Отведи всему начало - Юрий Лугин

С тех пор любой намек на уличную разборку с его участием – а в их захолустном городке, будучи подростком, нельзя прожить, чтобы не вляпаться в уличные разборки меньше двух-трех раз за год, – превращал Виктора в чудовище. Почти один в один с тем, как добропорядочный доктор Джекил из повести Стивенсона оборачивался мистером Хайдом. Единственное, чем Виктор оправдывал себя за последствия, – он безошибочно угадывал, будет именно разборка или мирный пацанский разговор, пусть бы даже и на повышенных тонах. По тому, как холодело у него в низу живота и возникало ощущение слюны на лице – фантомное, но явственно ощутимое. Так запоминается жирный плевок на перилах, когда нечаянно проведешь по нему рукой: десять, двадцать раз вымоешь руки с мылом, а ощущение остается.

И еще с тех пор он старался не откликался ни на «Витю», ни на «Витька», ни даже на «Витечку», и большинству его знакомых пришлось перейти на простое русское имя «Виктор», которое в переводе с латыни, как известно, означает «Победитель».

По ночам же его иногда прихватывало. Ночью не было необходимости быть Виктором, и он становился обыкновенным мальчишкой, ничем не отличавшимся от сверстников, и жалел себя, несчастного, по-детски без оглядки, без опасения показаться слабым, потому что его жизнь катастрофически – то есть всего лишь по касательной – пресеклась с жизнью Гали Калининой.

Его чувство к ней было большим, чем юношеское томление, спровоцированное романтическими фантазиями и тем самым гормональным взрывом, о котором, отшучиваясь, он говорил накануне Светке Беловой. Оно было настолько сильным, настолько неземным, что не могло реализоваться в обыденной жизни, не разрушившись при этом. Но и признать свою любовь одной из тех, что описываются в романах, вроде «Тристана и Изольды», или трагедиях Шекспира, и которая как величайшее счастье дается избранным раз в сто лет, Виктору мешало не слишком высокое самомнение и достаточно развитое чувство юмора. Лишь в герое рассказа Александра Куприна «Гранатовый браслет» он видел подобного себе, поэтому рассказ перечитывал постоянно и помнил почти наизусть.

Сон перебило окончательно. Виктор ворочался, следил за бегущими по стенам и потолку перечерченными крестом квадратами, когда свет от фар проезжающих внизу машин ударял в окна, думал о пережитом накануне, мечтал, вспоминал о первой и очень странной встрече с Галей на торжественной первосентябрьской линейке…

Десятые классы в Третьей школе традиционно сборные, и он сам перевелся сюда, закончив девятый в Четвертой. Не в погоне за качеством знаний, чего уж греха таить, а потому, что Третья находилась в сотне шагов от его дома и в ней учились многие его дворовые друзья-приятели, в том числе и Сашка Карпинский, с которым Виктор не разлей вода подружился, еще когда они были соседями по стандартному дому в Новом поселке.

Поэтому 1-го сентября на общешкольной линейке ему все было интересно: свежеокрашенные стены, высокие окна с темными тяжелыми портьерами в актовом зале, лица знакомых и незнакомых ребят.

Потом его словно ударили палкой по голове. Вроде бы только что спокойно пересчитывал ленивым взглядом лица стоявших напротив «ашников» – и вдруг перед глазами закачалась потолочная люстра.

Только с третьего захода, как сапер, осторожно подбираясь к опасной мине, он определил причину сверзившейся на него беды – черные с антрацитовым блеском глаза, в которых, как отражение в разбившемся зеркале, рассыпалась его прежняя жизнь.

И начались метания на переменах в поисках нечаянных встреч, обморочные столбняки, когда он нечаянно сталкивался с Галей в дверях на входе-выходе из кабинетов. Даже самое простое – узнать ее по имени, удалось Виктору лишь в результате многоходовой игры в вопросы-ответы, которая сделала бы честь изощренному в конспирации «партайгеноссе» Штирлицу, потому что без обиняков спросить: «А кто это у вас такая красивая с черными глазами?» – он никогда бы не решился даже у Кости Илонина.

Тогда же появилась у Виктора странная потребность выплескивать невысказанное и маниакально скрываемое от всех рифмованными строчками на бумагу – именно выплескивать: сразу готовыми строфами, чему он сам изумлялся до обалдения, природы этой неизвестно откуда в нем взявшейся способности не осознавая.

И еще была дикая и глупая на любой посторонний взгляд авантюра, которой он втайне безмерно гордился.

Когда осенью десятиклассники в плане занятий общественно-полезным трудом высаживали деревья на пустыре по улице Союзов ниже «Кировского» универсама, он ночью, вздрагивая, как диверсант-подпольщик, от каждого шороха, пересадил одно из посаженных им днем деревьев рядом с тем, которое посадила она.

