Третий иерусалимский дневник (сборник) - Игорь Губерман

рубцуется, но тлеет под золой,

и женщина грустит на склоне лет

о глупой непреклонности былой.

236

Мне кажется, былые потаскушки,

знававшие катанье на гнедых,

в года, когда они уже старушки —

с надменностью глядят на молодых.

237

Творца, живущего вдали,

хотел бы я предупредить:

мы стольких дам недоебли,

что смерти стоит погодить.

238

Я в разных почвах семя сеял:

духовной, плотской, днем и ночью,

но, став по старости рассеян,

я начал часто путать почву.

239

Я прежний сохранил в себе задор,

хотя уже в нём нет былого смысла,

поэтому я с некоторых пор

подмигиваю девкам бескорыстно.

240

В любых спектаклях есть замена,

суфлёры, лёгкость обсуждения;

постель – единственная сцена,

где нет к актёру снисхождения.

241

С годами стали круче лестницы

и резко слепнет женский глаз:

когда-то зоркие прелестницы

теперь в упор не видят нас.

242

Любовь как ни гони и ни трави,

в ней Божьему порядку соответствие,

мы сами ведь не больше чем любви

побочное случайное последствие.

243

А бывает, что в сумрак осенний

в тучах луч означается хрупкий,

и живительный ветер весенний

задувает в сердца и под юбки.

244

Кто недавно из листьев капустных,

тем любовь – это игры на воле,

а для взрослых, от возраста грустных,

их любовь неотрывна от боли.

245

А наша близость – только роздых

на расходящихся путях,

и будет завтра голый воздух

в пустых сомкнувшихся горстях.

246

Что к живописи слеп, а к музыке я глух —

уже невосполнимая утрата,

зато я знаю несколько старух

с отменными фигурами когда-то.

247

Логической мысли забавная нить

столетия вьётся повсюду:

поскольку мужчина не может родить,

то женщина моет посуду.

248

Бес любит юных дам подзуживать

упасть во грех, и те во мраке

вдруг начинают обнаруживать

везде фаллические знаки.

249

Зря вы мнётесь, девушки,

грех меня беречь,

есть ещё у дедушки

чем кого развлечь.

250

Зря жены квохчут оголтело,

что мы у девок спим в истоме,

у нас блаженствует лишь тело,

а разум – думает о доме.

251

Отменной верности супруг,

усердный брачных уз невольник —

такой семейный чертит круг,

что бабе снится треугольник.

252

В людской кипящей тесноте

не страшен путь земной,

весьма рискуют только те,

кто плохо спит с женой.

253

Ты жуткий зануда, дружок,

но я на тебя не в обиде,

кусая тайком пирожок,

какого ты сроду не видел.

254

Внутри семейного узла

в период ссор и междометий

всегда легко найти козла,

который в этой паре третий.

255

У всех текли трагедии и драмы,

а после оставалась тишина,

морщины на лице, на сердце шрамы

и памятливо-тихая жена.

256

Настолько в детях мало толка,

что я, признаться, даже рад,

что больше копий не нащёлкал

мой множительный аппарат.

257

Куда ни дёрнешься – повсюду,

в туман забот погружена,

лаская взорами посуду,

вокруг тебя сидит жена.

258

Бес или Бог такой мастак,

что по причуде высшей воли

людей привязывает так,

что разойтись нельзя без боли.

259

Глаз людской куда ни глянет,

сохнут бабы от тоски,

что любовь мужская вянет

и теряет лепестки.

260

Да, я бывал и груб и зол,

однако помяну,

что я за целый век извёл

всего одну жену.

261

За все наши мужицкие злодейства

я женщине воздвиг бы монумент,

мужчина – только вывеска семейства,

а женщина – и балки, и цемент.

262

В доме, где любовь уже утратили,

чешется у женщины рука:

выгнать мужика к ебене матери —

жаль оставить дом без мужика.

263

Послушно соглашаюсь я с женой,

хотя я совершенно не уверен,

что конь, пускай изрядно пожилой,

уже обязан тихим быть, как мерин.

264

Когда у нас рассудок, дух и честь

находятся в согласии и мире,

ещё у двоеженца радость есть

от мысли, что не три и не четыре.

