ой, мама, прости, пожалуйста, это я, Сильвия.

— Ах, это ты, Сил.

Мысль, что мать испытывает те же муки, разговаривая с ней, никогда не приносила Сильвии облегчения. С необычайным высокомерием Молли постоянно твердила: «Лично я писем не пишу», но ее пренебрежение, отсутствие хотя бы двух слов в поздравительных открытках и коротенькие бессодержательные письма Стюарта давно заставили Сильвию смириться с тем, что пропасть между ней и ее родными становится все глубже.

— Я только что приехала, — сказала она.

— Сидишь в аэропорту?

— Нет, дома. Стюарт снял мне квартиру. — Сильвия помолчала. — Во всяком случае, мам… — сказала она наконец и в ту же минуту услышала громкий голос матери:

— Во всяком случае, Сил, хорошо, что ты вернулась. Как летела?

— Слишком долго. Первый раз на этом огромном реактивном чудовище.

Подумать только.

Но Молли произнесла эти слова таким потухшим, безразличным голосом, что Сильвии стало не по себе. Она разнервничалась и, наклонившись вперед, спросила:

— А ты помнишь, я уплывала на пароходе? Потом добиралась на самолетах поменьше. Автобусами, поездами, снова пароходами.

Хотя Сильвия не услышала в ответ ни слова, она успокоилась и села поудобнее: она вспомнила, что во время любого разговора мать могла вдруг раздвинуть пластинки жалюзи и засмотреться на прохожего. Когда Сильвия ребенком звонила ей из Уарунги, то чуть не плача просила: «Ну, мама, перестань смотреть на улицу, ведь я с тобой разговариваю!» Но настал день, когда Сильвия голосом Греты сказала матери: «Прекрати, пожалуйста. Это просто неприлично».

Сильвия прикрыла трубку рукой, вздохнула и в ожидании ответа сама выглянула в окно. Когда она в апреле расставалась с Лондоном, из набухших почек только-только проклевывались зеленые листочки, а здесь, в Сиднее, она любовалась платанами, увешанными по-зимнему темными шариками плодов. В трубке послышался звук, тоже знакомый Сильвии с детства, — мать тревожно покашливала. Молли вспомнила, что держит телефонную трубку, и ей стало неловко.

— Что ты сказала, Сил?

— Ничего особенного. Как ты, мама?

Сильвия старалась говорить мягко, но в суетливом ответе матери слышались виноватые нотки:

— Я-то хорошо, что хорошо, то хорошо. Особенно если учесть… А как ты, Сил?

— Все прекрасно, мам.

— Приятно слышать. Что хорошо, то хорошо. Как собираешься проводить время, Сил?

Сильвия ждала этого вопроса и заранее приготовила ответ. Но Молли пришла в такое возбуждение, что не дала ей открыть рот:

— Странно, наверное, снова очутиться дома. Надеюсь, вся эта неразбериха со временем не очень тебя измотала.

— Не очень. Просто немного устала.

— Стюарт тоже легко переносит такие перелеты. А я бы просто умерла, я знаю, что умерла. Ни за что не соглашусь, пусть мне даже заплатят. И Кен тоже. Кен ни за что не согласится.

В трубке повисло молчание, ни Сильвия, ни Молли не знали, что сказать. Сильвия не ожидала, что окажется настолько беспомощной. Она знала, что разговаривать будет трудно, и все-таки не представляла, что онемеет, как в детстве. Мысленно она подбирала слова, пытаясь спросить мать о ее муже («Как поживает Кен?»), но Молли вдруг робко пробормотала:

— Стюарт случайно не у тебя, Сил?

— Только что вышел купить что-нибудь поесть.

— Заботливый, как всегда, правда?

Сильвия успела немного прийти в себя.

— Правда, — сказала она, — Стюарт — молодец.

— Ты, конечно, слышала про него?

Сильвия на мгновение смешалась, но тут же вспомнила: когда мама с явной неприязнью произносит «он», «его» или «она», речь идет о Джеке и Грете Корнок. Молли никогда не называла их по имени.

— Да, Стюарт рассказал мне, — ответила Сильвия.

— Я рада, Сил, что ты вернулась сразу, как узнала.

— Я узнала только сегодня, мама. Стюарт, конечно, написал мне. Он еще в аэропорту сказал, что написал. Но я не получила ни одного письма. А когда позвонила ему из Рима и предупредила, что возвращаюсь, он, естественно, решил, что письма дошли, и не обмолвился про отца ни словом, сказал лишь, что будет рад меня видеть.

— Подумать только.

Хотя Молли обычно произносила эти слова, чтобы выиграть время, звучали они всегда по-разному, на сей раз подозрительно.

— Мне вечно не везет с письмами, — терпеливо продолжала Сильвия. — С римской почтой творится что-то невообразимое. Мы со Стюартом распутали этот клубок только в машине, я только в машине узнала, что отец болен.

