Стихопульсы - Михаил Анмашев

Я знаю, нас осудят все друзья, не за любовь, за скрытность отношений,

вы поэтичны, впрочем, как и я, но в вас сидит чертовски страстный гений…

Набросок тени на проём окна, ваш взгляд в него и судорога гнева,

я знаю вас – была ещё одна – с порочностью гурманного напева…

О, сеньорита, страсть вам не к лицу, у вас же взгляд отменной людоедки,

вы прислонялись к моему плечу – и как же жаль, что эти встречи редки…

Всё та же полунОчная звезда в мансардное окно шпионит снова,

и ваши полутомные глаза с обрывками единственного слова…

О, сеньорита, этот мир блескуч, парадоксален линией пространства,

и два холма среди альпийских круч в отсутствии холодного жеманства…

Как будто вы пришли из той поры, где обитали страстные дикарки,

кафешантан из варварской игры и утренней кипящей кофеварки…

О, сеньорита, вы, потупив взгляд, с утра в постели чашку опрокинув,

для вас комфортен, всё же, тот наряд, в котором были вы, одежду скинув…

О, сеньорита, видите – река бурлит и пенится весенним беспределом,

как далека и вместе с тем близка – игривость между взглядом, словом, телом…

Прощайте, сеньорита, – быть – не быть – ответ известен тёмными ночами,

вы сможете, наверно, не забыть тот вечер, пролетевший между нами…

Украшен этот ветхий балаган наречиями стиснутого слова,

французский расцветающий каштан – с ухваткой затаённой птицелова…

* * *

И  от юмора сделав вдох, на прощание бросив клич,

вспоминаешь весёлых пройдох и словесную, с жару дичь,

тёмно-синий в лазурный цвет, и цветы разомлевших магнолий,

голубой альпийский берет – отражение в Лаго-Маджоре,

и дурманящий запах таверн, и щекочащий ноздри кофе,

ренессанс, рококо, модерн при волнующем сердце вздохе…

Респектабельный шум и гам, взрывы смеха на столиках справа,

и какой-то любимый шарм – снежногорная в солнце оправа,

запах стойкий духов и кофе, вперемешку с горячим хлебом,

где-то здесь бродил Мефистофель между стилем, строкой и небом,

и от первых нудистов Асконы до поэтов, художников, роз,

здесь иные ночные стоны – Бисер в играх, Приюты грёз…

Синтез всех областей искусства, метатекст, городское либидо,

здесь отсутствуют желчь, занудство и Аннетина, в сердце, обида,

и закатное солнце рвётся, отражаясь в альпийском схроне,

Айседора, кончая, бьётся на диване от Чейза, в стоне,

жаркий гомон таверн, пиццерий, лёгкость вин и ажурность слов,

это место для всех мистерий – для горячих мансардных снов…

* * *

Диагональю брошено пальто на кожаную изморозь дивана,

она была воздушна и желанна, не променяешь сон тот ни на что,

и лёгким флёром в памяти духи, как запахи Парижа и Руана,

она была восторжена и пьЯна, как взмах её чувствительной руки…

Раскиданные, брошенные речи, как цепь событий и движенье к цели,

и щёки обнажённые горели и поднимались стиснутые плечи,

и блеклый свет ночного фонаря и лёгкий привкус выпитого виски,

мы были упоительны и блИзки восторженной природой бунтаря…

Французский вкус нерусской ностальгии, распахнутость чарующих гардин,

и силуэт в ночном окне один – загадочностью яркой панагии,

пробитый солнцем комнатный проём французского ажурного балкона,

весёлая проснувшаяся Мона под солнечным играющим огнём…

* * *

Как будто приходит порою во снах нежданно-негаданно – чудо,

и споры полов о вечных полах рождаются, как ниоткуда,

пусть выше всего, пусть выше причуд – рождённые сердцем боли,

и яблоню смыслов тотчас оборвут – неважно – в раю, или в поле,

и даже имей ты сто женщин во снах – не вытравишь в сердце гунна,

и слёзы гасили огонь в глазах у женщин Джордано Бруно…

А полюс всегда одинок, но – и точки в друг друга смотрели,

меридианы – как сотня дорог, а режут судьбу – параллели,

и стороны света – четыре всего, а ищут зачем-то пятую,

