Город грехов - Юрий Трещев

Небо потемнело. Блеснула молния. Жутко громыхнул гром.

— У меня предчувствие чего-то угрожающего… — пробормотал писатель, наблюдая за людьми, которые уходили из города…

Ночью писателя мучил кошмар. Он шел, сам не зная куда идет. Дорога вилась змеей.

Он держаться подальше от людей. Время было такое, нужно было быть осторожным. Увидев впереди толпу, он остановился. На обочине дороги закапывали мертвеца. От мертвеца исходил тяжелый запах, который колебал язычки горящих свечей.

Он сошел на обочину, чтобы обойти толпу. Ноги то уходили в песок, то в болотную тину, то скользили на камнях. Уже смеркалось, когда писатель наткнулся на пустой дом. Окна были выбиты, дверь качалась в петле. Дом застрял в камнях после потопа. В нем жили лишь тени. Они танцевали и сплетались в танце на полу.

С жутким скрипом дверь приоткрылась.

Писатель успел увидеть среди теней блаженную, все ее бледное тело, которое показалось ему прекрасным, и дверь захлопнулась.

Писатель вздрогнул и очнулся у гроба с телом жены.

Створка окна было приоткрыта.

Доносились звуки прибоя. Море исполняло реквием.

Писатель глянул на жену.

Лиза была все так же прекрасна. В ней была какая-то завораживающая красота.

Трудно было удержаться от слез, и писатель разрыдался, дал волю своему горю, повергся на пол, ломая руки, выкрикивая слова проклятия смерти, которые лучше умолчать и забыть.

Рыдания сменились безумным смехом…

Писатель успокоился.

Он лежал и размышлял.

«Не в наслаждении ли корень зла?.. наслаждение и развращает и отупляет, бесстыдно оскверняя целомудрие… а каждая попытка противостоять соблазну, не отвергая даже безумных средств, увы, заканчивается признанием собственного бессилия… да и нужно ли бороться с этим сладостным грехом, если тот, кто превыше всех, так устроил?.. — Писатель глянул в окно. — Бог создал эту пропасть без дна… какие только чудовища в ней не водятся…»

Створка окна приоткрылась и захлопнулась с тяжким вздохом.

Ветер поднял зыбь на море. Луна ее посеребрила и причудливо преобразила пейзаж, повесив над городом ослепительный нимб.

Ночь творила превращения: тот, кто был мертвым, стал живым, а живые все умерли, расползлись по гробам таким тесным, что ни встать, ни сесть, ни упасть.

Почувствовав прикосновение блаженной, писатель оцепенел.

Из оцепенения писателя вывели крики и гул толпы…

Уже светало.

Писатель стоял у гроба с телом жены и размышлял:

«Где она теперь?.. у меня было много женщин, с которыми я расстался без сожаления, но Лиза была ангелом… помню, когда я странствовал, жил в пустыне, выжженной солнцем и был похож на эфиопа, днем я томился от жара, а ночью от лукавства снов, я воображал себя среди ее удовольствий и просыпался… какая перемена положения!.. низверженный из рая, я видел вокруг лишь дюны или крутые утесы и обрывистые скалы… помню, неожиданно из-за скалы вышли люди… мне показалось, что они связаны веревками за шеи… с ужасом наблюдая шествие, я думал про себя, слепые ведут слепых в пропасть… потом прошла процессия полуобнаженных людей, которые неистово избивали другу друга ветвями финиковых деревьев, которые были еще с иглами… они иссекали хребты и песнопениями доводили себя до экзальтации… не удивительно, что они не ощущали боли… это была галлюцинация… змей-искуситель играет со всеми, живущими по одному в пустыне… помню, уже под утро сон явил мне блаженную… она стояла и молча смотрела на меня… взгляд ее тревожил, смущал, мутил рассудок… — Писатель подошел к окну и укрыв лицо ладонями прошептал: «Боже, как велик и как жалок человек, носящий в себе смерть и спасение…»»

И к этому нечего больше прибавить…

День прошел в суете и беспокойстве…

Ночью писателю опять снился кошмар. Его преследовали собаки и птицы.

