Долгое падение - Дениз Майна

Стоя на свидетельской трибуне, Даудолл ощущает уважение своих товарищей, как поглаживание теплой руки, проводящей успокаивающие теплые круги по его спине.

М. Дж. Гиллис с полуулыбкой просит его вернуться к рассказу, и Даудолл продолжает:

– Мистер Уотт знал, что полиция больше никого не ищет. Он знал – кто бы ни убил его семью, этот человек все еще на свободе и может снова нанести удар. Поэтому он начал собственное расследование. Стал «детективом», если вам угодно.

– И каким образом?

– Он дал знать через меня, что расследует дело Бернсайда и готов выслушать любого, у кого есть информация.

– И люди приходили с такой информацией?

– Да. Всю информацию, собранную по крупицам, мы немедленно передавали полиции. Мистер Уотт начал задавать вопросы, пока еще был в тюрьме Барлинни, и во всех наших расследованиях рефреном повторялось одно имя: Питер Мануэль.

М. Дж. Гиллис хмурится, делая вид, что сбит с толку.

– Рефреном?

Гиллис и в самом деле думает, что присяжные тупы. Он знает их лучше, чем Даудолл. Возможно, он прав.

– Мистера Мануэля в связи с этим случаем упомянули несколько человек.

Теперь речь идет о молве, поэтому Даудолл смягчает свои высказывания.

– Но тюрьмы полны слухов. Пока я не получил письмо от мистера Мануэля, мы не воспринимали эти слухи всерьез…

Даудолл не должен упоминать, что Мануэль написал ему из тюрьмы, где отбывал срок за кражу со взломом. Это упоминание стало бы пагубным. Даудолл отправился повидаться с Мануэлем потому, что в любом случае посещал Уотта в Барлинни, поэтому – какого черта?

– О чем написал вам мистер Мануэль?

Теперь Даудоллу приходится ступать осторожно. Мануэль просил его прийти и быть его юристом. Говоря откровенно, Даудолл связан конфиденциальными отношениями клиент – юрист и не должен был никому рассказывать того, что рассказал.

– Мистер Мануэль прислал мне письмо касательно одного вопроса, но в заключение заявил, что у него есть информация о другом моем клиенте, которого пресса описывала как «разностороннего спортсмена».

– И вы посчитали, что под этими словами подразумевается мистер Уотт?

Присяжным такое может показаться маловероятным, потому что Уотт – большой толстый мужчина, поэтому Даудолл объясняет:

– Мистер Уотт в юности был участником Горских игр[17]. Его упоминали как «разностороннего спортсмена» в газете всего за неделю до того, как я получил письмо, поэтому я решил, что речь идет о нем.

– Письмо все еще у вас?

– Боюсь, я его не сохранил.

То письмо – проклятие для Даудолла. Из него ясно следует, что Мануэль просит его явиться в Барлинни в качестве своего законного представителя.

Мануэль хотел, чтобы Даудолл подал безнадежное прошение о том, чтобы заключенного выпустили под залог. Даудолл сказал, что это бессмысленно, но Мануэль настаивал, чтобы прошение все-таки было подано.

Даудолл знает, как выглядят невинные люди: он все время смотрит Гиллису в глаза. Он заставляет себя сделать вдох и медленно моргает.

– И поэтому вы отправились повидаться с мистером Мануэлем?

– Да.

– И что он сказал?

– Наша первая встреча была короткой. Мистер Мануэль рассказал мне, что мистер Уотт невиновен. Он сказал, что знает человека, который на самом деле совершил убийства.

Со скамей для публики доносится общий вздох. Присяжные пишут в своих блокнотах. Гиллис принимает позу и позволяет всем как следует уяснить это заявление.

– И что вы ответили мистеру Мануэлю?

– Я убеждал его пойти в полицию и рассказать все там.

– А он что на это ответил?

– Ну, мистер Мануэль не захотел так поступить.

– Почему?

– Он указал на то, что он не самый большой поклонник полиции.

– Как именно он на это указал?

Гиллис серьезен. Он надеется, что Мануэль кому-нибудь угрожал.

– Мистер Мануэль выразил свою враждебность к полиции… – Даудолл колеблется, подбирая слова, – в неизящном, связанном с деторождением предложении из трех слов.

У зала уходит мгновение, чтобы услышать про фразу из трех слов. Внезапная приливная волна ломающего напряжение смеха: «ха-ха-ха!» проносится по залу суда. Похоже, здесь присутствующие будут повторять этот диалог другим, но никто больше не сочтет его хоть сколько-нибудь смешным. Для присутствующих это препотешно, потому что они мысленно слышали: «В п…ду полицию!» на официальном заседании, потому что окровавленные одежды и оружие и лифчик лежат на демонстрационном столе, потому что они едва сидят на своих местах.

Прилив смеха стихает, и все чувствуют себя освеженными.