она полюбила творца – не его, а он – и не женщину – статую…

Она, растерявшись, почти в слезах, чтоб скрыть их, слегка мигала,

а он, позабыв о важных словах, из сора рубил бунгало,

она, смеясь, из небесной лазури себе готовила гель,

а он, смысловую сплетая вязь, из трав ей стелил постель,

и он поднимался от дури рано, отбросив рукой сантименты,

она, словно нежась, ей озеро – ванна, сады расплетала из ленты…

У полюсов свой диссонанс, но – ритмы сердец – парадиз,

и пауза смыслов – Шенье и Брамс – парад подготовят из

слепящих огней, горящих углей, из золота чувств и хрома,

она наливала – «Из чаши пей!», добавив словесного брома…

И упираясь в ось не локтём, а только умом и взглядом,

никто не думает ни о чём, а только следят за парадом,

глазами, глазами по параллелям – наверное, что-то поймём,

между змеем и брадобреем – играют всегда с огнём,

и даже имей ты сто женщин во снах – не вытравишь в сердце гунна,

и слёзы гасили огонь в глазах у женщин Джордано Бруно…

* * *

Пение птиц несвойственно раю – краткому, стильному, сжатому,

беру гитару, но не играю – воздуху в лёгкие вмятому,

будни, выводящие росписью жизнь, красочные мазки влёт,

за эту картину Модильяни держись в красоте обнажённых пустот,

клеточный уровень всех мазков разложен уже на атомы,

и страшная жажда упругих сосков – под тканью надёжно спрятаны,

ария кисти – не ария слова – экспрессия форм – не форма,

она на картине уже готова, а он – начинает снова,

и взгляд – предвестник шального шторма,

и всё напряжение тела,

мольберт – ламбрекен остова,

мазки наугад – она так хотела,

сплетение красок, мазков и слов, рифмы – сплетение жанров,

как воспаление двух умов – мечтами испанских грандов,

не надо бояться упрёков и слов, небрежного взмаха кисти,

не будет телесных-словесных торгов – неважно «Сотби» и «Кристи»,

и будоражит картинность – богема – как смесью «Бордо» и рома,

она, как невинность, а он – теорема, а вместе они – аксиома,

и ритмы музыки совсем неспроста, смешением слов и красок,

как воплощённая в жизнь красота… с набором любимых масок…

* * *

Вчера, играя лихо в преферанс, на мизерах схватил всего три взятки,

хотя казалось, было всё в порядке – ну, кто бы знал, что дело – полный швах…

За островом иллюзий громкий смех, блефуют подчистую, без остатка,

в проливах нет того уже порядка, когда вода выдерживала всех…

Вот парадокс – приемлемый по сути – вода же несжимаема совсем,

булат с дамаском силой теорем куют и бьют в запале и до жути…

А этой жидкости плевать на всех и вся, не уступает силе и насилью,

и сразу объявляет тем герилью, кого не любит, на себе нося…

Проливы до смешного велики и толпы отдыхающих на пляже,

в запале и с разбега, в диком раже блефуют даже с сломанной ноги…

Расписывая пулю на листе невырубленной фразы и абзаца,

за полутон и слово будем драться на каждом нерасписанном висте…

И строя мост от острова иллюзий на кажущийся целым материк,

за знак победы принимаем крик, слетевший с губ сухих после контузий…

Что дама черв легла на прикуп в масть, своим кровавым сердцем отрезвляя,

в иллюзии с самим собой играя, как в ковке перекручиваем нерв…

И только так рождается булат, свивая сталь в затейливые косы,

под молотом рихтуются запросы, слова и нерв, калёные стократ…

Заходим, все в запале, с козырей, ломая ход вещей, стереотипы,

улавливая собственные хрипы ещё под сердцем наших матерей…

Играя, словно в будни – в преферанс, с принятием решений канителя,

как стильной даме треф приличен Брамс, так вреден королю сам ритм Равеля…

Масть так и прёт и тут уж не юли, не время блефовать и перемен,

и слышен торжествующий Шопен и сладостный, услужливый Люлли…

Лимит иссяк на козырных с удачей, и в пику козырям пришёл валет,

красивый, стильный блеф сменяет бред, а дама мести стала старой клячей…