Ох, уж эти женщины! Пять попыток познать женщину изнутри - Василий Лягоскин

Между тем, возвращаться пока было не с чем – не с перечислением же архитектурных памятников и жилищ древней Трои; не со списком греческих кораблей, которые Кошкин увидел, остановившись во главе десятка охранников на крепостной стене. Стан древнегреческого войска; точнее станы – их было много, и они не образовывали сплошного кольца осады – тоже не вызвали у историка ничего, кроме легкого всплеска заинтересованности. Увы, с высокой крепостной стены он не мог распознать никого из известных исторических личностей – ни Агамемнона, ни Одиссея, ни…

– Да если б и узнал, что бы я сейчас сделал? Голую задницу показал? Так они только рады были бы, – он огладил нежные ягодицы сразу двумя руками, вызвав нестройное шевеление в рядах стражников, и круто повернулся.

– Все, – заявил он устами царевны, – насмотрелся. Веди меня в какое-нибудь присутственное место.

Эти слова предназначались для Кассандры, но принял их на собственный счет начальник охраны, который – как уже знал Кошкин – успел побывать в постели царевны, и не один раз.

– Слушаю, моя богиня, – гаркнул он, хлопнул ладонью по щиту, – а в какое? В то самое?

Трилиний – так звали командира – помедлил, а потом все-таки позволил себе подмигнуть; так, чтобы не видели стражники, замершие столбами за его стеной. Кассандра жарко зашептала: «Соглашайся, не пожалеешь!».

И Виктор Николаевич не устоял – в чужом теле он был готов на любые безумства. Ну, почти на любые. Процессию теперь возглавлял Трилиний. Кошкин, еще недавно предполагавший, что не сможет оторвать глаз от живой истории, которая вполне буднично проистекала вокруг, с изумлением понял, что ему совсем неинтересны проблемы медленно бредущего по улице босяка, и женщины, которая тащила огромный узел за плечами, и воинов, то и дело замирающих при виде кортежа царевны… Теперь его тоже чуть трясло от возбуждения, от предчувствия чего-то такого, что умело скрывала Кассандра.

Последнему обстоятельству Николаич был только рад – значит, и ему удалось скрыть некоторые мысли.

– В первую очередь не те, про Илиаду, – торопливо думал он, опять закрывшись в мыслях какой-то непроницаемой перегородкой, – в конце концов, Кассандра должна пережить гибель Трои. Ну, подумаешь – попользуется твоим… нашим общим телом один из Аяксов в храме Афины. Расслабишься, да еще и наслаждение получишь. А вот о том, кем, а точнее, каким я был в своем мире, какое место в нем занимал… Об этом я не расскажу никому – иначе сюда меня больше ни за что не пустят…

– Стоп! – остановил он себя в мыслях, – так это и мной попользуется эллин-победитель?! Не хочу!!!

«Сюда», как оказалось – это в огромный дворец разврата, который оглушил и Кошкина, и… нет! – Кассандра на этот неумолкаемый гул возбужденных голосов, каких-то пронзительных криков за полупрозрачными занавесками лишь возбужденно пискнула, и ринулась в… Кто бы ей дал?! Кошкин – чего греха таить – и сам был готов окунуться в пучину сладострастия, но не в женском же теле! Он представил, себе, как уже сейчас, не дожидаясь падения Илиона, вон тот громадный негр, только что звонко шлепнувший белокожую миниатюрную красотку по голой попке, наваливается на него, раздвигает мощной коленкой тщетно сводимые коленки и…

Внутри провокационно хихикнула Кассандра: «Что, понравился племянник Мемнона, эфиопского царя, убиенного Ахиллом?».

– Откуда тут эфиопы? – задал вопрос собственной памяти Виктор Николаевич; раньше ответила царевна:

– Спешили на помощь Трое… А может, наоборот – хотели присоединиться к победителям, пограбить развалины славного Илиона, добраться до его сокровищницы.

Тут женские руки непроизвольно поправили огромный и тяжелый (килограмма два – не меньше) медальон, знак принадлежности к царскому семейству, которому прежде всего и кланялись троянцы. Изображение лика какого-то из олимпийских богов на нем выгодно подчеркивали многочисленные каменья, цену которым в собственном мире Николаич даже страшился себе представить.

– В-общем, – закончила Кассандра, – что-то Мемнон не поделил с Ахиллом; может, на ногу наступил, или плюнул не в ту сторону. За что и поплатился. А племянничек – вон, развлекается.

Судя по тому, что имени «племянничка» Кассандра не удосужилась назвать, более близкого знакомства с ним она еще не завела, что Кошкина весьма порадовало. Хотя, что ему было до чужого тела?!

