Игнач крест - Георгий Федоров

Тут на лицо хаджи упала чья-то тень, глаза его в ужасе расширились. Иоганн резко обернулся. Он увидел нависший над ними черный силуэт всадника в латах и блестящем шлеме с копьем в руке. Поверх был надет белый плащ с красным крестом. Увлеченный рассказом святого отца из Аль-Джумхурии[27], Иоганн не заметил приближения всадника, не услышал цокота копыт, заглушенного шумом ручья, бегущего по камням.

— Вот где ты! — воскликнул крестоносец — Меня послали тебя разыскивать, а ты тут болтаешь с неверным на его тарабарском языке! Во имя Отца и Сына и Святого Духа — смерть нечестивцу! — прорычал он и замахнулся, чтобы вонзить копье в грудь старика.

Иоганн стремительно вскочил, выхватил меч и рассек древко копья пополам.

— Ах, вот ты как! — закричал крестоносец в ярости. — Если ты сейчас же не последуешь за мной, то отправишься к праотцам вместе с этим неверным! — Он развернул коня и поскакал назад к крепости. — Я доложу герцогу, как ведет себя его любимчик, — прокричал он, обернувшись, — и вернусь за тобой!

Потрясенный, Иоганн опустился на колени около старика. Хотя глаза его были закрыты и дыхание, казалось, уже не вырывается из груди, но он был еще жив. Иоганн завернул хаджи в свой плащ, положил поперек крупа лошади, вскочил в седло и поскакал подальше от рокового места. Ему удалось спасти жизнь этому необыкновенному человеку. Они добрались в конце концов до его родного Дамаска, где тот окончательно поправился и посвятил Иоганна в свои тайные знания. Когда хаджи умер и его похоронили по мусульманскому обряду головой в сторону Мекки, рыцарь высек на скале рядом с могильным склепом надпись по-арабски и по-латыни: «Здесь лежит святой хаджи Ахмед Хафез аль-Дамаски, да возвеселится душа его в раю».

После этой встречи вся жизнь Иоганна круто изменилась. Он скитался по свету, углублял свои знания в университетах Европы, но дух его был смятен, пока не нашел он единомышленников в обществе вагантов. За все эти годы Иоганн ни разу не нарушил свою клятву, никому еще не открыл тайну греческого огня. Наступил ли сейчас такой момент? Ведь если не остановить дикие полчища Батыя, они вторгнутся в Европу и разорят ее. Выдав секрет русским, он, может быть, спасает свою родину. А если… русские… Надо сначала увидеть врага своими глазами…

Тут размышления рыцаря были прерваны какими-то криками и шумом. С треском распахнулась дверь, ведущая в горницу, и в залу вбежали двое запыхавшихся мальчишек лет девяти-десяти. За ними еле поспевала, путаясь в подоле длинной полотняной рубахи, нестарая еще женщина и повалилась в ноги посадника.

— Ахти, вещь какая, батюшка, приключилась! Не доглядела… Казни меня, непутевую, — причитала она, боясь поднять голову, покрытую повойником[28] и убрусом[29], концы которого волочились по полу.

— Встань, Марфа, — строго сказал Степан Твердиславич, — объясни толком, в чем дело.

Тем временем мальчики, увидев, что посадник не один, остановились у дверей и отвесили рыцарю низкий поклон, дотронувшись правой рукой до пола. Иоганн кивнул им в ответ. Тут боярич, что был повыше ростом и одет побогаче, смело обратился к посаднику:

— Отец, мы тут с Онфимкой поспорили. Он говорит, что черные фигурки в шахматах крашеные, а я говорю — нет. Вот, посмотри, я у черного коня отбил ухо — так оно насквозь черное. Разве краской можно кость насквозь покрасить? — И он разжал кулачок, в котором действительно был черный конь с отбитым ухом и само ухо.

— Да как же ты смел, Михалка, ухо отбить? — возмущенно загремел посадник. — Ведь эти шахматы сделаны из драгоценной слоновой кости! Иоганн привез их из самой далекой Индии. Им цены нет. Этот конек, — продолжил он, забирая фигурку у сына, — дороже живого стоит. А ты ухо отбил. Вот я тебе самому сейчас ухо откручу!

При этих словах Марфа в страхе перекрестилась.

— Не горячись, Штефан, — вмешался рыцарь, — сын твой острый ум и страсть к исследованию показывает. За это надо не ругать, а хвалить. Ты прав, Михель, фигуры из черной кости некрашеные. Если кость, даже слоновая, долго пролежит в пустыне под палящим солнцем, обдуваемая горячим песком и ветром, то она становится насквозь черной. А ухо мы так приделаем, что и заметно не будет.

Рыцарь взял коня и ухо, достал из кожаного мешочка, висевшего на поясе, маленький стеклянный флакон с притертой пробкой, капнул из него чем-то тягучим, как смола, и приставил коню ухо.

