Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка» - Сергей Солоух

А может быть, есть и иное объяснение, далекое от всякой мистики творчества. Вполне возможно, что страсть к использованию подлинных имен – всего лишь отрыжка многолетней фельетонной практики автора.

По поводу сбора собачьего дерьма есть следующее примечание в ПГБ 1929: «В Праге собирали собачий кал для дубления кожи», а также целая словарная статья «Psí hovinka» в книге Милана Годика (HL 1999), в которой цитируется Научный словарь Риегера (Riegrův Slovník naučný, IV díl, 1865) в свою очередь утверждающий, что для приготовления особо мягких и тонких кож для перчаток овечьи и козьи шкуры сутки квасились в жидкой морилке из собачьего кала.

С. 26

Нет, эрцгерцога Фердинанда, сударь, убили. Того, что жил в Конопиште

Конопиште (Konopiště) – имение с замком недалеко от Бенешова (Benešov) у одноименной деревни, место постоянного жительства наследника и его семьи.

того толстого, набожного…

Эрцгерцог действительно был чрезвычайно набожным католиком. Далее комментарий по поводу его внешности (ЯШ 2011е):

Про комплекцию эрцгерцога – он в 1890-е годы хворал туберкулезом, в связи с чем изрядно исхудал (да и в юности был не толст). Потом, излечившись, как многие бывшие туберкулезники, довольно резко набрал в весе, тем более что многие виды физических нагрузок ему были противопоказаны – легкие оставались слабыми, и, скажем, при быстрой ходьбе или подъеме по крутому склону Ф. Ф. начинал задыхаться. «Толстый», наверное, все же преувеличение, но полноватым в последние лет десять своей жизни эрцгерцог, несомненно, был. На фотографиях в военной форме это не так заметно – он затягивался ремнем, а иногда, как пишут некоторые его биографы (например, один из самых интересных по части житейских деталей, чех Ян Галандауэр), и корсет носил.

В Сараеве его укокошили, сударь. Из револьвера.

Пани Мюллерова ошибается. На самом деле убийца Франца Фердинанда д’Эсте Гаврила Принцип стрелял не из огнестрельного оружья ближнего боя с вращающимся барабаном, а из оружия конструктивно конкурирующий схемы, а именно, из браунинга FN М1910, серийный номер 19074. Наш родной «Макаров» очень внешне похож на этот роковой пистолет.

Ехал он там со своей эрцгерцогиней в автомобиле.

Жена Франца Фердинанда София Хотек (Sophie Maria Josephine Albina Gräfin Chotek von Chotkow und Wognin, 1868–1914), графиня с чешскими кровями, из-за брака с которой, случившегося не по династическим канонам, а по любви, эрцгерцогу пришлось торжественно клятвой лишить всех своих потомков каких бы то ни было прав и притязаний на австрийский престол.

Автомобиль, который эрцгерцог мог себе позволить, был австрийских производителей Gräf & Stift, модель 28/32, Двойной фаэтон, 1910 года, 4 цилиндра, 5,4 литра, до сих пор бережно сохраняется в венском Военно-историческом музее (Heeresgeschichtlichen Museum). Носил регистрационный номер АШ-118 и на самом деле принадлежал не Ф. Ф., а графу Францу Гарраху (Franz Graf Harrach, 1870–1934), который в момент покушения находился в том же двойном фаэтоне. См. также комм., ч. 2, гл. 5, с. 488.

Сараево это в Боснии, пани Мюллерова… А подстроили это, видать, турки. Нечего нам было отнимать у них Боснию и Герцеговину…

Ранее (после русско-турецкой войны 1877–1878 гг.) оккупированная и подконтрольная Габсбургам Босния и Герцеговина со столицей Сараево (51 тыс. кв. км, 2 миллиона жителей) была в 1908 г. присоединена к империи де-факто в результате быстрого наступления и долгих переговоров.

Недавно у нас в Нуслях один господин забавлялся револьвером и перестрелял всю семью да еще швейцара,

Нусле (Nusle) – район Праги. Совсем рядом, в ту пору сначала круто вниз с горы, а потом после мостика через речку Ботич (Botič) круто вверх, в двадцати-тридцати минутах ходьбы от пивной «У чаши» в соседнем пражском районе Новый Город (Nové Město), возле которой на улице с названием На Бойишти (Na Bojišti), как вполне доказательно утверждают многие гашковеды, скорее всего и поселил жуликоватого торговца собаками автор романа.

Тут же помер, сударь. Известно – с револьвером шутки плохи.

В этом месте, по мере развития прямой речи героев перед переводчиком встает первая и, без сомнения, самая что ни на есть коренная проблема. Дело в том, что Швейк и его служанка, да и огромное большинство других персонажей-чехов, говорят в романе на неформальном, разговорном чешском. Само по себе это явление (hovorová nespisovná čeština) уникальное именно для живой чешской культуры состоит в том, что в бытовой, дружеской обстановке нормативный литературный «как бы коверкается». Ниже приводятся несколько прямо следующих за начальной строкой абзацев оригинала, с выделением в них всех «воно и еслив» беседы.