Воспоминания о днях минувших плавно перетекли в мысли о Свидригайлове, с которым Виктор вдруг почувствовал ту самую «точку общую», отвергнутую Раскольниковым. И обнаружилась, таким образом, в сотканном фантазией Достоевского персонаже для Виктора мучительная и притягательная загадка, разгадать которую хоть отчасти он был обязан, поскольку их судьбы так причудливо переплелись.

3. «КАЖДЫЙ ЛЮБИТ, КАК УМЕЕТ»

Через два дня они репетировали в школе.

Галя дежурила по классу и назначила Виктору встречу в кабинете истории на четыре часа. Впрочем, полноценной репетиции не получилось. Во-первых, они были не одни, а Луна (прозвище, под которым за круглое лицо Виктор закодировал в мыслях Галину соседку по парте Ленку Волынцеву) подчеркнуто вела себя так, будто присутствовала на любовном свидании. Во-вторых, Галина сразу взяла на себя диктаторские полномочия, нисколько не считаясь с мнением партнера.

– Ты ничего не понимаешь! – возмущалась она. – Покажи сущность Свидригайлова, вот и все, что от тебя требуется. Это так просто, что я поражаюсь твоей тупости!

Услышать про себя, как про тупого – причем не в виде оскорбления, а в качестве якобы простой констатации факта, Виктору было в диковину. Поэтому и отреагировал он на услышанное довольно сдержанно:

– А в чем его сущность, по-твоему?

– Способен на любую мерзость – это раз! Мотивы его поведения по отношению к Дуне абсолютно прозрачны – это два! Ему ни за что не стыдно, – это три! Вот и играй похабника: нахмуренными бровями, сладострастным потиранием рук, интонацией…

Луна, намывая доску, язвительно заметила:

– Не придирайся, Галька! Он правильно все делает. Ты только приглядись, как у него нижняя губа оттопырилась – никакого сладострастного потирания ручонок не надо!

Виктор, для которого в эмоциональном плане намек Луны очень интересно наложился на недавнее высказывание Калининой про тупость некоторых присутствующих, внутренне вскипев, улыбнулся:

– Ой, беда, беда! Неужели заметно? Храни нас, Господь, от умных… – «умных» он выделил особо, – подруг наших возлюбленных, а от прочего мы как-нибудь и сами убережемся!

Галя поморщилась, среагировав на его слова как на очередную пошлость из разряда вполне от него ожидаемых, но Луна вдруг замерла, медленно повернулась…

– Да ну его! – Галя с досадой махнула рукой. – Тормозит на каждой реплике! Знала бы, век бы не связывалась!

Виктор оперся рукой на парту, ощутив чьи-то ледяные пальцы на своем сердце. Ее слова били насмерть еще и потому, что он не мог ей ответить, как ответил бы (а он знал, чем ответить) любой другой на ее месте.

– Что же ты тогда Лёшеньке своему не предложила сценку подготовить? – проговорилась Луна, то ли забыв о присутствии Виктора, то ли нисколько с его присутствием не считаясь, то ли в расчете, что он должен обязательно ее услышать.

– Значит, есть на то причина! – обрубила подругу Галя, взглядом намекая не распространяться на эту тему.

До Луны словно бы дошло не сразу.

– А-а… Ты все ему простить не можешь, как он на дне рождения Таньки Зиминой… – сказала она и, не договаривая, многозначительно посмотрела на Виктора.

Виктор все понял. Он предполагал нечто подобное и даже не удивился, загоняя на потом пронзившую его ревность. Ревность его еще достанет, но не сейчас. Не сейчас… Только бы не сейчас!

– Девушки, – проговорил он нараспев. – Вы о своем, о девичьем после пошепчетесь, лады? Или мне, как вызвавшему всеобщее разочарование, таки уйти?

– Да нет, Витька, репетиция – дело святое, – Луна с доской закончила и попрощалась: – Не буду вам мешать. А ты, Галька, к Торопову не придирайся: из него Свидригайлов классный выйдет. Пока!

Галя вздохнула…

– Давай ещё раз отсюда: «Оставьте меня! – проговорила она в отчаянии, – Клянусь, я опять выстрелю… Я… убью!»

– Так, значит, выстрелишь, зверок хорошенький?! – отозвался Виктор, не заглядывая в текст.

Галя в сердцах хлопнула раскрытой книгой о парту.

– Почему ты постоянно повторяешь эти слова? У Достоевского… – она процитировала: – «…Знаю, что выстрелишь, зверок хорошенький. Ну, и стреляй!»