Даудолл продолжает:

– Я сказал мистеру Мануэлю, что недостаток деталей заставляет меня прийти к выводу, что его история недостоверна. Потом я ушел.

– Вы виделись с мистером Мануэлем снова?

– Да. Я получил от него еще одно письмо. Он писал, что у него есть добавочная информация.

– Что говорилось в том письме?

– Там намекалось, что на сей раз он желает сообщить мне детали. Поэтому я отправился повидаться с ним во второй раз. Это была более продуктивная встреча.

Рассказывая о той встрече, Даудолл вспоминает ее. Теперь ему не приходится так осторожничать, потому что в тот раз он отправился к Мануэлю не как его юрист.

Питер Мануэль сидит за столом в темно-серой тюремной комнате для свиданий, пахнущей лизолом[18] и отчаянием. Он сжал руки перед собой, глядя на Даудолла из-под нависших бровей, но выглядит щеголевато даже в грубой тюремной форме.

Они заканчивают со вступительными фразами, после чего Мануэль подается вперед и говорит низким рычащим голосом:

– Я знаю, чьих рук дело убийства Уоттов, и это сделал не Уильям Уотт.

Даудолл вызывает его на разговор показной незаинтересованностью:

– Да, вы уже говорили об этом. Чего я только не слышал со всех сторон…

Мануэль ухмыляется:

– Так вам нужны детали?

Даудолл никогда не забудет выражение лица Мануэля, когда тот тихо излагает историю. Глаза полузакрыты, губы расслаблены, щеки розовеют почти девичьим румянцем. Рассказывая, он смотрит через плечо Даудолла, и его руки тоже ведут свой рассказ.

– Человек прокрался к дому по темной улице. Он подошел по дорожке к передней двери. Он разбил стеклянную панель в левой части двери. Он просунул руку внутрь…

Мануэль сгибает свою лежащую плашмя руку в сторону Даудолла, как будто в этот миг он, стоя на темной улице, вламывается в чужой дом.

– Он просунул руку внутрь и отпер дверь. Он проник в узкую прихожую с шифоньеркой слева, над которой висела картина с желтой собакой. Он проскользнул в темный коридор с красным ковром. Он закрыл за собой дверь. На стене…

Мануэль поднимает правую руку, сжав большой и указательный пальцы в щепоть.

– Вешалка для ключей. Но он не берет ни одного ключа, ключей там нет. Он идет в темноте в тихий дом, удивляясь, что никто не услышал его и не вышел. Он открывает дверь спальни. Там две кровати, односпальные, и на них лежат две женщины. Он вынимает свой револьвер и стреляет обеим в головы. Прямо сюда…

Мануэль ввинчивает указательный палец себе в висок.

– И мгновение он стоит и смотрит на них. Но потом слышит девушку.

В серой тюремной комнате для свиданий Даудолл понимает, что так сильно жевал изнутри щеку, что прокусил ее. Он продолжает жевать, причиняя себе боль. Голос Мануэля понизился до рыка, до шепота, и Даудолл видит искру веселья в его глазах. Не из-за реакции юриста – тот ему, похоже, почти безразличен. Он снова переживает случившееся, рассказывая о нем, и наслаждается этим.

– Но потом он слышит девушку. Она в другой комнате. Поэтому он оставляет двух женщин истекать кровью и идет по коридору к спальне девушки. Она открывает дверь, оказывается с ним лицом к лицу и – «ох!» – отпрыгивает обратно в комнату. Должно быть, она спала. Ее глаза все припухли, будто со сна. Так вот… Так вот, он не жестокий человек, тот мужчина, о котором я говорю. Тот человек. Он не жестокий. Он не хочет ранить юную девушку.

Слушая это, Даудолл снова и снова прокусывает щеку изнутри, чувствуя тупую боль израненной кожи. Даудолл знает, что Мануэля обвиняют в изнасиловании. Череде изнасилований, которая тянется с его четырнадцатилетнего возраста. Он убежал из католической школы для малолетних преступников и напал на жену одного из тамошних служителей у нее дома. У Мануэля пунктик насчет женских голов. Он выбирает голову. Всегда голову. Он бьет женщин по голове дубинкой, бьет кулаками, угрожает: «Я отрежу твою гребаную голову и сожгу ее здесь!» Так он говорил одной из жертв на своем десятом году карьеры насильника. «Твои дети будут ходить здесь, ходить по твоей голове по дороге в школу и даже об этом не узнают». Она пообещала не заявлять о нем, если он ее отпустит, но отправилась прямиком в полицию.

Мануэля не осудили за то изнасилование. Он оправдался в суде, и присяжные сочли, что преступление Не Доказано. Мануэль думает, что провернул в суде хорошую работу, да еще какую, но Даудолл знает, что дело просто в том, что присяжными были женщины. Присяжные Глазго – особенно присяжные-женщины – не верят в настоящие изнасилования. Они думают, что изнасиловали распутных девиц, которые сами того желали – и объявили об изнасиловании, чтобы прикрыть собственные грехи.