– Не чужого! – строго поправил себя Виктор Николаевич, – оно мне теперь не чужое. И пока я в нем, ни один мужик не посмеет сунуть в меня свой…

Этот смелый прогноз Кассандра перебила горестным вздохом:

– Вот так и рождаются дурацкие легенды! И зачем мы тогда пришли сюда? Пророчить?!!

– А что? – воодушевился вдруг Николаич, – сейчас мы им напророчим!

Он не слушал панических криков царевны внутри себя; целеустремленно шагал (для остальных – шагала) к возвышавшемуся посреди огромного зала помосту, на котором женоподобный музыкант что-то тренькал на инструменте, который историк обозвал цитрой. Очевидно, какое-то хищное предвосхищение так ясно проступило сейчас на лице Кассандры, что в зале вслед ее шествию устанавливалась мертвая тишина.

К тому моменту, когда он (она) вознесся на помост благодаря сильным рукам Трилиния, уже ничто не нарушало тревожного ожидания. И Николаич им выдал! Память не подвела, так же как непонятно откуда взявшееся умение на ходу переводить на древнегреческий стихотворные гомеровские строки. Музыкант, с первых слов провидицы начавший извлекать из струн что-то торжественно-печальное, совсем не мешал речитативу Кошкина. Историк начал декламацию бессмертной поэмы Гомера с самого начала. Кошкин говорил, и говорил, совершенно не жалея пересохших губ Кассандры. Он остановился лишь в тот момент, когда – согласно поэме – царь Приам повез домой тело погибшего сына, Гектора. О том, как Троя пала, когда ею самой, так и не признанной пророчицей, силой овладел обезумевший Аякс Оилид, посмевший нарушить безмолвный запрет Афины-воительницы, Николаич рассказать не успел. И о том, как охваченные звериной злобой греки ворвались в храм громовержца, где у алтаря верховного бога Олимпа ждал своей участи сам царь Трои, Приам…

– Приам! – охнуло совсем не высокое собрание вокруг.

– Отец! – пискнула внутри себя Кассандра, не меньше остальных слушателей увлеченная повествованием и пропустившая появление царственного родителя в этом храме разнузданного веселья.

…а бесстыдники эти остались.Эти лжецы, плясуны, знаменитые лишь в хороводахЭти презренные хищники коз и агнцев народных!

Сколько стоял тут, у входа, никем не замеченный царь? Что успел услышать из поэтического пророчества, и почему он, властитель осажденного города, появился в обители разврата, которую прежде никогда не посещал? Ответов на эти вопросы так никто и никогда не узнал. По крайне мере сам Кошкин – точно. Сейчас же он с замиранием в сердце смотрел (вместе с Кассандрой и остальными, многих из которых мог назвать своими дружками и подружками), как медленно и неотвратимо Приам подходит к помосту. Царь не дошел до возвышения шагов пять; ближе – как догадался Николаич – он просто не смог бы заглянуть в глаза дочери. Его гулкий голос заполнил огромный зал до самых дальних уголков, скрытых прозрачными занавесями:

– Дочь моя! Сегодня ты была убедительна, как никогда. Если бы эти божественные строки я услышал в тот день, когда Парис с Еленой стояли на коленях передо мной и молили о защите… Нет, – тряхнул он головой, – все равно ничего бы не изменилось! Честь и достоинство троянцев – не пустой звук. А слово их царя нерушимо. Будем надеяться, друзья мои, что пророчество моей дочери, как и всегда, не сбудется.

Зал выдохнул единой грудью, и улыбнулся – теперь уже десятками лиц. А царь Илиона добавил:

– Сказка про коня мне очень понравилась, дочь моя. Надеюсь, кто-нибудь донесет ее до стана греческих воинов, и им будет заняться чем-то еще, кроме безуспешных попыток штурмовать неприступные стены Трои.

Он повернулся, и зашагал наружу уже твердо и быстро. А Кошкину захотелось заорать ему в след:

– Остановись, старый дурак! Это истинная правда! Греки возьмут твой город – хитростью, или штурмом! И разрушат его. Так разрушат, что даже имя его забудется на века – пока Шлиман не откопает твое проклятое золото.

…старцево сердце смутилось, он ужаснулся;Дыбом власы у него поднялися на сгорбленном телеОн цепенея стоял…

Увы, Приам не остановился. А руки Кошкина опять сомкнулись на тяжелом нагрудном украшении; пока историк лихорадочно вспоминал – было ли такое в перечне знаменитой Шлимановской коллекции «золота Трои»? – Приам скрылся за тяжелыми дверьми. А на Кассандру обрушился гром аплодисментов. Кошкин непроизвольно приосанился; он сейчас подумал, что так, скорее всего, не хлопали даже настоящему автору «Илиады». Потом он, оставив Кассандре право наслаждаться заслуженными овациями, с подозрением обвел взглядом зал – не сидел ли где-то там незамеченный раньше писец, не корпел ли над первым в истории плагиатом?