Биологический материал - Нинни Хольмквист

— Милая, к этому привыкают. Правда, Алиса?

Я не видела Алису. Видела только руку Майкен на моей. Алиса говорила что-то утешительное, но смысл ее слов не доходил до меня, потому что ее голос словно тонул в шуме ветра, а до меня доносились только отдельные слова. Я открыла рот, пытаясь сказать, что ничего не слышу, но мне не хватало воздуха. Тьма вокруг меня сгущалась, я совсем ничего не видела. Мне показалась, что подо мной — черная дыра, в которую меня затягивает вместе со стулом. Но тут я почувствовала на плече еще одну руку: на этот раз Алиса гладила меня, что-то приговаривая. И я ее услышала:

— Все хорошо, милая, все хорошо.

Юханнес, сидевший рядом, тоже обнял меня одной рукой, а другую прижал к моему лбу. Как ребенку, у которого проверяют температуру. Это подействовало. Я почувствовала, как невидимая сила поддерживает меня, не давая затянуть в черную дыру. Я чувствовала, что они обо мне заботятся, а мне всегда становилось спокойнее от ощущения, что обо мне кто-то заботится. Юханнес сказал:

— Вот так, хорошо… сделай глубокий вдох… Молодец! Теперь выдох… Хорошая девочка! А теперь еще разок, Доррит! Молодец!

Мы долго так сидели. Майкен держала меня за руку, Алиса поглаживала меня по плечу, а Юханнес — по спине, не переставая бормотать «вот так, вот так», пока я полностью не пришла в себя. Когда Юханнес наконец убрал руку с моего лба, он сделал это, медленно проведя по моей щеке, словно лаская ее.

Потом была развлекательная программа. И танцы. Играла рок-группа. Я танцевала с Юханнесом, Майкен и Алисой. А еще с Эльсой и другими. Но больше всего я танцевала с Юханнесом. У него было великолепное чувство ритма, и он умел танцевать парные танцы: знал все правильные па. Он вел меня в танце то как настоящий мачо, то как старомодный джентльмен. Сначала мне было сложновато. Отчасти потому, что я никогда не танцевала в паре, отчасти потому, что мне было непривычно подчиняться партнеру и не контролировать свои движения. Но через какое-то время я решила расслабиться и позволить кавалеру вести меня, как он захочет. И это было чудесно.

Было уже поздно. Мы с Эльсой пили грушевый напиток в баре. Тут подавали только безалкогольные напитки: газировку и соки.

— Как насчет позавтракать завтра и потом провести все следующие четыре дня вместе? — спросила Эльса.

Как новоприбывшие, мы получили четыре свободных дня — с воскресенья по среду. Это было сделано для того, чтобы мы успели освоиться в отделении, прежде чем пройти обязательное медицинское обследование, после которого нас разделят на группы для проведения экспериментов или сделают донорами. И когда Эльса предложила провести эти дни вместе, я испытала облегчение. Я поняла, что ужасно боялась этих свободных дней. Впервые в жизни я боялась одиночества. Поэтому мгновенно приняла ее предложение.

Нет, я не могла быть одна. Мне не хотелось быть одной в помещении без окон, без единого живого существа рядом, где ничто не сможет отвлечь меня от мыслей о том, что никогда больше я не открою дверь в начале марта и не увижу первых крокусов на лужайке. Ни крокусов, ни гиацинтов, ни анемонов, ни фиалок. Не услышу журавлей, летящих на север. Не увижу Нильса, не почувствую его рук на своем теле, его поцелуев, не услышу его слов о том, как много я для него значу. Но больше всего я не хотела думать о Джоке, о том, что никогда больше мы не сможем вместе бегать по лесу или вдоль моря. Никогда мы не отправимся на прогулку по тропинке в поле к фермерскому хозяйству, не купим свежие яйца и, овощи для меня и парное мясо для Джока. Нет, я не могу остаться одна, пока я не построю какой-то защитный барьер между моим прошлым и моим настоящим. Только тогда я снова смогу думать.

Ночи я не боялась. Не боялась спать одна. Поскольку я не привыкла спать с другим человеком в одной постели или в одной комнате, то даже предпочитала спать одна. Но на всякий случай я запаслась снотворным. Конечно, это были те таблетки, которые скорее мешают спать, чем помогают, и со специальным эффектом: если принять больше двух, автоматически начинает тошнить.

Эльса опустила стакан и сказала, что она устала и пойдет спать. Я спросила, не нужна ли ей таблетка. Она усмехнулась:

— Спасибо, но я тоже была у врача и запаслась ими.

Мы договорились созвониться на следующее утро и после завтрака заняться исследованием отделения и всех предлагаемых услуг.

