Клуб Вольных Долгожителей - Сергей Залыгин

Желнин отдал распоряжение дочерям покопаться по кладовым и на чердаке, какая есть устаревшая военная форма - отдать Митрию.

- Так генеральская же! С лампасами?

- Лампасы - спороть. Впрочем, лампасы не погоны, ни о чем не говорят. Казаки-мальчишки - те сызмальства в лампасах. И ничего. Никто их в комендатуру не отводит.

Когда Митроху одели-обули, он пришел в изумление:

- Надо же, Митька - и в генеральском! Чудеса!

- Великовато на тебе!

- Вот если бы мало было да на меня не влазило, вот тогда худо!

И стал Митюха завсегдатаем у Желнина, подкармливался, мелкие услуги оказывал: сбегать куда, что принести-унести. После поступил в госучреждение курьером, и выделили ему комнатушку 6,8 квадратных метра в каком-то дряхлом барачном общежитии, на краю города. Кажется, это было заброшенное казарменное помещение.

В "новой" одежке-обувке Митюха был счастлив, может быть, как никогда в жизни. Он был тощим, длинным и глуповатым, при том что глупым никогда не был, в школе числился чуть ли не отличником. Просто глуповатое выражение лица он считал самым удобным. Умники в его представлении были людьми глупыми и никому не нужными. Лишняя нагрузка на человечество.

Убитый (выстрелом в затылок) Митюха на экране телевизора был очень похож на живого: нескладный, почти вдвое сложившийся, он все равно выглядел длинным, с почти что тем же глуповатым выражением лица, разве что чуть поумнее, чуть позадумчивее. "В общем, каким ты был, таким ты и остался", сказала Нинка, а Ленка тотчас отвернулась от экрана.

Дело это было для угрозыска плевое: ясно, что к убийству имели отношение те люди, которые вселились в Митюхину комнату, они с ним сначала судились, а потом решили кончить одним махом. И кому было дело до беспризорника, за которого и бумагу-то какую-нибудь написать некому?

Желнин послал телеграмму: "Требую..." - ответа не получил.

Этот момент как раз и был тем, когда генерал Желнин ближе всего оказался к исполнению замысла Клуба Вольных Долгожителей. Он еще раз убедился в логичности этого замысла и в бессмыслице эмоций.

И почему его так поразила гибель Митюхи? Уж он ли, генерал, не повидал на своем веку смертей? И разве он сам не подписывал приказов то дезертиров расстрелять, то воров, то шпионов, и разве он мог утверждать, что среди расстрелянных по этим приказам совсем не оказалось людей ни в чем не повинных?

Но то война.

Более трех четвертей своей жизни Желнин служил войне. Не говоря уж о времени военном, фронтовом, он и в мирные времена только и думал о том, когда война наступит, где она наступит и с кем. Из каких орудий он будет стрелять в противника, из каких - противник в него.

После войны он войну проклинал, но это - теоретически, на самом-то деле он, наверное, очень сожалел, если бы в течение всей его жизни ему так и не удалось повоевать.

О том, что во время войны он мог быть убит, он не думал никогда. В конце-то концов, даже ведь и не сама война, а смерть была его специальностью, и эту специальность он избрал добровольно. Раз так - о чем разговор? Нет и не может быть разговора на эту тему у такого человека, как он.

Но Митюха его потряс. Сначала он крайне удивился своему потрясению, потом признал его: надо, надо было, хоть и на старости лет, побывать в шкуре человека гражданского, взять на себя инициативу создания Клуба. Надо! Конечно, негодовал он и на современность, когда такие вот убийства повседневны, ничуть не мешают трепаться-улыбаться (даже умненько) руководителям государства. В городе Иванове, он слышал, жители всех кошек-собак съели, скоро за крыс возьмутся. Разве за такое время он воевал с фашизмом?! "Гражданка" оказалась до того противной - ужас! Народ, за который он воевал, ради которого всю жизнь посвятил смерти, тому, как сделать его благородным, - этот народ того, оказывается, не стоил, он годился разве на то, чтобы своей нелепостью и даже своей гибелью образумить весь остальной мир.

Вот почему генерал Желнин хорошо засыпал, то есть отрешался от дневных мыслей: лечь на правый бок, правую руку положить на левое плечо, левую вытянуть вдоль туловища, вздохнуть по поводу Митюхи - и прости-прощай всякие размышления. До завтра. До ближайшего сна. Хорошо бы - умного. Именно такое расположение тела больше всего способствовало стоящим снам. Оно не сразу нашлось, Желнин долго его искал и в конце концов нашел. Так же, как нашел и объяснение: он, генерал Желнин, тоже выполняет роль народа, а если ты пришел к этому выводу - дальше ни думать, ни ехать некуда, с тебя хватит.

Как раз накануне своего дня рождения, восемнадцатого ноября, Желнин заболел.