«Pan arcivévoda byl hned hotovej (hotový), milostpane. To vědí (ycт. форма Зл. мн. ч. гл., прав víte), že s revolverem nejsou žádný (žádné) hračky. Nedávno taky si hrál jeden pán u nás v Nuslích s revolverem a postřílel celou rodinu i domovníka, kterej (který) se šel podívat, kdo to tam střílí ve třetím poschodí.»

«Některej (nekterý) revolver, paní Müllerová, vám nedá ránu, kdybyste se zbláznili. Takovejch (takových) systémů je moc. Ale na pana arcivévodu si koupili jistě něco lepšího, a taky bych se chtěl vsadit, paní Müllerová, že ten člověk, co mu to udělal, se na to pěkně voblík (oblěkl). To vědí (víte), střílet pana arcivévodu, to je moc těžká práce. To není, jako když pytlák střílí hajnýho (hajného). Tady jde vo to (o to), jak se к němu dostat, na takovýho (takového) pána nesmíte jít v nějakých hadrech. To musíte jít v cylindru, aby vás nesebral dřív policajt».

«Vono přej (Ono prý) jich bylo víc, milostpane».

И далее:

Jako, jestli se pamatujou (уст. форма Зл. мн. ч. гл., правильно – pamatujete), nа toho рапа Luccheniho, со probod (probodl) našinebožku Alžbětu tím pilníkem. Procházel se s ní. Pak věřte někomu; vod tý doby (od té doby) žádná císařovna nechodí na procházky. A vono (ono) to čeká ještě moc osob. A uvidějí (уст. форма Зл. мн. ч. гл, прав – uvidíte), paní Müllerová.

Однако в русском переводе от этих характеристических отклонений речи героев нет и следа, можно подумать, будто толкуют два препода из Карлового университета.

Недавно тут у нас в Нуслях забавлялся револьвером один господин и перестрелял всю семью да еще швейцара, который пошел посмотреть, кто там стреляет с четвертого этажа.

Из иного револьвера, пани Мюллерова, хоть лопни – не выстрелишь. Таких систем – пропасть. Но для эрцгерцога, наверно, купили что-нибудь этакое, особенное. И я готов биться об заклад, что человек, который стрелял, по такому случаю разоделся в пух и прах. Известно, стрелять в эрцгерцога – штука нелегкая. Это не то, что браконьеру подстрелить лесника. Все дело в том, как до него добраться. К такому барину в лохмотьях не подойдешь. Непременно нужно надеть цилиндр, а то того и гляди сцапает полицейский.

Говорят, сударь, народу там много было.

Помните господина Люккени, который проткнул нашу покойную Елизавету напильником? Ведь он с ней прогуливался. Вот и верьте после этого людям!

С той поры ни одна императрица не ходит гулять пешком. Такая участь многих еще поджидает. Вот увидите, пани Мюллерова

Самое забавное, что и два препода из Карлового университета, стали бы не на людях, а между собой говорить именно так, как и два весьма от них далеких по классовому цензу и, соответственно, образовательному и культурному багажу пражских обывателя. С теми же самыми «посередке» и «загинать» (vono и vod tý doby), которые формально, с точки зрения нормативной морфологии, ничем иным по сути не являясь, как «посередке» и «загинать», тем не менее в чешском контексте имеют совсем иное культурно-социальное звучание, нежели в русском. Демонстрируя вовсе не живописную неграмотность, а живость и неформальность разговора, полную чешскость его.

Здесь можно и нужно вновь вспомнить о крайне важном для Гашека постоянном столкновении и подчеркивании на всех уровнях, но прежде всего на базовом языковом, противостояния чешского и немецкого. Эту в значительной мере смыслообразующую игру, скорее всего в виду очевидной трудности задачи, ПГБ принял решение просто игнорировать, в том числе и при переводе прямой речи. В результате даже самый неформальный разговор самых простых и незатейливых из героев оказался в переводе вполне литературно правильным, верным и грамматически, и фонетически, что, кажется, существенно обеднило текст как стилистическими, так и культурно-идеологическим оттенками.

Трудно сказать без вдохновенного озарения, какую именно аналогию мог бы здесь предложить родной русский язык. Чисто функционально эквивалент этому – обыкновенная матерщина. Характерная для неформального разговора в любом социокультурном слое русского общества вне зависимости от статуса и уровня образования, но совершенно невозможная и по сей день в формальном. Вполне также вероятно, что могло бы сработать и использование более мягкой экспрессивности, и не обязательно «жопа» и «срать», но и «кокнули», например, вместо, «убили», даже «коньки отбросил» вместо «мучился», на фоне предельно формализованного лексикона и синтаксиса в случае публичной речи, например, чешского чиновника или офицера.