Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл

Беньямин запунцовел.

— Я только подумал разобраться про Лили…

— Это может дать им в руки оружие пострашнее, чем требуется.

— Никто не узнает.

Йозеф вперился в Беньямина.

— А как же ты узнал, что доктор и профессор — члены клуба?

— Ну, это все знают… Ой. Да. Простите. — Беньямин тихонько кашлянул. — Я туда схожу еще. Посмотрю, что можно выведать на кухне. — Он помолчал, а затем робко спросил: — Она… С Лили получше? Гудрун то говорит, что она воровка и хочет застать нас врасплох, то вдруг что Лили — совершенно сумасшедшая, плетет что-то про заводной механизм или вроде того. Это правда? Она правда сумасшедшая?

— Время покажет, — уклончиво ответил Йозеф. — Чтобы выяснить, что случилось с Лили, нужно спрашивать ее предельно осторожно. Она, вероятно, еще не вспомнила. А может, скрывает что-то. В любом случае ее нужно убедить мне доверять.

— Конечно, герр доктор. Я понимаю.

— Для этого потребуется терпение. В таких делах нельзя торопиться. — Во многих отношениях это занятие подобно соблазнению. К своему ужасу, Йозеф обнаружил, что его воображение все еще рисует ему пышные картины того, что может происходить в «Телеме», вот прямо сейчас. У извивающихся образов был рот Лили. Ее глаза. Ее шея. Эти отметины у нее на руке — как тавро на скотине, что за отвратительная мысль. Он вскочил на ноги и открыл сейф, поворотившись спиной к юноше. — Тебе потребуется больше денег, раз ты снова пойдешь прочесывать кофейни, Беньямин. И кабаки тоже, думаю.

— Как вы полагаете, она замужем?

— Кто? — Йозеф задумался над тем, как Лили сменила местоимение, обозначающее чудовище: со среднего «оно» на многозначительное «он». Доктор Бройер тщательно и профессионально осмотрел ее. Он знал то, что знал. Несомненно, во всем этом замешан какой-то грубый мужчина, однако ни кольца у нее на пальце, ни следа там, где оно могло быть, не наблюдалось. — Лили? — Он обернулся к Беньямину. — Сомневаюсь.

— Подождите меня, герр доктор. — Гудрун с трудом подымалась по лестнице вслед за ним, таща с собой корзинку с шитьем. — Я обещала, что пойду с вами, и я пойду с вами.

Йозеф выпрямился.

— Нет никакой нужды…

— Я ни словечка не вымолвлю, — сказала Гудрун, оттирая его плечом. — Ни словечка. Буду сидеть у окна со своей штопкой. Как мышка. Молча.

— Ладно уж. — Йозеф постучал в дверь и быстро проскочил внутрь, покуда Гудрун не ввалилась первой. Девушка сидела в точности как прежде: руки сложены на коленях, безучастные глаза широко раскрыты. — Добрый вечер, Лили. Я подумал, нам стоит поговорить. Как вы себя чувствуете? — Ответа не последовало, и он возвысил голос: — Лили, вы должны со мной разговаривать. Отвечайте тотчас, пожалуйста. Слышите? Как вы себя чувствуете?

Лили склонила голову.

— У машины нет чувств.

Йозеф подождал, пока Гудрун не устроится у окна со своим штопальным грибком и не примется втыкать здоровенную иглу в пятку Йозефова носка. Вопрос эмоционального отклика он пока отставил в сторону. Была у него другая, куда более многообещающая тема, тут мог выйти толк.

— Расскажите мне о чудовище, Лили. — Она так долго на него смотрела, не смаргивая, что Йозеф почувствовал, как сам открывает и закрывает глаза вдвое чаще обыкновенного, словно пытаясь облегчить окулярные неудобства и ей, и себе. — Расскажите мне о чудовище. Как он выглядит?

— Он маленький и темный.

— Маленький, так. — Необычно. Темный? Йозеф припомнил детские сказки. Явился образ гарцующего беса. — У него есть когти или рога? Хвост? Громадные зубы?

— Нет.

— Вы его видите во сне или же наяву?

— Нет.

Йозеф нахмурился.

— Тогда где же он?

— В другом месте.

— В Вене?

— Нет, но скоро сюда прибудет.

— За вами?

— Нет, — сказала Лили. — Не он меня ищет. Это я его ищу.

— Хм. И почему же?

— Он меня не узнает. Я смогу положить этому конец прежде, чем начнется.

— А, — сказал Йозеф, размышляя, что, по мнению Лили, делает ее неузнаваемой. Отсутствие волос, вероятно: женщины часто придают непомерное значение воздействию прически. — Вы его боитесь?

Лили покачала головой.

— Страх — человеческая слабость. У меня нет чувств.

— Трудно поверить, что вы машина, Лили: вы смотритесь в точности как настоящая человеческая женщина. И очень миловидная, если позволите. — Лицо у девушки не поменяло выражения, а вот усилившийся стук катушек у окна сказал куда больше слов, и Йозеф немедленно пожалел, что этот натужный комплимент вообще прозвучал. — Как Галатея, — добавил он, — коя, хоть и не машина, но была создана руками человеческими.

