Пятый лишний - Алиса Бастиан

в ванне, уже протягиваю руку к полотенцу, чтобы вытереть её (не хочу, чтобы меня ударило током, это может привлечь внимание раньше времени) и вывернуть лампочку, но чувствую, что с полотенцем что-то не так. Что оно не жёсткое махровое, к которому я привыкла, а мягкое и нежное. Чересчур. И внезапно мой план летит к чертям. Внезапно я заново осознаю, что я не дома, что ванна не моя. Что я второй месяц живу с человеком, пытающимся вернуть меня к жизни. Я выключаю воду, и шум льющейся воды уступает место звукам с кухни. Я снова здесь. Я снова не одна.

Я снова жертва.

Мария, внимательно смотрящая на меня сейчас, была чертовски, возмутительно права. Кое-что действительно произошло. Я была готова сдаться. Не сделала я этого только по одной причине – не хотела, чтобы тот, кто обо мне заботится, нашёл моё мокрое голое мёртвое тело.

Только поэтому.

Но ей не следует знать. Вместо этого в ответ я выдаю какую-то несуразицу о том, что чувствую себя готовой.

И начинаю рассказывать полнейшую чушь.

2

Коридор простирался вперёд на десятки метров и был освещён лампами дневного света – судя по их новенькому виду, ввинченными недавно. Четвёрка остановилась в первой части-отсеке коридора, не решаясь идти дальше. Побелка потолка серела пятнами от протечек. Треснувшая штукатурка на стенах местами висела крупными клочьями, то тут, то там обнажая светло-зелёные куски базовой покраски; кое-где торчала старая оборванная электропроводка. Деревянные красно-коричневые двери с застеклёнными квадратными окошками в верхней части были распахнуты в немом крике. У двух дверей из пяти стекло в окошках было разбито, и мутные осколки лежали на грязном сером бетонном полу, исхоженном меловыми следами, со слоем пыли и осыпавшейся штукатуркой в углах.

– Весьма атмосферно, – заметил да Винчи. – Уже интересно.

– Видимо, просто оставили всё как было, – пожала плечами Кюри. Увиденное её не слишком впечатлило.

Кристи и Эйнштейн молча изучали обстановку. Хотя никого, кроме их четверых, в психбольнице не было, в воздухе висело какое-то напряжение. Но не из-за подспудного страха или неприятия таких заведений и событий, здесь когда-то происходивших, и не из-за каких-нибудь суеверий или шорохов за спиной, особо впечатлительным могущих показаться признаками обитаемости здания. Напряжение создавали они сами. Оно следовало за ними из микроавтобуса, ползло рядом после фургончика, витало между ними здесь, подпитываемое немногословностью и настороженностью. Игра только началась, и всё могло – должно было – измениться, но все чувствовали: команда из них не склеивалась. И хотя каждый желал победы, для чего нужно действовать заодно, пазл не складывался. Они были слишком разными. Просто не подходили друг другу, и даже чьё-то слово, выплюнутое в прохладный воздух, застревало там в недоумении, хотя и встречая ответную реакцию.

А может, они подходили друг другу слишком хорошо.

Кристи осторожно сделала полшага вперёд и заглянула в первую распахнутую дверь. Остальные последовали её примеру.

– Вот тут точно надо покопаться, – со знанием дела заявил Эйнштейн, и спорить с ним никто не стал: обыскать комнату действительно стоило, тем более что на дверном косяке алел сигнальный стикер.

Хоть она и была освещена слабее коридора и на три четверти завалена каким-то ремонтным хламом, деревянными обломками, изорванной бумагой, кусками цемента, фанерой, заляпанной тёмными пятнами, и усеяна клоками пыли, кое-что в ней сразу привлекало внимание. Например, бросающийся в глаза шкаф-картотека с четырьмя ящиками, возвышающийся метра на полтора на фоне светлой стены, выложенной квадратным кафелем, кое-где плачущим подозрительными тёмными потёками. Или железный стол с выдвинутыми проржавевшими ящиками, захламлёнными пожелтевшей мятой бумагой, на котором вызывающе стоял большой и старый катушечный магнитофон. Рядом со столом, под завалом нагромождённых на него щепок и векового слоя пыли, пряталось небольшое кресло, бывшее когда-то, судя по едва проглядывающей сквозь серость обивке, зелёного цвета.

