Смертное Камлание - Николай Басов

У дверей Сталин обернулся.

– И еще вот что, ответы, над которыми вы работате, важны не сами по себе, товарищ Рыжов. Они важны в русле общей теории, общей концепции, по которой живет и работает наша страна. А согласно марксизму-лене?низму, любая теория проверяется практикой, и только практикой. До свидания.

Сталин вышел. А Рыжов, разумеется, уже поднявшись, уже стоя, вдруг осознал, что вот та мелочь, что вождь как-то по-особенному сказал слово «ленинизм», и будет его едва ли не самым сильным впечатлением от встречи с этим человеком.

Он посмотрел на свою выпитую едва ли до половины чашку. На темной поверхности жидкости уже появилась тонюсенькая радужная пленочка, что бывает только с очень хорошим и густым чаем. И еще, он не понимал, чем и как для него и всей группы закончилась эта встреча. Зато остальным было ясно.

Бокий подошел к Рыжову поближе и строго прищурился, рассматривая его метров с трех. Блюмкин вообще хлопнул по плечу, словно поздравлял студента со сданным экзаменом.

– Значит так, товарищ Рыжов, – заговорил Бокий, не откладывая до того времени, когда они уйдут отсюда или окажутся в машине, видимо, он хотел опередить Блюмкина, – слушайте задание. Как можно скорее, а лучше если уже сегодня, отправляйтесь в Ленинград, встречайтесь с товарищем Сабуровым, и приступайте к заданию. Он вам все объяснит.

– Я и мои сослуживцы?

– Нет, – встрял Блюмкин. – Вы и Смеховой, вдвоем. – Он помолчал. – Будет лучше, если ваши подчиненные ничего об этом задании не узнают.

– Ваших сотрудников не привлекать, – высказался и Бокий. И куда-то заторопился, может быть, у него тут были и другие дела.

И действительно, в Москву Рыжову пришлось возвращаться на пару с Блюмкиным. Тот сидел по-прежнему сзади, развалясь, и смотрел на снежок по обочинам шоссе. Не произносил ни слова, даже не повернул головы, когда Рыжова высаживали перед особнячком в Неопалимовском переулке, в котором, несмотря на воскресенье, едва ли не во всех окнах уже горел свет.

# 3.

В особнячке Рыжов успел только вытащить из сейфа кобуру с пистолетом и запасной обоймой, и сунул в портфель, который стоял уже года два бессменно в его кабинете. В портфеле было все, что нужно для экстренного случая, полотенце, старенькая бритва, мыло, две банки тушенки, мешочек сухарей, спички, немного соли и даже несколько пачек махорки, завернутых от сырости в пергаментную бумагу.

Про махорку ему рассказал Раздвигин. Сам-то Рыжов не курил, но махорка, особенно хорошая, которую выпускали московские фабрики, ценилась... в некоторых местах, как универсальное средство оплаты. Раздвигин ему пояснил, если бы у него была махорка, он бы куда точнее вписался в ситуацию, когда оказался... В общем, дальше Рыжов его не очень-то и расспрашивал, не хотел бередить, и сам не хотел расстраиваться. Но сделал для себя вывод, попасть можно куда угодно, в любое место, с самыми разными людьми, пусть уж лучше все, что может потребоваться, у него будет с собой.

На вокзале билеты для него и Смехового были уже заказаны, вот только четырехместное купе занимала также пара с маленьким ребенком, который плакал всю ночь. Смеховой, который тоже подготовился к выезду очень быстро, хотя и пришлось заезжать на его квартиру, чтобы он вынес чемоданчик с медными закругленными блямбами по уголам, пробовал спать, но с таким соседством это оказалось невозможно, он часто поднимался и выходил перекурить в тамбур.

Отец ребенка, пожилой, с волосами, которые торчали странными клоками, инженер с какого-то завода, смотрел на попутчиков извиняющимися глазами, но его жена, гораздо моложе его, ошалевшая от усталости женщина, ни на что не обращала внимания. Ей важно было кормить ребенка, и урывками хоть немного спать, спать... Рыжов ее понимал, хотя и злился тихонько на то, что им там не повезло.

Чтобы отдохнуть хоть немного от младенческого рева, Рыжов долго стоял в вагонном коридоре. Они не проехали и Бологое, как тут его настиг Смеховой.

– Как прошла встреча? – спросил он. И лишь помолчав, добавил: – Арсений Макарович.

Странно, служим вместе более двух лет, подумал Рыжов, а толком обратиться друг к другу не получается.

– Сложно передать. Очень сложно.

– Я понимаю, – сказал с готовностью Смеховой.

Да ничего ты не понимаешь, вдруг начал раздражаться Рыжов, и лишь когда попробовал успокоиться, посматривая на проносящиеся во тьме огоньки за стеклом, вдруг с отчетливостью, которая почти испугала его самого, подумал – при нем, при вожде, наступили сумерки, а никто и не заметил. Это было настолько двусмысленное соображение, что произнести его вслух, конечно, было невозможно.

– Работу и направление нашей группы он оценил очень глубоко, – сказал Рыжов.

– Надо же, величайший вождь всех времен и народов похвалил нашу работу, – тут же, с прежней готовностью подхватил Смеховой. Кажется, он на самом деле хотел знать побольше об этом... чаепитии.

– Нет, не похвалил, просто – не ругал. Это разные вещи.

– Все-равно, он о нас знает, может быть, думает о нас... – Дальше комиссар понес такой бред, который Рыжов, при всей его терпимости, постарался не слушать. И кажется, лишь в этом преуспел.

В Ленинград приехали рано, чесов в шесть с небольшим. Московский вокзал был еще хмурым и гулким, под своей стеклянной крышей, поддерживаемой фермами, схожими с теми, что прикрывали Ленинградский вокзал в Москве. Рыжов уже бывал в северной столице, но не часто, и потому, несмотря на сонливость, осматривался с некоторым даже интересом. Он не очень-то понимал, чего им теперь следует ждать, но оказалось, что все для них со Смеховым уже расписано.

Не прошло и нескольких минут этого почти бесцельного стояния на перроне, как к ним, козырнув, подошел милиционер, и спокойным, лишь слегка сонным голосом, какой был сейчас у всех, спросил:

– Товарищи Рыжов и Смеховой?

– Я Рыжов, – поправил его Рыжов, потому что миллиционер обратился к Смеховому, который был в шинели.

– Извините. Вас приказано проводить к выходу. Там ждет машина.

Они прошли, все работало, как хорошо смазанный затвор винтовки. Машина оказалась на редкость обшарпанная или просто не в меру грязная эмка. А может, она казалась такой потому, что ее верх был закрыт «чертовой кожей», на которой любое пятно выделялось, как клякса на бумаге. Зато с внутренней стороны ткань оказалась, вероятно, стараниями шофера простегана ватином. И в общем, в ней было тепло, вот только сопровождающий, молоденький румяный сержант, все-равно ругался на водителя, когда они поехали.

– Ты бы ее мыл иногда, что ли? – говорил он уныло, пока они скакали между домами, в которых лишь редкое окно светилось.