— Пигмалион изваял только Галатею, — ответила Лили, — а я — одна из многих. С такими лицом и телом, какие вы видите перед собой, нас тысячи. Машины, подобные мне, снабжены приятной женской внешностью, если нет другого запроса. Поскольку мы не мертвы и не живы, наша внешность нам безразлична.

Йозеф уперся локтями в колени и свел пальцы вместе.

— Галатею призвала к жизни Афродита. Как у вас получается двигаться, дышать, думать и говорить?

— Электрические импульсы, — ответила Лили и потерла левое запястье, — как и в человеческих телах.

— Но, — настаивал он, — каков эквивалент Божественной искры, коей оживляется человеческое дитя?

— Такой же. Электрический заряд, не более. — Она посмотрела на него в упор. — Как молния из Blitzfänger[18].

— Из того, что вы говорите, следует… — тут Йозеф метнул взгляд в сторону, раздраженный вспышкой пыхтения и цыканья, донесшихся от окна, — …что единственная разница между человеком и машиной вроде вас сводится, судя по всему, к душе.

Лили покачала головой.

— Душе нужно лишь одно: пережить все возможные разновидности боли, какие может предложить этот мир. Души так охочи до боли, что им нет дела, естественно тело или рукотворно. В естественном теле душа может чувствовать боль. В рукотворном — наблюдает за результатами.

— Но есть же и удовольствия, — вымолвил Йозеф, глубоко потрясенный. — Любовь, дружба, служение, знание.

— Удовольствие — лишь тропа к боли, потому что оно всегда заканчивается… — Лили глянула в потолок, Йозеф проследил за ее взглядом. Они, похоже, влетали в приоткрытое окно — другие бабочки, ибо сейчас не менее полусотни их безнадежно билось о штукатурку.

Гудрун придется выгонять их щеткой. В саду, судя по всему, нашествие этих созданий.

— Чем? — настаивал на ответе Йозеф.

— Смертью, — сказала Лили. — Страх умирания приносит людям величайшую боль. Смерть присуща любому виду радости. И смерть прекращает любую боль.

— А что происходит, когда умирает машина? Возвращается ли ее душа к Богу?

— Бог — изобретение человека, — ответила Лили.

— Довольно. — Гудрун, пунцовая, дрожащая, втиснулась между Йозефом и Лили, на ходу запихивая шитье в корзинку. — Не собираюсь я больше слушать это беззаконие. Что бы сказал ваш отец, герр доктор? Что бы он сказал? — Тут она обернулась к Лили. — Еду я тебе позже принесу, девонька. Хочешь — ешь, а не хочешь — не надо. Я в твои гнусные игры играть отказываюсь. И кстати, не жди, что я тебя буду спать укладывать. Ты сама о себе вполне в силах позаботиться.

Йозеф оказался за дверью, которую с грохотом захлопнули, сам не понимая как.

— Поражаюсь, как вы можете вести такие вот беседы, герр доктор, — сказала Гудрун.

— Видимо, какая-то разновидность многобожия, — пробормотал Йозеф. — Она хорошо образованная девушка.

— Она умеет читать, если вы об этом. У нее в комнате все до единой книжки снимали с полки. Точно вам говорю. Объяснять, с чего я взяла, не буду. Скажу только, что у меня всего одна пара рук, а дом у вас немаленький. — Гудрун поджала губы. — Если, конечно, она не пыталась выяснить, не спрятано ли чего за книгами.

Сегодня, обнаружив, что деликатные уговоры не приносят плодов, а прямой приказ тут же исполняется, провел с фройляйн Лили две беседы. Выяснилось, что девушка хорошо образована и обладает изрядным умом. Однако, что бы ни случилось в ее прошлом, оно привело к растождествлению Лили с ее эмоциональным откликом. Лили утверждает, что не испытывает никаких чувств — ни отрицательных, ни положительных, — что она, короче говоря, превратилась в машину. Ее толкование этой фантазии — мрачный, безрадостный взгляд на мир, поддержанный простой логикой, почерпнутой из атеистической литературы. Лили также помянула человека, ответственного, похоже, за нападение на нее. Она именует его чудовищем и смело утверждает, что найдет его и убедится, что его накажут. Я уверен, что мы добились заметного улучшения и Лили готова к лечению.

Два

Папа говорит, мне надо радоваться, что я родилась в таком красивом месте. Тут много важных людей. Которые кое-что значат. Которые добьются для всех лучшего будущего. А я вот совсем не рада и не думаю, что он радуется сам. Когда мы уезжали из настоящего нашего дома, папа сказал, чтоб я осталась в машине с игрушками и книжками, а сам отправился запирать дом. Чуть погодя я пошла за ним и услышала, как он бродит по дому и разговаривает с мамой, а это глупость ужасная, потому что мамы там нету.