Ангелоиды сумерек - Татьяна Мудрая

– Потому что похищаете то, что на иных условиях и в иное время было бы вам дано с радостью. Но вы ж не хотите ждать милостей? Вам мерзостно предлагать натуре жертву, как в старину? Уворовать всегда кажется более простым.

– Ну да, слыхали мы бубны за теми горами, куда Макар телят не гонял, – тем же тоном проговорил я.

– Насчет врага святой Умар, пожалуй, вывернул ситуацию наизнанку. Не мир вам враг – это вы враги миру.

Вот даже как? Не очень давно по палатам расхаживал такой поп, обносил умирающих причастием. Меня тоже обнёс. Дело в том, что отец Херувим или Серафим – точно не помню, – причащая со своей серебряной ложечки, всякий раз читал коротенькую проповедь на тему греха и искупления. Выходило так, что быть противником миру, падшей природе и дьяволу, что за ними обоими прячется, – самое то. Я ругнулся из последних сил, что во мне оставались, а он, как говорится, не остался в долгу.

Только, знаете, одно дело, когда ты защищаешь сатану, но совсем другое, когда он тебя. Или не защищает, а именно что наоборот. Хотя и придерживаясь одной с тобою точки зрения…

Нет, я точно еще не протрезвел и вконец запутался.

В чей конец, интересно?

Клянусь, уж этого я вслух не произносил. Небожитель, я так полагаю, уловил идущие от меня эманации и рассмеялся.

– Не прошу со мной соглашаться. Этого вообще не нужно. Просто думай, пока позволяют. Это ведь легко – объявить сатану врагом Бога, а природу – его детищем. Чтобы без зазрения совести манипулировать ею – и образом Светоносца тоже.

Выбил тлеющую трубку о ладонь, будто рука была у него негорючая, встал и удалился.

Не успел я чуток охолонуть от сей загадочной беседы, как по мою душу явился Хельмут, удрученный донельзя.

– И с чего это ты нашего мэтра так обхамил, – сказал он. – Ладно, не обхамил – просто отвечал не вполне адекватно. Он тебе мудрость веков – а ты в ответ свои вульгарные мыслишки толкаешь. Вот и получишь завтра по полной, как говаривал ихний коллега Влад Цепеш.

Это имя возбудило во мне какие-то сомнительные этимологические ассоциации. Ну и фразка выродилась, однако! Верный грех блудословия.

– Так что завтра снова готовься. Нет, что за напасть – даже передохнуть не дают человеку! – продолжил Хельм.

– Кому – тебе или мне?

Он только хмыкнул с укоризной:

– Тебе, может статься, и приходится терпеть, но исхитряюсь да изворачиваюсь один я. Ты лишь по течению плывёшь, однако. Да, кстати, на аппетит тебя не пробило?

К своему изумлению, я понял, что не прочь опустить в свою чувствительную утробу что-нибудь не совсем железобетонное.

– Ломтик свежего хлеба с рожка́ми, – сказал я. – Черно-синими такими. Если уж нельзя прямо кислотой закинуться.

– Какой – уксусной? – произнес он. – Не пробьёт. Это ж эссенцию надо тридцатиградусную. Да тебе вообще никакой наркоты давать не велено. И бесполезно, кстати.

– А если без пользы, так отчего ж нельзя?

– Спроси чего полегче, парень. В этой конторе не я рецепты выписываю.

Хлеба он, однако, принёс. Крупнозернистый серый ломоть, который пахнул как сто пекарен вместе взятых. Не со спорыньей, конечно: всякий тебе скажет, что от нее бывают антонов огонь и пляска святого Витта, а это в целом еще и покруче СПИДа. А для запивки снова это молочко от бешеной масайской коровки! Теперь, наконец, я понял, в чем дело: в него щедрой рукой плеснули этот самый, символический аналог вина. Причем в абсолютно сыром виде. Бр-р!

– Это против малокровия, – пояснил Хельм, когда я скривил гримасу. – Ты завтра её почти целиком потеряешь.

– Представляю, – буркнул я и поскорей завалился на свое ложе. Чтобы не блевануть ненароком.

А наутро я проснулся оттого, что мой палач тряс меня за плечо:

– Давай собираться. Сегодня без железа пойдем, он того не выносит.

– Кто?

– Увидишь, – Хельмут одним движением разомкнул обруч и снял с моей талии.

В зале, куда он меня привел, были высокие своды из такого же мрамора, что пошёл на станцию метро «Кропоткинская», даже еще лучше: розовато-бежевого, с тонкими прожилками более тёмного оттенка. Пол был тоже такой и слегка грел мои босые ступни.

– Вот, снимай портки и валяй на середину, – скомандовал Хельм.

Там что-то вырастало из пола – неторопливо, как росток бамбука. Того же телесного цвета, слегка суженное к концу…

Кол. Пока лишь колышек. Совсем нестрашный с виду. И слегка закругленный на конце.