«Не помню, как я спасся, очнулся, отдышался, огляделся, вокруг ангелы, херувимы, рай… потом пейзаж изменился… стало холодно, дико… дрожь пробрала до костей… посмотрев налево, потом направо, я увидел дверь в преисподнюю… у дверей толкучка… я с трудом протиснулся в дверь… в давке мне порвали плащ… помню, когда я шел по галерее, украшенной статуями, женщины стояли как живые, обнажив груди, рты их были приоткрыты, казалось, что они поют гимны, сливая в хор голоса… кто-то окликнул меня по имени, и я очнулся… в комнате царили сумерки… я привстал на ложе, охваченный страхом… сердце стучало в груди… я подумал, что умираю… чуть успокоившись и исполнившись смелости и надежды, я вернулся туда же, где был… галерея привела меня в сад, где я лицом к лицу столкнулся с евреем, который умер прошлой осенью от желтухи… со всех сторон нас обступали мирты и лавры… жалобно завыла собака, и видение растаяло в слезах… и зачем такое снится?.. однако, надо записать этот сон и то, что говорил мне старик… все что-то пишут, и я пишу, несмотря на свое невежество… я обольщаюсь сам и обольщаю других лукавством и коварством слов… иногда мне даже аплодируют, как в театре… люди любят суету и ищут лжи…» — Писатель приоткрыл створку окна, выходившего в яблоневый сад. Плоды свисали бременем с веток и лежали в траве врассыпную. Блаженная качалась в гамаке, растянутом между деревьями…

Ночь ушла и комнату заполнили тени. Одни танцевали, другие стояли у стены. Они вслушивались в заикающийся жалкий лепет писателя, иногда прерываемый всхлипами и стонами, на что-то надеялись, чего-то ждали…

Писатель успокоился. Он стоял посреди комнаты, озираясь, пытаясь понять, где он.

«Кто все эти люди?.. все в черном, ни улыбки на лицах, ни смеха… среди них и мой вечно мрачный секретарь с женой, которая считает чужое счастье своим несчастьем… обычно она молчит, или говорит такое, что лучше бы молчала… за окном утро или вечер?.. кажется, я в городе… узнаю руины женского монастыря… бог проклял этот город… бога привело в замешательство изобилие грехов и пороков, и он отдал город смерти… ему легче было разрушить город, чем найти хоть одного человека, свободного от греха… — Писатель близоруко сощурился, потер виски. — Я видел, как они умирали… они умирали, но не исправлялись… делались самих себя хуже… везде валялись трупы мужчин, женщин, истерзанных бродячими собаками и птицами… печальное зрелище… все дышало смертью… я смотрел на них и не знал, кому лучше, мертвым или оставшимся в живых, в ужасе бредущим по улице, обливающимся слезами… среди плачущих я увидел незнакомца в плаще… он стоял скрестив руки на груди и смотрел на девочку 13 лет… обходя заросли темно лиловых волчец и цепких колючек, она собирала полевую лаванду, покрытую пылью и разговаривала с пчелами и бабочками… наткнувшись на смерть, она глянула ей в глаза и рассмеялась… смерть поразилась и отступила… девочка ей не досталась… увы, сон неожиданно оборвался… странный и страшный это был сон… даже солнце свой бег на небе задержало, отложило закат… деревья горели, но не сгорали… и ночь не наступала…»

Писатель глянул на гроб с телом жены, на руины женского монастыря, на море, окаймленное пурпуром.

Он смотрел на город, проклятый по приговору разгневанного бога, и размышлял…

День угасал.

Стало прохладно.

Писатель закрыл створку окна.

Впереди его ждала ночь прозрений и сожалений…

До полуночи писатель пребывал в блаженстве, жил жизнью святых в раю, но как только подумал о женщине, все изменилось. Страсть овладела им. С ним сотворилось нечто ни с чем несообразное и вместе неприличное. Божье художество утратило благодать божьего образа.

«Зачем подобное снится?.. и чему оно учит?..» — размышлял он, блуждая по комнате.

Услышав шаги, писатель обернулся. Со страхом и недоумением он увидел старика с обвисшей женской грудью, который приближался к нему в блуждании, и как бы ища нечто.

— Кто вы?.. — спросил писатель.

— Не пугайся… — заговорил старик. — Ты меня не узнаешь?.. я твой сосед, еврей…

Еврей рассказал писателю, кем он был ранее, как окончил свою жизнь и справедливо ли то, что о нем говорят. Писатель слушал его с недоверием.

Что-то упало, разбилось.

Писатель с изумлением оглянулся и увидел, как гроб с телом жены взмыл в воздух. Поднявшись до потолка, гроб опустился на место.

Потрясенный зрелищем, писатель накинул на плечи плед и вышел на террасу, заставленную цветами в горшках…

В сквере у театра было шумно.

Слухи о нависшем над городом проклятии собрали горожан в толпу. Мужчины, женщины сновали туда и сюда, тревожно прислушивались.

Иногда землю охватывал трепет, и она тяжко вздыхала.

Так им казалось.

На импровизированной сцене писатель увидел оратора в парике. Оратор разыгрывал одноактную пьеску, для сценического воплощения которой он привлек статистов из толпы.