Третий иерусалимский дневник (сборник) - Игорь Губерман

употребления ума.

295

Когда мне тускло, скучно, душно

и жизнь истёрлась, как пословица,

к себе гостей зову радушно,

и много хуже мне становится.

296

На нас во всей своей весомости

ползет, неся опустошения,

болезнь душевной насекомости

и насекомого кишения.

297

Верю людям, забыв и не думая,

что жестоко похмелье наивности,

что себя в это время угрюмое

я люблю без обычной взаимности.

298

Время облегчает бытие,

дух у нас устроен эластично:

чувство одиночества моё

сделалось безоблачно привычно.

299

Поневоле сочится слеза

на согретую за ночь кровать:

только-только закроешь глаза,

как уже их пора открывать.

300

С утра неуютно живётся сове,

прохожие злят и проезжие,

а затхлость такая в её голове,

что мысли ужасно несвежие.

301

Когда бы рано я вставал,

душа не ныла бы, как рана,

что много больше успевал

бы сделать я, вставая рано.

302

С утра суётся в мысли дребедень

о жизни, озарённой невезением,

с утра мы друг на друга – я и день

взираем со взаимным омерзением.

303

И снова утро. Злой и заспанный,

я кофе нехотя лакаю,

заботы взваливаю за спину

и жить покорно привыкаю.

304

За всё на свете я в ответе,

и гордо флаг по ветру реет,

удача мне всё время светит,

и только жалко, что не греет.

305

Несчастным не был я нисколько,

легко сказать могу теперь уж я,

что если я страдал, то только

от оптимизма и безденежья.

306

Мы радуемся или стонем

и тем судьбу отчасти правим:

смеясь, мы прошлое хороним,

а плача – будущее травим.

307

Гудит стиральная машина,

на полках книги в тон обоям,

у телевизора – мужчина,

мечтавший в детстве стать ковбоем.

308

На убогом и ветхом диванчике

я валяюсь, бездумен и тих,

в голове у меня одуванчики,

но эпоха не дует на них.

309

Никем нигде не состою,

не числюсь и не посещаю,

друзей напитками пою,

подруг – собою угощаю.

310

Я часто спорю, ярый нрав

и вздорность не тая,

и часто в споре я не прав,

а чаще – прав не я.

311

Поскольку я жил не эпически

и брюки недаром носил,

всегда не хватало хронически

мне времени, денег и сил.

312

Себя от себя я усердно лечу,

живя не спеша и достойно,

я бегаю медленно, тихо кричу

и гневаюсь очень спокойно.

313

Поскольку я себя естественно

везде веду, то я в награду

и получаю соответственно

по носу, черепу и заду.

314

Мы так от жизни в темноте

лучились искрами затей,

что на свету черны, как те,

кто пережил своих детей.

315

Я не пьянею от удачи,

поскольку знаю наперёд,

как быстро всё пойдет иначе

и сложится наоборот.

316

На любопытство духа гончего —

о личной жизни или мнении —

я отвечаю так уклончиво,

что сам сижу в недоумении.

317

Вампир не ленится скитаться,

чтобы, прильнув незримой пастью,

чужой энергией питаться,

чужими мыслями и страстью.

318

Мне наружный мир неинтересен,

сузилась души моей округа,

этот мир субботен и воскресен,

мы совсем чужие друг для друга.

319

Свои серебряные латы

ношу я только оттого,

что лень поставить мне заплаты

на дыры платья моего.

320

Чтобы вынести личность мою,

нужно больше, чем просто терпение,

ибо я даже в хоре пою

исключительно личное пение.

321

Мне кажется сегодня, что едва ли

в одних только успехах наша сила:

откуда бы меня ни изгоняли —

всегда мне это пользу приносило.

322

На долгом вкладе, как поганки,

растут финансы дни и ночи;

и я растил бы деньги в банке,

но есть и пить охота очень.

323

Плодясь обильней, чем трава,

кругом шумит разноголосица,

а для души нужны слова,

которые не произносятся.

324

Всегда при получении письма

кидаю на конверт короткий взор

я с чувством, будто новая тесьма

войдёт сейчас в судьбы моей узор.