265

Я с гордостью думал в ночной тишине,

как верность мы свято храним,

как долго и стойко я предан жене

и дивным подружкам двоим.

266

Любви таинственный процесс

в любых столетиях не гас,

как не погаснет он и без

ушедших нас.

267

Подругам ежегодно в день кончины

моя во снах являться будет тень,

и думать будут юные мужчины

о смутности их женщин в этот день.

268

Слишком я люблю друзей моих, чтобы слишком часто видеть их

Умея от века себя отключить,

на мир я спокойно гляжу,

и могут меня только те огорчить,

кого за своих я держу.

269

Течёт беспечно, как вода

среди полей и косогоров,

живительная ерунда

вечерних наших разговоров.

270

Чтоб жить отменно, так немного,

по сути, нужно мне, что я

прошу простейшего у Бога:

чтоб не менялась жизнь моя.

271

Курили, пили и молчали,

чуть усмехались;

но затихали все печали

и выдыхались.

272

Бог шёл путем простых решений,

и, как мы что ни назови,

все виды наших отношений —

лишь разновидности любви.

273

Тяжки для живого организма

трели жизнерадостного свиста,

нету лучшей школы пессимизма,

чем подолгу видеть оптимиста.

274

Если нечто врут мои друзья,

трудно утерпеть, но я молчу;

хочется быть честным, но нельзя

делать только то, что я хочу.

275

Не могут ничем насладиться вполне

и маются с юмором люди,

и видят ночами всё время во сне

они горбуна на верблюде.

276

Мы одиноки, как собаки,

но нас уже ничем не купишь,

а бравши силой, понял всякий,

что только хер зазря затупишь.

277

По собственному вкусу я сужу,

чего от собеседника нам нужно,

и вздор напропалую горожу

охотнее, чем умствую натужно.

278

Нам свойственна колючая опаска

слюнявых сантиментов и похвал,

но слышится нечаянная ласка —

и скашивает душу наповал.

279

Ты в азарте бесподобен

ярой одурью своей,

так мой пёс весной способен

пылко трахать кобелей.

280

У нас легко светлеют лица,

когда возможность нам дана

досадой с другом поделиться,

с души содрав лоскут гавна.

281

Люблю шутов за их потешность,

и чем дурнее, тем верней

они смягчают безутешность

от жизни клоунской моей.

282

Я вижу объяснение простое

того, что ты настолько лучезарен:

тебя, наверно, мать рожала стоя,

и был немного пол тобой ударен.

283

Хоть я свои недуги не лечу,

однако, зная многих докторов,

я изредка к приятелю-врачу

хожу, когда бедняга нездоров.

284

То истомясь печалью личной,

то от погибели в вершке

весь век по жизни горемычной

мечусь, как мышь в ночном горшке.

285

У тех, кто в усердии рьяном

по жизни летит оголтело,

душа порастает бурьяном

гораздо скорее, чем тело.

286

Я курю возле рюмки моей,

а по миру сочится с экранов

соловьиное пение змей

и тигриные рыки баранов.

287

Мой восторг от жизни обоснован,

Бог весьма украсил жизнь мою:

я, по счастью, так необразован,

что всё время что-то узнаю.

288

Врут обо мне в порыве злобы,

что всё со смехом гнусно хаю,

а я, бля, трагик чистой пробы,

я плачу, бля, и воздыхаю.

289

Давно живу как рак-отшельник

и в том не вижу упущения,

душе стал тягостен ошейник

пустопорожнего общенья.

290

Когда среди людей мне одиноко,

я думаю, уставясь в пустоту:

а видит ли всевидящее око

бессилие своё и слепоту?

291

Быстрей мне сгинуть и пропасть,

чем воспалят мой дух никчемный

наживы пламенная страсть

и накопленья зуд экземный.

292

В эпоху той поры волшебной,

когда дышал ещё легко,

для всех в моей груди душевной

имелось птичье молоко.

293

Сбыл гостя. Жизнь опять моя.

Слегка душа очнулась в теле.

Но чувство странное, что я —

башмак, который не надели.

294

Поскольку я большой философ,

то жизнь открыла мне сама,

что глупость – самый лучший способ