Любовь к родителям - Михаил Лифшиц

Мать училась на курсах с огромным удовольствием. Методику, конечно, изучать было скучно, но лепка, рисование, музыка, игры – это было как раз по ней. Четыре месяца прошли быстро, и мама получила диплом, окончив курсы лучше всех. Распределения не было, но мама, хоть и с трудом, нашла место. Начался кошмар – молодая воспитательница не справлялась с группой. Единственным, чем мама могла заинтересовать этих бандитов, были сказки. И мама спасалась, рассказывая сказки одну за другой. Говорят, некая мамаша тогда жаловалась заведующей, что сын не хочет ходить в сад и орет каждое утро: "Надоели мне эти сраные сказки!" Но не боги горшки обжигают, мама овладела ремеслом и стала прекрасной воспитательницей. Прошло больше тридцати лет, но к маме до сих пор приходят ее бывшие девочки и мальчики.

Алеша был принят в мамин детский сад, а летом мама могла выехать на дачу вместе с садом и взять нас – Алешу с группой, меня – вместе с собой. То, что детей нельзя оставлять на лето в городе, родители мои знали твердо, и я это от них унаследовал.

Глава 6. НОВАЯ КВАРТИРА

Отец работал в исполкоме уже больше года и имел право получить квартиру. Ему предлагали, но родители отказывались – не хотелось заезжать вчетвером в двухкомнатную «хрущевку» с пятиметровой кухней. Наконец подвернулся приличный вариант – две изолированные комнаты, большая кухня, кирпичный дом. Правда, далеко, за Савеловским вокзалом. Теперь это удивительно вспоминать, все не так – и квартира мала на такую семью, и давали бесплатно, и район прекрасный, с парками, довольно тихий и близко к центру. Родители согласились, но исполком вдруг раздумал эту квартиру нам отдавать, потому что появился другой претендент в генеральском чине. Отец засел в своей выстраданной квартире, чтобы решительно не допускать в нее генерала, а мама выполняла вспомогательные функции, то есть перевезла семью. На новоселье на стене красовалась длиннющая газета с описанием двенадцати подвигов Маракла, героя, получившегося из Геракла и Марка. Мама в стиле героического эпоса описывала каждый шаг папы на пути к получению квартиры, включая и сидение в осаде: «Дорогой наш генераша, все равно квартира наша». Свою роль мама в эпосе отразила слегка, только чтобы подчеркнуть величие папиных достижений.

Семья наша покрепче стала на ноги. Отец работал международным обозревателем газеты "Советская Россия", должность красиво называлась, но в загранкомандировки его не посылали. Мама перешла в детский сад под окнами новой квартиры – отец указал на этот детсад и сказал: "Ты должна работать здесь". Мама дождалась вакансии и перешла вместе с Алешкой. Детский сад оказался хороший, минздравовский, с дачей.

Мама стала настоящим педагогом и начала писать о детях и о семье. В первом ее произведении рассказывалось о дне рождения сына, о волшебной палочке, которая выполняла любые желания именинника, о том, что мама действительно устраивала на наши дни рождения. Этот рассказ в журнале выловили из общего потока редакционной почты и напечатали. Никакой протекции папа составить не смог. Мама пробивалась благодаря своему таланту, правда, отец не оставлял ее советами, поэтому теперь, через тридцать лет, мама любит порассказать о редакторском даре отца.

Постепенно мама приобретала имя – по радио ее рассказы читал Николай Литвинов, ее печатали «Известия», "Советская женщина", «Крестьянка», "Работница" – самые лучшие издания того времени. Интересно, что жена моя запомнила, как школьницей слышала по радио любимый мамин рассказ "Остров Слоновой черепахи" в исполнении Литвинова: " Где-нибудь, на каком-нибудь там Занзибаре или Мысе Доброй Надежды…" Печаталась мама под псевдонимом, после первых публикаций в «Известиях» ее попросили выбрать себе псевдоним.

Естественно, что мама ушла из детского сада и стала корреспондентом на договоре журнала «Крестьянка». Это означало, что зарплату ей не платили, и на службу ей ежедневно не нужно было ходить, но она ездила в командировки и получала гонорары. Зато она могла обслуживать мужа и двух сыновей, да и денег зарабатывала больше, чем в детском саду.

Конечно, обладая ярким пером и многочисленными талантами, мама не смела возомнить, что она на что-то способна без папани.

– Садись и записывай! – возглашал отец, указывая дланью на обеденный стол в большой комнате, в точности как Юрий Долгорукий указывает на Москву, которую, говорят, не он основал.