— Через два часа, мой герцог, это ухо только молотком можно будет отбить, — сказал рыцарь, передав ему коня.

— Что это ты меня герцогом величаешь? — улыбнулся Степан Твердиславич. — Не герцог я, а раб божий, Новгороду верный слуга, сколько раз тебе говорил.

Михалка победоносно толкнул Онфимку в бок.

— Твоя взяла, — согласился тот. — Зато вот эту грамоту ты прочесть не сможешь, — продолжал он шепотом и вынул из гамалейки[30], висевшей на поясе его холстинной рубахи, маленький берестяной свиток и незаметно отдал Михалке.

Тот спрятал грамотку в рукав и обратился к отцу:

— Батюшка, позволь нам удалиться…

— Позволь им остаться, Твердиславич, — попросил рыцарь, — давно я с Михелем не виделся. Я поражен: такое сходство, — весь в тебя, только глаза карие, как у матери.

— Ладно, — согласился посадник, — пусть пока побудут. А ты, Марфа, можешь идти.

Нянька облегченно вздохнула и ушла, крестясь и кланяясь. Рыцарь подвел мальчиков к столу и пододвинул им расписную деревянную миску с грецкими орехами, сваренными в меду. Ребята нерешительно переглянулись, но, повинуясь кивку посадника, сели на лавку и принялись за орехи. Михалка украдкой вытащил грамоту и изредка на нее поглядывал.

— Кем же вы, ребята, будете, когда вырастете?

— Я еще не решил, — признался Михалка. — Подучиться надо. Я давно хотел тебя спросить, дядя Иоганн, почему в твоих шахматах вместо ладьи, как у нас, каменная башня поставлена? Башня, она ведь только на месте стоять может, не то что ладья.

— Ты прав, Михель, мне тоже ладья больше нравится, чем тура, но так уж у нас принято. Но ты молодец. А ты, Онфимка?

Худенький скуластый мальчик ответил, преодолевая смущение:

— Хочу быть воем[31]. Рыцарем, как ты. Сражаться с врагами до самой смерти.

— Что ж, — кивнул Иоганн, — счастлива и благородна смерть за родину. Но не всегда же идет война. А что в мирное время делать будешь?

— Чтобы победить в бою, нужно готовиться к нему зараньше, — убежденно ответил Онфим.

— Какой бойкий, — улыбнулся посадник, — а по-русски как следует еще говорить не научился.

— Вот-вот, я то же думаю. Нацарапал невесть что, ни одного слова разобрать нельзя, — поддержал отца Михалка, удивленно уставившись в грамоту.

— Дай-ка я попробую прочесть, — сказал рыцарь, взял у Михалки берестяной свиток, развернул его и стал читать. — Мне казалось, что я русский язык хорошо знаю, а здесь ничего понять не могу…

— А вы читайте буквы не слева направо, а сверху вниз, — озорно зыркнув на Михалку глазами, сказал Онфим.

Рыцарь стал послушно читать по складам:

— «Не-ве-жя пи-са, не ду-ма ка-за, а хто се ци-та…»

Тут, покраснев от гнева, посадник вырвал у рыцаря грамоту, разорвал ее и бросил.

— Ах ты кубра![32] Вон отсюда, скоморошьи дети! — закричал он так, что графины на столе отозвались тонким звоном. — Чтобы я вас больше не видел и не слышал!

Приятели бросились наутек, не забыв, однако, прихватить горсть орехов.

— Успокойся, Штефан, — улыбнулся рыцарь. — Я сразу понял, что это шутка.

Тут раздался стук в дверь, и в горницу с низким поклоном вошел Митрофан. Посадник быстро направился навстречу холопу, развернул берестяную грамоту Александры и тут же у дверей начал читать.

Митрофан выпрямился. Ростом и шириной плеч он был под стать посаднику. Только вот погрузнел Степан Твердиславич, а у Митрофана и под широкой свитой заметен был стройный стан.

— Так… Значит, навстречу врагу решили пойти, в разведку? — спросил посадник, испытующе глядя в глаза Митрофана.

— Может, и так, только когда я уезжал, об этом речи еще не было…

— Тут сказано, что тебя надо снарядить обратно. Дать с собой оружие, овес для лошадей и другие припасы да три штуки белого полотна. Зачем это, ты не знаешь?

— Не знаю, батюшка.

— А еще просит прислать с тобой толмача, который на языке таурмен[33] говорить умеет. Так у меня на примете сейчас никого нет…

— Я с ним поеду, — неожиданно сказал рыцарь. — Я столько по свету бродил, что, наверное, все, какие есть на земле языки, понимать научился.

— Разве ты не знаешь, Иоганн, куда и зачем они направляются? Для чего же тебе идти с ними? Рисковать головой?

— По трем причинам, — беспечно ответил рыцарь, — во-первых, я люблю тебя и твою дочь и думаю, что смогу ей помочь, во-вторых, я вагант, а значит, бродяга, а в-третьих, я хочу увидеть лицо врага поближе…