Песочные часы - Киш Данило

Вдоль изломанной линии, где соприкасаются суша и море, между островками зелени просматриваются маленькие домики, сбившиеся в кучку, и они эскизны: белые стены и красные крыши. Слева, немного дальше от кучки домиков, под столбом печной трубы, из которой прямо вверх поднимается черная нить дыма, сверкает, похожий на пламя пожара, багряный отсвет солнца на стеклянном фасаде какого-то завода. В конце короткого пирса высится каменная колонна маяка. Верх маяка освещен сверкающим, искрящимся, светом, и человек не может знать, это отражение солнца или света газовой лампы. По краям пирса, с обеих сторон, находятся железные швартовочные кнехты. Человек сидит на одной из этих тумб, где-то в середине пирса, повернувшись лицом к морю.

К пирсу привязана одна-единственная лодка, рыбацкая требакула с одной мачтой. На суденышке никого нет. Канат, свернутый в петлю, как змея, лежит на выпуклости у форштевня. Эта приподнятая часть сделана из досок, когда-то выкрашенных зеленым; сейчас краска совсем выцвела и вспучилась, или просто покрылась мелкими трещинами, как на старых живописных полотнах. Корпус судна тоже дощатый; доски загнуты, как бока больших бочек. Наружная часть выкрашена в черный, а между досок, на стыках, блестит свежий вытопившийся деготь, вспучивающийся медленно, как запекшаяся кровь. Края боковых палуб суденышка сделаны из более толстых досок, тоже выкрашенных зеленым, как поднятый нос, киль которого укреплен металлической пластиной. К борту требакулы привязаны две автомобильные покрышки, настолько изношенные, что рассмотреть волнообразные выпуклости и зигзагообразный рисунок протектора невозможно, только некоторые буквы сбоку, несомненно, марка покрышек. Между покрышками на борту лодки и каменным пирсом пролегает зеленая линия воды, по дуге. Лодка повернута носовой частью к морю, чуть наискось относительно пирса. Море вокруг нее совершенно спокойное, темно-зеленое и прозрачное, поэтому в нем четко просматривается весь корпус, изогнутое рулевое колесо и маленький пропеллер в виде восьмерки. Внизу, в неопределенной глубине дна, видна тень корпуса, продырявленная сиянием солнечного луча, отражающегося от какой-то мертвой рыбы, разбитого зеркальца, выброшенной раковины моллюска или жестяной консервной банки.

Вдруг тень корпуса лодки начинает трепетать, растворяться, исчезать. Сияние угасает, а зеленая поверхность мерцает и плещется. Слышен плеск воды рядом с пирсом и бортами суденышка. Скрип каната, привязанного к тумбе. Легкое касание лодок друг о друга в заливе. Кораблик приближается к пирсу по плавной дуге. Едва уловимое пыхтение слышно только тогда, когда мотор заглушили, потому что этот звук скользнул в тишину как-то незаметно. Плеснувшая вода открывает на боку каменного пирса зеленый бархат водорослей и черные пятна моллюсков. Морская трава и мусор, которые до этого момента плавали в воде, почти не двигаясь, вдруг зашевелились, закачались, их бросает слева направо и справа налево: арбузные корки, помидоры, порыжевший огрызок яблока, разбухшие окурки, пачка от сигарет, дохлая рыбка, хлебная корка, дохлая крыса, спичечный коробок, половинка лимона, из которой выдавили сок, гнилая ветка, сосновая шишка, зубочистки, соломинки, рыбья чешуя, гнилой апельсин, зеленая пивная бутылка, кусок доски, разорванный голубой конверт, обкусанная деревянная перьевая ручка, перья какой-то птицы, кукурузный початок, пробка, растрепанная соломенная шляпа, прокомпостированный железнодорожный билет, две половинки карандаша без графитного стержня, обрывки газеты, лист бумаги в клетку, на котором расплываются буквы, консервная банка, грецкий орех, круглая железная коробка, в которой когда-то была зеленая краска, отрывной талон к какому-то почтовому денежному переводу, желто-зеленая этикетка с пивной бутылки, поврежденный цилиндр лампы, шахматная фигура (белая пешка, у которой над водой плавает только верхушка), карта — король пик с обтрепанными краями, сломанная пополам, но не разделенная, поэтому можно разглядеть симметричные, схематичные лица; открытка, где на переднем плане видны море и пирс с маяком, а рядом рыбацкая лодка, привязанная к каменному кнехту, другая же лодка приближается к пирсу по плавной дуге, рассекая воду. На втором плане, за зелеными пальмами, белые домики с красными крышами. Вдалеке высокие горы, рядом с которыми петляет узкая дорога, а над ней голубое небо и два-три розовых облака. Где-то в середине пирса, на одной из тумб, сидит человек. Человек немного сутулится, наклонившись вперёд. На голове у него соломенная шляпа, сдвинутая на затылок, а между раздвинутых коленей он держит трость, или может быть, удочку. Метрах в десяти от него, облокотившись на каменную ограду, стоит женщина, и маленький мальчик, лет пяти-шести, и девочка, чуть постарше. Все они смотрят на горизонт, наверное, наблюдают закат. Они находятся прямо на изгибе, в месте, где дорога расширяется в виде террасы или мирадора. Чуть дальше, у парапета с грубо вытесанными каменными боковыми поверхностями, стоит автомобиль. На черный лак его кузова осел тонкий слой пыли. Прямоугольные окна полностью опущены, двери распахнуты настежь. Большие круглые фары освещены розовым закатом. Над передним профилем, похожим на пчелиные соты, зубчатый никелированный кожух, из-под которого вырывается пар. Вся передняя часть автомобиля вибрирует в воздухе, горячем, как жар над раскаленной печью. Под широкой колесной аркой брызговика, похожей на колесную арку пролетки, на изношенных покрышках едва можно рассмотреть волнистые выпуклости и зигзаги. Сбоку на покрышках угадываются буквы, заполненные пылью: марка резины. Скрестив руки на груди, к колесной арке прислонился человек в клетчатом кепи и больших каучуковых автомобильных очках. Он оглядывается на тех, кого привез, на человека, сидящего на скале, метрах в десяти от изгиба дороги, и на группу, облокотившуюся на каменный парапет недалеко от него. Потом и он смотрит на горизонт, наверное, наблюдает за-кат. Теперь и женщина смотрит на человека, сидящего немного ниже, на камне. Но он как будто никого не замечает. Он пристально смотрит вдаль, наверное, наблюдает закат.