— Представляю, как ты удивилась, — осторожно заметила Молли.

— Конечно, я никак не ожидала…

— А как ты могла ожидать! Я сама поразилась, скажу я тебе. Подумать только, Сил. Огромный детина и рухнул, как подрубленное дерево!

Сколько уже раз упоминание о Джеке Корноке ломало лед и давало начало бурному потоку красноречия Молли! Сильвия почувствовала, что может теперь спокойно плыть по волнам и лишь время от времени бездумно вставлять ничего не значащие замечания.

— Рухнул как дерево! Тут каждый задумается, разве нет?

— Конечно, мама.

— Нам не дано знать, когда пробьет наш час.

— Не дано.

— Его ненаглядной придется теперь поуняться.

— Вероятно.

— Да, да, теперь она узнает, почем фунт лиха.

— Наверное.

— Человеческий мозг, Сил! Подумай, что такое человеческий мозг. Стюарт сказал тебе, что он не может толком произнести ни слова, а ругаться может. Ругается и ругается, как заводной. Стюарт сказал тебе?

— Нет.

— Спроси сама. У меня было предчувствие. Стюарт сказал тебе, что у меня было предчувствие?

— Нет.

— Ты не поверишь, Сил. За ночь до этого мне приснилось, что он падает. Падает с лестницы, и вот пожалуйста, упал. Удар случился, как раз когда я проснулась. А я уже все знала. «Он пропал», — сказала я себе. Утром звонит Стюарт. Я ему слова сказать не дала. «Дорогой, — говорю я, — ничего мне не рассказывай. Он пропал». Спроси Стюарта.

— Его сейчас нет.

Бездумность изменила Сильвии. Глаза болели, она прикрыла их рукой. Сильвия слышала, как Молли, запыхавшись, продирается сквозь чащу сердитых ахов и охов. Поверив в одну из своих выдумок, Молли всегда с трудом возвращалась к начатому разговору. Когда ей наконец это удалось, в голосе ее вновь зазвучала обида.

— Все ведь знают, что сны не сбываются точь-в-точь.

С простодушием ребенка Сильвия поспешила на помощь матери:

— Конечно нет.

— Он и не думал падать с лестницы, если на то пошло, но что приснилось, то приснилось.

— Тебе в самом деле приснился очень интересный сон.

Молли любила, когда ей поддакивают.

— В жизни происходит столько непонятного, Сил.

— Да, мама.

— Прости, Сил, я хочу спросить тебя напрямик: зачем ты вернулась, если не…?

— Знаешь, мама… большинство возвращаются, одни раньше, другие позже.

— Само собой, — охотно согласилась Молли.

Сильвия услышала поворот ключа в замке и с облегчением посмотрела на дверь.

— Ой, мама! Стюарт пришел.

— Вот и хорошо, спроси про мой сон, смотри не забудь.

Стюарт вошел с картонной коробкой, набитой едой, и закрыл за собой дверь. Сильвия успокоилась и заговорила более оживленно:

— Когда я тебя увижу, мама?

— Ну… скажи сама.

— Завтра?

Одобрительно кивая, Стюарт понес картонку в кухню.

— Завтра мне вполне подходит, — мужественно согласилась Молли.

— В котором часу?

— Мне подходит любое время.

— Половина третьего?

— Прекрасно! Очень хорошо, замечательно. Поболтаем, выпьем по чашке чая. Я хочу сказать Стюарту пару слов, если ты не возражаешь.

— Конечно. Он уже здесь, протягивает руку.

Стюарт, заранее улыбаясь, взял трубку.

— Здравствуй, старушка. Ну что теперь скажешь? Твоя дочь снова дома, верно я говорю? Представляю, как вы завтра почешете язычки.

Проходя в кухню, Сильвия слышала доносившиеся из трубки раскаты хохота, который еще ребенком называла мамин «мужской» смех, потому что так мама смеялась только с мужчинами. Молли пронзительно взвизгнула, потом расхохоталась, и Сильвия мысленно снова увидела сорокалетнюю Молли. В черном платье, увешанная побрякушками, в туфельках на высоких каблуках, Молли стоит, опираясь на одну ногу, отставив другую в сторону. В одной руке она держит стакан пива, а другой хлопает себя по груди, показывая, что не в силах совладать со смехом. Выкладывая из коробки еду, Сильвия прислушивалась к словам Стюарта, пытаясь уловить в его голосе напряженность или фальшь. Безуспешно. Громогласные добродушные шуточки Стюарта звучали совершенно естественно, он откровенно радовался каждому своему слову. Сравнение с ее собственным разговором — вымученным, холодным, безучастным — привело Сильвию в уныние. Но в глубине памяти где-то далеко-далеко вспыхивали видения ее детства: над чем-то они хихикали вместе с матерью, секретничали, ходили по магазинам, держась за руки. Сильвия положила фрукты в вазу и понесла в комнату.