Последний танец был медленным. Певец стоял один на сцене, все прожекторы были направлены только на него, так что все остальное оказалось скрытым в полутьме. Он пел:

— This is for my girl, this is for my woman, for my world. Baby, baby this is all for you… Это для моей любимой, для моей женщины. Все это для тебя, милая, только для тебя…

Юханнес подошел ко мне, стоявшей с теплым лимонадом в руках, покачиваясь в такт музыке, поклонился и церемонно пригласил меня на танец:

— Позволите?

Это было просто чудесно. Я была очарована его старомодными манерами и учтивостью и без раздумий приняла приглашение. Юханнес положил руку мне на талию и увлек в центр зала. Он уверенно вел меня в танце и так тонко чувствовал ритм, что мне почти ничего не надо было делать. Словно в трансе я следовала за ним так, будто мы были одним целым.

— Спасибо за танец, Доррит, — сказал мой кавалер, когда музыка стихла. — И за прекрасный вечер.

Он взял мою руку и поднес ее к губам. Я читала об этом романах, видела в кино и в театре. Мечтала об этом. Но впервые в жизни это случилось со мной наяву. Впервые в жизни мужчина поцеловал мне руку.

7

Я уже выходила из ресторана, когда за спиной раздались торопливые шаги. Я повернулась. Это была Майкен.

— Нам с тобой по пути! — сказала она. — Я покажу, как сократить дорогу. Если ты не очень устала, конечно.

— Нет, совсем нет, — ответила я, обрадовавшись возможности еще немного оттянуть одиночество.

Мы доехали на лифте «В» на пятый этаж и оказались в широком, как улица, и на первый взгляд бесконечном коридоре. Сделав несколько шагов, я поняла, что это — беговая дорожка с тем особым шероховатым покрытием, которое поглощает звуки. С другой стороны дорожки была стеклянная стена, за которой виднелся настоящий лес.

— Это зимний сад, — объявила Майкен. — Самая дикая его часть.

Прямо над нами высился стеклянный купол, накрывавший зимний сад и беговую дорожку, а за окном, в свою очередь, высилось ночное небо — темное и бесконечное…

— Это, — продолжала Майкен, показывая пальцем вниз, — Атриумная дорожка. Так она называется. Она огибает зимний сад. Длина ее 520 метров. Десять кругов приблизительно равны половине мили.

Мы прошли по дорожке метров пятьдесят, пока лес за стеной не начал редеть и на смену ему не пришли оранжереи, маленькие магазинчики, ателье по изготовлению композиций из сухих цветов и, наконец, лестница, ведущая куда-то наверх.

— Это терраса, — пояснила Майкен. — Там каждый день подают завтрак и ланч, а еще можно в любое время самому варить кофе, делать фруктовые коктейли, бутерброды и брать вкусные булочки.

— Звучит здорово, — сказала я.

— Что ты сказала?

Тут я заметила, что мы случайно поменялись местами во время прогулки, и теперь я была с правой стороны, так что моя новая знакомая ничего не слышала.

Майкен повернулась ко мне левым ухом.

— Звучит здорово, — повторила я.

Она кивнула:

— Ага. Отсюда виден почти весь ботанический сад. Я здесь всегда обедаю.

Дальше снова пошла растительность, и вскоре мы увидели дверь. Майкен открыла дверь, и мы прошли сначала в одно помещение, а потом из него уже в сад.

Пахло зеленью и сладкой цветочной пыльцой. Полная луна сквозь стеклянный купол заливала зимний сад ровным светом. Снаружи еще была зима, но здесь, внутри, уже вовсю царила весна: сотни цветов наполняли воздух своими ароматами.

В зимнем саду был искусственно создан тропический климат, так непохожий на наш, североевропейский. Я узнала пальмы, гибискус, бугенвиллеи, оливковые деревья, платаны, кедры, апельсиновые деревья и виноградную лозу. Тропинки между деревьями вели к выложенным камнем патио с фонтанами и скамейками, на которых можно было сидеть и читать или думать. Дальше виднелась лужайка, на которой можно было полежать, снова заросли, а за ними то, что Майкен и хотела мне показать, — почти точная копия сада Моне в Гиверни. Не хватало только того розового дома, где художник жил со своей семьей. Но сам сад был точной копией того, что создали энтузиасты садового дела во Франции. Весь — как полотно импрессионистов: море цветов и оттенков, безупречная композиция, немного расплывчатая, но поразительная по яркости и контрастности.

Молча мы прогуливались по тропинкам, переходили по деревянным мостикам над искусственными ручьями, вдыхали ароматы цветов и трав — фиалок, лаванды, тимьяна, розмарина, розы, цветков яблони, пионов. Эта смесь одновременно опьяняла и будоражила чувства.