– Вон оно что. На хрен, выходит, посадите.

– Волки говорят, что у тебя идефикс, зациклился, в общем, на таких штучках – просто с губ не сходит. Так что решили порадовать.

– А как-нибудь понезатейливей меня нельзя было прикончить? Ну, хоть лошадьми по старинке разорвать.

– Никак нет. Сразу и лицо потеряю, и квалификацию. Да и где ты тут лошадей видел? Невинные твари, однако.

– А насчет моей половой ориентации ты не ошибся, часом? Куда его вставлять, такого?

– Ничего, он хоть и слепой, а дорогу себе найдет, не сомневайся. В общем, не валяй ваньку, как на фронте говорят. Ложись наземь, зажмурь глазки, чтобы не так страшно было, ноги на ширину плеч – и представляй себе кадр из фильма «Пан Володыёвский», что Сенкевич написал. Вдохновляйся.

Не слушать Хельмута показалось мне накладно: ведь не зря он предупреждал, что при случае одной левой прихлопнет. Я вышел на арену, лёг навзничь, и тотчас нечто мягкое проросло из пола, прихватив руки и ноги намертво.

Существо среагировало незамедлительно: росток хищно изогнулся в мою сторону и потянулся к промежности. И – о ужас! – на том месте, где у пениса бывает нечто вроде слюнявого ротика, по всей длине прорезались острые акульи зубки. Я представил себе, как они вгрызаются в мою мошонку или анус…

Нет, в обморок я не хлопнулся, тем более что было некуда. Только отважно стиснул зубы и приготовился вопить.

– Парень, тебе мягкий кляп не дать? – донесся до моего слуха голос. – Прямо весь изнутри скрежещешь. Дантистов мы тут не держим, прикинь.

А тварь тем временем…

Нет, это было не так больно, чтобы я не испытывал стыда, и не так стыдно, чтобы этот садизм можно было перенести хоть с каким достоинством. Куда оно внедрилось, я не понимал – мне было не до того. Я орал, пыхтел и изворачивался, как мог, но ему было хоть бы хны. Оно просверлило себе дорогу через мои мягкие ткани, со скрипом раздвинуло кости и упорно завоёвывало всё новые территории, нащупывая себе дорогу сквозь малый таз, большой таз, извивы тонкого кишечника и большую почечную лоханку. Смешно, что по мере прохождения все эти наполовину реальные, наполовину фантастические термины прямо всплывали у меня в голове. Процесс, обратный родам, подумал я. И даже какой-то вывернутый наизнанку секс. Будь у меня внутри этот… самый замечательный женский мускул…

– В мужском теле на один орган и одно отверстие меньше, чем у женщины, – произносил тем временем прежний едкий голосок. – Сто́ит хотя бы таким образом восполнить недостачу.

Кишки липли друг к другу и стонали, как нищие на паперти. Живот судорожно дёргался, его распирало чем-то на грани чудовищного наслаждения, некие встречные волны пытались вытолкнуть пришельца, но это было уже почти безболезненным – как будто мы с ним миновали некий порог. Диафрагму. Или всё-таки плевру?

Подобие нервного чиха или спазма. Или – оргазма. Я еще хихикал, точно от щекотки, когда оно пулей прошило левое легкое и тупо ударило в сердце.

Я снова очнулся, но в каком-то непонятном мире. Будто на каждом из моих пяти чувств подвинтили настройку, и контуры вещей стали куда чётче прежнего. Но все равно ничего толком не распознаешь. Хорошо обрисованная абракадабра, одними словами. И еще это кислое нытьё вдоль всего станового хребта и урчанье в кишках.

– Хельмут, – простонал я, еле приподнимая дурную голову. – Снова прокол, блин. Форменный. Ты там где?

– Творческую неудачу изволят оплакивать, – произнес над моим простертым телом елейный голосок. – Надо же, он считал, что хоть теперь от тебя избавится.

Волк Амадей.

– Ты… вы чего?

Компромисс между вежливостью и нахальством. Чтобы не сказать – наглостью. Изо всех здешних типов он менее всего располагал к себе, но как легко нарваться на очередную неприятность, я себе тоже уяснил.

– Вместо няньки при тебе работаю. А ты что думал, человечек? Ах, так ведь вы вообще думать не изволите. Это, собственно говоря, неплохо для наших общих целей. Кстати, Хельм завещал дать тебе чего-нибудь на зубок, если понадобится.

Я вспомнил совершенно другие зубки, и меня аж передёрнуло, как шулерскую колоду.

– Благодарю, как-то душа не принимает, – ответил я мрачно.

– Субъект утверждает, что у него имеется душа, – ответил он, впадая в менторский тон. – Однако не вполне ясно, на чём основано сие утверждение.

– Ну как же, всякие там Писания… – промямлил я, не без веских причин полагая, что слово «священные» может только его раздражить. Или раздразнить.