Папа объяснял маме, что в областном городе главный – обком, а в районном – райком, но если город областного подчинения, то райком городом не занимается, тогда главный в городе – горком, а так как мама едет в деревню, то ей все равно нужно в райком. Обращаться следует к третьему секретарю, так как он "по идеологии", но в отдельных случаях нужно идти к первому и так далее. Мама записывала и восклицала:

– Как я тебе благодарна, как ты мне помогаешь.

Отец от этого еще больше надувался и обзывал маму тупицей, если она что-то не сразу понимала или не успевала записать.

Бывало, что я, попросив разрешения, сидел рядом и немел от восхищения – как значительны и умны были мои родители.

На самом деле отцовские указания были среднего качества, но расплачивалась за его ошибки мама. Так, однажды маме нужно было зимой ехать в глухую деревню в одной из поволжских областей. Выбрали они с отцом по карте ближайшую станцию, потом ближайший городок, в который со станции, наверняка, ходит автобус, а от городка до деревни было километров пятьдесят, так что, скорей всего, можно было добраться. На практике оказалось, что этот городок и искомая деревня принадлежат разным областям, и регулярного сообщения между ними нет. Маме не хотелось возвращаться и заезжать в деревню с другой стороны, из нужной области. Поэтому она нашла попутчиков – двух мужиков на тракторе с привязанными тросом санями, на которых была установлена будка. Договорилась за две бутылки – одну сразу, одну по приезде на место. Мороз был двадцать градусов, трактор тащился медленно, каждые полчаса останавливался, и мужики шли вдоль троса к саням и требовали вторую бутылку, на что мама отвечала: "Не дам!" – и трактор тащился до следующей остановки. Мама добралась, собрала материал и потом весело рассказывала про это приключение. Ей даже в голову не пришло укорить чем-нибудь всезнающего отца.

Глава 7. РОДНЯ

Мы с братом знали, что у нас есть бабушка и дедушка, мамины родители, тетя Зина, мамина сестра, еще дядя, папин брат. Этими сведениями и ограничивалось для нас с братом понятие «родня». На всех родственников мои родители были обижены, отношений не поддерживали, и мы выросли с сознанием, что родственники у нас чисто номинальные. Помню, как-то с друзьями мы приехали в Питер, и я повел всю команду к тете Зине. Она нас радушно встретила, накормила, и мы ушли. Красота Зины, ее мужа и их детей произвели яркое впечатление на всех, и мой друг Яковлев вымолвил на улице:

– Да… Красивые у тебя сродственники!

Я был поражен его оценкой: как можно хвалить плохую Зину, ее плохого мужа и их плохих детей. Поэтому я, как человек знающий от своих мамы и папы всю правду, ответил Яку:

– Они очень виноваты перед моими родителями…

Сейчас мне стыдно об этом вспоминать.

Когда к нам приезжала бабушка, отец всегда бывал недоволен, особенно если бабушка недомогала и требовала вследствие этого повышенного внимания. Как-то в такую минуту отец зажал меня в углу и начал странный разговор.

– Бабушка – очень здоровый человек. Ты понял?

– Понял, – отвечал я.

– Что ты понял? Повтори.

– Что бабушка – здоровый человек, – повторил я.

– Нет, не так, – еще больше разозлился отец. – Бабушка – очень здоровый человек. Повтори!

– Бабушка – очень здоровый человек, – сказал я, но не слишком уверенно: все-таки бабушка болела.

– Да, очень здоровый. А по-настоящему больной в этой семье только я, – завершил внушение отец.

Дед умер, когда мне было лет шестнадцать. Бабушка пережила его на полтора десятка лет и умерла в богадельне.

Прошли годы, и родителей потянуло к оставшейся в живых родне, к сестре матери, к брату отца. Их старые обиды забылись или затушевались. Зато мы, их потомки, двоюродные братья и сестры, навсегда остались чужими людьми.

ГЛАВА 8. ОКОНЧАНИЕ ШКОЛЫ

То, что мне в жизни придется труднее, чем моим друзьям, я знал всегда. Об этом часто напоминали в школе и ребята, и учителя. В пятом или шестом классе при заполнении какой-то анкеты Валерка Шляпин, сидевший со мной за одной партой, вдруг поднялся во весь рост и громко сказал:

– А вот сейчас посчитаем, сколько у нас в классе евреев! – и стал считать по черным головам. Но антисемит он был начинающий, поэтому посчитал многих русских и татарских брюнетов и брюнеток, а меня не посчитал.

– Я тоже еврей, – сознался я исследователю.

– У тебя же волосы не черные, – по-свойски поправил меня Шляпин.