325

Я в этой жизни часто ждал —

удачи, помощи, свидания;

души таинственный кристалл

темнеет в нас от ожидания.

326

Какое-то шершаво-беспокойное

сегодня состояние весь день:

не то я сделал что-то недостойное,

не то легла из будущего тень.

327

Не в том беда, что одинок,

а в ощущеньях убедительных,

что одинок ты – как челнок

между фрегатов победительных.

328

У круглого с пор давних сироты —

я этого никак не ожидал —

являются в характере черты,

которые в отце он осуждал.

329

Настолько не знает предела

любовь наша к нам, дорогим,

что в зеркале вялое тело

мы видим литым и тугим.

330

Живя, не грустя и не ноя

и радость и горечь ценя,

порой наступал на гавно я,

но чаще – оно на меня.

331

Застолья благочинны и богаты

в домах, где мы чужие, но желанны,

мужчины безупречны и рогаты,

а женщины рогаты и жеманны.

332

Напрасно я нырнул под одеяло,

где выключил и зрение и слух,

во сне меня камнями побивала

толпа из целомудренных старух.

333

Во всё, что высоко и далеко,

мы тянемся внести свой личный шум;

порочить и пророчить так легко,

что это соблазняет слабый ум.

334

Порой издашь дурацкий зык,

когда устал или задёрган,

и вырвать хочется язык,

но жаль, непарный этот орган.

335

Я был тогда застенчив. И не злей,

а яростней. И сам собой лучился.

И жаль, что избегал учителей,

сегодня я у них бы поучился.

336

Когда сижу я, кончик ручки

слегка грызя, душой в нирване,

то я не в творческой отключке,

а в склеротическом тумане.

337

У многих авторов с тех пор,

как возраст им понурил нос,

при сочинительстве – запор,

а с мемуарами – понос.

338

Верчусь я не ради забавы,

я теплю тупое стремление

с сияющей лысины славы

постричь волоски на кормление.

339

Чтоб описать свой возраст ранний,

все факты ловятся в чернилах,

и сладок сок воспоминаний,

когда удачно сочинил их.

340

Не зря мы, друг, о славе грезили,

нам не простят в родном краю,

что влили мы в поток поэзии

свою упругую струю.

341

Ничуть не влияет моя голова

на ход сочинительства смутный,

но вдруг я на ветер кидаю слова,

а он в это время попутный.

342

Когда насильно свой прибор

терзает творческая личность,

то струны с некоторых пор

утрачивают эластичность.

343

Творя чего-нибудь певучее,

внутри я мысли излагаю,

но смыслом ради благозвучия

весьма легко пренебрегаю.

344

Сижу и сочиняю мемуары,

сколь дивно протекала жизнь моя.

Как сердце пережило те кошмары,

которые выдумываю я?

345

Я боюсь в человеках напевности,

под которую ищут взаимности,

обнажая свои задушевности

и укромности личной интимности.

346

Стал тесен этот утлый водоём,

везде резвятся стаи лягушат,

и даже в одиночестве моём

какие-то знакомые кишат.

Когда с тобой беседует дурак,

то кажется, что день уже потух,

и свистнул на горе варёный рак,

и в жопу клюнул жареный петух.

348

Он не таит ни от кого

своей открытости излишек,

но в откровенности его

есть легкий запах от подмышек.

349

Не лез я с моськами в разбор,

молчал в ответ на выпад резкий,

чем сухо клал на них прибор,

не столь увесистый, как веский.

350

Его похвал я не хочу,

напрасно так он озабочен;

меня похлопать по плечу

бедняге прыгать надо очень.

351

На вид неловкий и унылый,

по жизни юрок ты, как мышь;

тебя послал я в жопу, милый, —

ты не оттуда ли звонишь?

352

Такой терзал беднягу страх

забытым быть молвой и сплетней,

что на любых похоронах

он был покойника заметней.

353

Хвалишься ты зря, что оставался

честным, неподкупным и в опале:

многие, кто впрямь не продавался, —

это те, кого не покупали.

354

Он искренно про совесть и про честь

не знает ничего: его душонка,

поскольку хоть какая-то, но есть —

не больше, чем мошонка у мышонка.