Он даже и не интересовался, чем: почками или легкими. Почки и легкие были слабыми местами его теперешнего организма, они часто воспалялись, и ничего неожиданного в болезни не было. Скорее наоборот: плановая была болезнь.

Плановая подступалась и смерть, вполне естественная, бактериальная, только он не хотел вручать свою смерть бактериям.

- Вот полежу, подумаю о том о сем спокойно, а настанет момент проглочу свои дорогие таблеточки!

Приезжали военные врачи, уговаривали, чуть ли не приказывали ему ехать в госпиталь, он расписался: "Не поеду!"

Изредка он вспоминал тюрьму. Тюрьма - это неприятно, но мало ли в жизни бывает неприятностей? К тому же все на свете относительно: в других тюрьмах бывало, он знал, гораздо хуже, чем в его собственной.

Чувства нынче были похожи на те, которые он пережил, сдавая свой партийный билет в начале перестройки: закончилась эпоха, наступала другая, смертная, так ведь и в самом деле не вечно продолжаться одному и тому же? Историческому. История показывает, что самые неустойчивые государства - это великие империи. Империя - великое дело, но чтобы быть поистине великой, империя должна вовремя уйти, ее идеи, слова и мысли обязательно должны вовремя "смыться", иначе - крах. Он, Желнин, генерал в отставке, был сам себе империя, должен был это понять, и вот понял.

И хорошо было генералу Желнину, хорошо и справедливо умирать, хорошо ему было в ожидании того момента, когда он протянет руку за своим заветным коробком.

К нему приходили одноклубники. Попрощаться. Филолог Гордеев прочитал ему свой вроде как стих, и вот прощаются друзья-товарищи, многие-многие чувства свои, свою, еще недавнюю, логику презирая.

Агроном, тот принес какой-то жидкости в бутылочке. "В последний момент выпьешь - приятно будет!"

Одним словом, к нему действительно шли прощаться, и он вел краткие разговоры с прощальным оттенком.

- Ну вот и хорошо! Я вслед за тобой - через день, два, самое большее через недельку, - говорили друзья. - Уж очень погано вокруг! Даже непонятно - для чего столько десятилетий хлеб ростили на земле?

И в самом деле: для чего это нужно - цепляться за какой-то презренный остаточек презренной жизни?

Ему стало спокойно, как в ином сне, как никогда, ни разу наяву. Вот она - точка подлинная!

Он, кажется, выздоравливает, и тем своевременнее было ему поднять руку к полке, нащупать на полке деревянный, с резьбой коробок, снять его, открыть... Он вынул из коробка бумажный пакетик и... и обнаружил, что пакетик-то пуст, таблеток в нем нет, как и не было.

- Ленка! - заорал он. - Нинка! - заорал еще громче.

Ленка и Нинка не заставили себя ждать, вошли.

- В чем дело, отец?

Желнин бросил к их ногам пустой коробок:

- Это вы сделали?

- Да! Мы! Мы это сделали. Сообща.

- По какому такому праву?

- По праву твоих дочерей. Ты не можешь оставить нас в критический момент! Когда ты нам так остро нужен. К тому же тебе легче, ты выздоравливаешь. Мы немало похлопотали с врачами.

- Вам-то какое до меня дело?

- Большое. У нас на руках нет твоего формального завещания, а без этого мы не сможем юридически поделить между собой наш дом. Тем более вот эти две твои комнаты. Кому из твоих родных дочерей они должны отойти? Нужно вызвать инспектора БТИ и все формально оформить. Тютелька в тютельку! кричала Ленка.

- Зовите это самое БТИ. Это что такое?

- Бюро технической инвентаризации.

- Зовите, черт его дери!

Но это было только самое-самое начало.

- Дело решится в суде.

- Кто с кем судиться-то будет?

- Я - с Нинкой! - сказала Ленка.

- А я - с Ленкой! - сказала Нинка.

- А я при чем?

- Но ведь ты же родной отец! Родной! Значит, ты - главный в суде свидетель!

- Во всяком случае, я надеюсь на тебя! - сказала Нинка.

- Во всяком случае - я тоже! - сказала Ленка.

Генерал Желнин передохнул, полежал с закрытыми глазами.

- Ничего себе - сестрицы... Родные. Вот уж не думал. И не предполагал. Ну, разве что догадывался... Изредка...

"А думать, и предполагать, и догадываться надо было давным-давно!" подумал он.

Сестрицы были внешне похожи друг на друга, вылитая мать. Одна фотография, только по-разному разретушированная - под блондинку и почти что под брюнетку. Это - внешне. Друг друга не любили, но обе сходились на отношении к матери, мать казалась им уж очень простенькой, куда там до генеральши: и одеваться не умела, и Пастернака не читала, а походки так и не выработала - уткой переваливалась с боку на бок.