Великолепные гепарды - Александр Бушков

- Мы сами не знаем, есть ли у нас дети...

- Ах, вот как, - сказал я, чтобы только не молчать.

- Не подумайте, ради бога, что я сошла с ума. Потом вы поймете, вы очень быстро все поймете...

Хочется верить, подумал я. Пожалуй, сейчас ее вполне можно принять за истеричку, страдающую манией преследования. Но в этом городе с его головоломками нужно забыть привычные штампы. Над ее страхами как-то не хочется смеяться - не испугаться бы чего-нибудь самому, ведь даже с самыми бесстрашными здесь происходят пугающие метаморфозы. Я читал донесения Лонера и не мог поверить, что их написал Звездочет. А потом он вдобавок... Я слушал, что говорят о Некере, и не мог поверить, что это о Роланде говорят...

- Вы считаете, что я не в себе? - спросила она напрямик, не отнимая руки.

- Ну что вы. Вы очень красивая, очень милая, вы мне кажетесь абсолютно нормальной, только сильно напуганной, - я смотрел ей в глаза, старался говорить убедительнее. - Успокойтесь, ради бога. У вас теперь полковник в доме, сам кого хочешь напугает, так что ему ваши страхи? Он и с ними разделается. Знаете, мне дали хороший совет, и я намерен ему следовать - ничему не удивляться. Поможет, как думаете?

- Не знаю... Вы тактичный человек.

- Иногда, вне службы.

- Вы даже не спросили, чего я боюсь.

- Потому что я, кажется, догадываюсь _к_о_г_о_...

- Вот видите. Страшно, да?

- Возможно...

- У вас есть дети?

- Господи, откуда...

- Тогда вы не поймете.

- Я могу понять, что это страшно. Насколько это страшно, я пока понять не могу...

Она отняла руку:

- Я пойду. Вы хотите есть?

- Честно говоря, не отказался бы.

- Я накрою стол на веранде. Приходите минут через десять.

Она вышла, тихо притворив за собой дверь. Я расстегнул чемодан и стал устраиваться. Достал пистолет из футляра, имитирующего толстую книгу с завлекательным названием "Фонетические особенности южнотохарских наречий", и задумался: нужен он или пока что нет? Остановился на компромиссе вставил обойму и засунул пистолет под подушку. В соответствии с традициями жанра. Потом в соответствии с традициями собственных привычек закурил, включил телевизор и сел в кресло.

Сквозь клубы дыма неслись конники в треуголках. Взблескивали палаши, падали под копыта знамена, палили пушки. Одни побеждали, другие деморализованно драпали, и их рубили. Кто кого - абсолютно непонятно.

Итак? Строго говоря, любая операция может считаться начавшейся только тогда, когда ты начинаешь думать над собранной информацией. А информации у меня и нет. Появление Чавдара и его переряженных в обычную пехоту ювелиров можно объяснить просто - в городе есть некоторое количество элементов, которых нужно обезвредить. Очередная банда.

С ретцелькиндами - полный туман. Сакраментальная проблема "отцов и детей", судя по всему, выступает в качественно новом обличье. Детей просто боятся. Анна боится вечерами оставаться в обществе собственного сына. Чего-то боится Зипперлейн, комиссар полиции с тридцатилетним стажем. А чего следует бояться мне? Наверняка есть что-то, чего мне следует бояться...

Так ничего и не придумав, я вышел на веранду. Анна сидела за столиком, накрытым для вечернего чая, а в глубине сада, возле клумбы с пионами, возился светловолосый мальчишка лет шести. Я охотно поговорил бы с ним, но не знал, с чего начать, - у меня не было никакого опыта общения с детьми, я понятия не имел, как подступать к этим маленьким человечкам. Между прочим, эти самые детки, детишки, херувимчики розовощекие сумели каким-то образом напугать Лонера - до сумасшествия и самоубийства...

Я сел. Анна налила мне кофе в пузатенькую чашку и пододвинула печенье.

- Вам понравился наш город?

Чтоб ему провалиться, подумал я и сказал:

- Красивый город. И сад у вас красивый. Сами ухаживаете?

- Сама. Вы любите цветы?

- Как сказать... - пожал я плечами.

Наверное, все-таки не люблю. Не за что. С цветами я, как правило, сталкиваюсь, когда их в виде венков и букетов кладут на могилы. Возлагают. В жизни таких, как я, цветам отведена строго определенная роль. За что же их, спрашивается, любить, если они всегда - знак утраты и скорби?

- Хотите еще печенья? - спросила Анна, когда разговор о цветах безнадежно забуксовал.

- Хочу, - сказал я, обернулся и перехватил ее взгляд - беззвучный вопль.

Обернулся туда и сам едва не закричал. Мальчишка стоял у дерева метрах в десяти от веранды, и к нему ползла змея, голубой кронтан, ядовитая тварь была уже на дорожке, на желтом песке, в метре от ребенка, а он не двигался, хотя прекрасно видел ее и мог убежать. Голубая тугая лента медленно и бесшумно струилась, раздвигая тоненькие стебельки пионов, мой пистолет остался в комнате, ребенок застыл, Анна застыла, застыл весь мир...

Я метнул пику для льда, каким-то чудом оказавшуюся на столе. Перемахнул через перила, в два прыжка достиг дорожки, и голова приколотой к земле змеи хрустнула под моим каблуком.

- Что же ты, малыш... - Я наклонился к нему, хотел что-то сказать, но натолкнулся на его взгляд, как на стеклянную стену, как выстрел.

Зипперлейн был прав. Они другие, и словами этого не выразить. Мне положено разбираться в любых чувствах, которые могут выражать глаза человека, но сейчас я не мог перевести свои ощущения в слова.

Можно сказать, что он смотрел презрительно. Или свысока. Или равнодушно, как на досадную помеху. Или злобно. Или сожалея о том, что я сделал. Каждое из этих слов имело свой смысл и было бы уместно при других обстоятельствах, но здесь все слова, вместе взятые и в отдельности, не стоили ничего. Они не годились для описания его взгляда. Всего моего опыта хватало только на то, чтобы понять: я сделал что-то абсолютно ненужное, и маленький человечек отметает меня, не собирается разговаривать, что-то объяснять. Что он другой. Что между нами - стена.

Я оглянулся - Анна стояла на прежнем месте, она даже не смотрела в нашу сторону. Она его боялась и не могла найти с ним общего языка, но вряд ли от этих невзгод она стала столь бессердечной, что не сказала ни слова, не подошла к сыну, только что избежавшему укуса ядовитой змеи. Стало быть, она с самого начала знала, что никакой опасности нет...

Мальчишка прошел мимо меня, как мимо пустого места, присел на корточки над неподвижной змеей. Я отвернулся, чувствуя себя лишним, бессильным, напрочь опозорившимся. И тихонечко побрел обратно на веранду.

Анна убирала со стола.

- Вам не нужно было этого делать... - тихо сказала она.

- Ну откуда я знал? - так же тихо ответил я. - Значит, и это...

- И это тоже.

- Анна, можно мне посмотреть его комнату?

Ей очень хотелось послать меня ко всем чертям, но она понимала, что не во мне дело.