Теперь человек смотрит на изгиб дороги, откуда слышны шаги и перестук мелких камешков. Вскоре оттуда появляется ослик, нагруженный хворостом. С наклоненной головой, с опущенными ушами, животное шагает вниз по крутому склону. Груз хвороста, привязанный к луке невидимого вьючного седла, свисает с запыленных боков. На корявом хворосте видны свежие косые срезы. Засунутое между прутьями, выглядывает лезвие секача-косира на тонкой четырехгранной рукоятке. Над прутьями в темных тонких мехах булькает жидкость: вино, молоко или вода. Отставая на два-три шага от ослика, согнувшись под грузом вязанки хвороста, шагает женщина в выцветшем черном платье, закутанная до глаз в точно такой же выцветший платок, не меньше того, что привязан к луке седла. Человек следит за ними взглядом, пока они не скрываются за острым изгибом дороги. Спустя какое-то время он вновь видит их на следующем склоне, на двадцать метров ниже. Потом они на какое-то время исчезают из его поля зрения, а потом он опять их видит на следующем витке серпантина. Больше не слышно ни бульканья жидкости в мехах, ни скрипа камешков под ногами. Человек встает со скалы и поднимается по откосу к дороге, опираясь на трость, потом садится на место рядом с шофером.

Записки сумасшедшего (I)

8

Непросто возвыситься над своим несчастьем. Быть одновременно наблюдателем и наблюдаемым. Тем, кто наверху, и тем, кто внизу. Тот, кто внизу, это пятно, тень… Наблюдать за своей сущностью с точки зрения вечности (читай: с точки зрения смерти). Воспарить к высотам! Мир с высоты птичьего полета.

Идея моего летательного аппарата стара, как само человечество. Она — всего лишь продолжение замысла Икара. Потому что мой планер возник из наблюдения за полетом птиц. Следовательно, для него нет нужды даже в силе одного гребца. Да и я сам не спортсмен. И не человек исключительной силы: мои бицепсы выглядят почти женственно. Вы можете вообразить себе сцену: в парадном костюме, с галстуком-бабочкой в горошек, я вдеваю руки в ремни и парю, как голубь, как камень — кубарем с одиннадцатого этажа, чтобы потом, одним единственным движением крыльев, вырваться из петли и полететь по крутой дуге над толпой. Я отдаюсь на волю воздушных потоков и приземляюсь на лугу рядом с родным селом. (Natio borgo selvaggio — Родная дикая глушь!). Потом я укладываю свои крылья в портфель и вхожу в село совершенно незамеченным, анонимно, если угодно.