– Надо обыскать картотеку, – сказала Кюри и шагнула к шкафу.

– Да уж надеюсь, что не этот мусор, – отозвался Эйнштейн, брезгливо осматривая хлам, заполнявший большую часть комнаты. Пахло в ней тоже хламом. И пылью.

– Наверное, надо найти катушку, – кивнула Кристи на магнитофон. – Может, даже прослушать её.

– Надо найти предмет с меткой Игры, – возразил да Винчи. – Только его. Мы тут не в квест играем – прослушивать старые катушечные записи, чтобы найти подсказку.

– Откуда ты знаешь? – повернулась к нему Кюри, бросив копаться в выдвинутом ящике шкафа. Пока ничего, кроме выцветших и совершенно нечитаемых листов бумаги в тонких папках ей не попалось.

Да Винчи пожал плечами.

– Просто говорю, что главное – найти предмет с меткой, а не отвлекаться на антураж.

Кюри фыркнула и продолжила копаться в ящиках. Эйнштейн подошёл к железному столу и стал обыскивать его. Кристи осматривала кресло. Даже провела пальцем по обивке. Палец стал тёмно-серым, а маленький след на обивке – грязно-зелёным. Мусор, наваленный в кресле, Кристи трогать не стала.

Да Винчи, вздохнув, стал рассматривать катушечный магнитофон. Пустая катушка уже была вставлена, но само устройство выглядело безжизненным. И… Что-то с ним было не так. Он заглянул на заднюю панель – сетевой шнур был свёрнут. На стене за столом светлела старая розетка.

– Нашла! – воскликнула Кюри, потрясая толстой папкой из самого нижнего ящика. Записи о пациенте так же выцвели, но во внутренний карман папки была вложена тонкая и лёгкая круглая катушка-кассета с шестью треугольными вырезами.

– Что ж, – да Винчи взял в руки бобину с магнитной лентой и осмотрел её. Потом установил катушку, вытянул ленту – её было не так уж много, – провёл через лентопротяжный механизм и нацепил на пустую кассету. Немного покрутил её, чтобы лента достаточно намоталась, окинул взглядом проделанную работу, включил шнур в розетку. Нажал на узкую чёрную кнопку воспроизведения (индикатор «ВОСПР» загорелся красным) и увеличил громкость.

Сначала раздался характерный треск, потом чьё-то невнятное бормотание. Разобрать ничего было нельзя, и когда все четверо решили, что слушать больше нечего, этот невнятный монотонный бубнёж разрезал дикий, громкий, отчаянный вопль, и тут же второй. Затем воцарилась тишина. Через четыре секунды вопли возобновились, и эти определённо женские крики несли в себе мольбу о помощи, ужас нечеловеческой боли, переходили в жуткие рыдания, сходили на нет, превращались в рычание, потом в совершенно кошмарные визги. Вскоре раздался громкий стон и наступила тишина. Запись закончилась.

– Жуть, – прошептала Кристи.

– Это же типа психушка, дорогуша, – усмехнулся Эйнштейн. – Или ты ожидала услышать Моцарта?

Да Винчи снял катушку с магнитофона и положил на стол. Он не знал, настоящие это записи или нет, лежит ли здесь этот магнитофон с незапамятных времен, или подброшен специально для них, для антуража, чтобы похолодить им кровь. Среди этой давящей обстановки запись звучала неприятно и очень, очень уместно. Фрагмент мозаики на нужном месте. Конечно, мурашки по спине да Винчи не побежали,