Николай Пирогов. Страницы жизни великого хирурга - Алексей Сергеевич Киселев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
4 марта 1855 г. Пирогов снова приступил к работе. В тот же день он делает в главном перевязочном пункте 10 ампутаций за 13/4 часа[121].
Тогда же в Севастополь прибыла четвертая группа сестер (19 человек) под руководством старшей сестры Е. Будберг.
* * *
Наконец свершилась отставка А. С. Меншикова, которую так ждали все защитники Севастополя. Пост главнокомандующего занял другой князь – М. Д. Горчаков. Пирогов в письме к жене, написанном 25 февраля 1855 г., не скрывал своего удовлетворения этой отставкой. Николай Иванович наполнил свое письмо целым рядом отрицательных характеристик неуспешного военачальника. О Меншикове он пишет, что тот: «…не годится в полководцы… отъявленный эгоист… запустил всю администрацию, все сообщения, всю медицинскую часть… не знал ни солдат, ни военачальников; окружил себя ничтожными людьми, ни с кем не советовался – ничего и не вышло… Слава богу, я рад, что этого скупердяя прогнали» [138].
Как справедливо пишут в комментариях к 5-му тому собраний Н. И. Пирогова С. А. Русаков и С. А. Семека, «А. С. Меншиков был типичным представителем руководства своего времени, воспитанного в духе требований Николая I, желающего видеть в своих подчиненных слепых исполнителей по принципу: “царь думает – подчиненные исполняют”». Таким же, к сожалению, оказался и новый главнокомандующий М. Д. Горчаков.
Князь Горчаков, сменивший Меншикова, как свидетельствует военно-историческая литература, также проявил себя нерешительным военачальником. Вскоре и он удостоился уничтожающей характеристики Пирогова: «…он скуп, как старая мумия Меншиков, но не такой резкий и мрачный эгоист».
* * *
Тогда же, в феврале 1855 г., в России на царский трон вступил новый император – Александр II. Со смертью Николая I закончилась историческая эпоха России, известная как эпоха застоя и реакции, когда подавлялась любая живая мысль, а русская армия после победоносного завершения Отечественной войны 1812 г. отстала в своем техническом перевооружении, что показала Крымская война. Этот царь придавал большое значение вертикали власти, при которой, по словам Пирогова, уже приводившимся выше, «…в русском царстве нельзя, бывало, прочесть и курса анатомии при госпитале, не доведя об этом до сведения главы государства». Император Николай I строил вертикаль власти, а расплодил при этом кучу бюрократов и казнокрадов, что в немалой степени способствовало поражению русских войск в Севастополе, несмотря на весь их героизм. Николай I был глубоко убежден в исключительной роли России и ее полном праве, в рамках Священного союза, главенствовать в Европе, предотвращать революции, подавлять освободительные движения в Польше и завоевывать Кавказ. А в результате коалиция Франции и Англии, при моральной поддержке других европейских стран, нанесла чувствительное поражение России в Крымской войне. Николай I не выдержал тяжелых нравственных испытаний, связанных с неудачной для России войной, и, согласно официальной версии, скончался после простуды. В связи с неожиданной смертью императора, обладавшего крепким здоровьем, появились слухи, противоречащие официально объявленной причине его кончины. В письме жене, написанном 1 марта, в день, когда в Севастополе войска и чиновники присягали Александру II, Пирогов сообщает, что слышал подробности смерти императора, «но не верится»[122].
В России все еще продолжало оставаться так, как было, а в Севастополе все шло к печальному исходу войны.
После известного периода, когда военные действия шли с переменным успехом, внезапно с 28 марта 1855 г. началась вторая массированная бомбардировка Севастополя, которая продолжалась по 9 апреля. Таких продолжительных бомбардировок, вошедших в историю обороны Севастополя, было шесть. Они не только вызывали большие разрушения боевых позиций русских войск и самого города, но сопровождались огромными жертвами.
Вторая бомбардировка навсегда осталась в истории благородной деятельности сестер Крестовоздвиженской общины. Их работа сосредоточилась преимущественно на главном перевязочном пункте в доме Дворянского собрания, в домах города, в Александровских казармах и на Павловском мыску[123]. Все раненые с Малахова кургана, который был ключевым звеном обороны Севастополя, и с соседних бастионов, редутов и люнетов доставлялись на главный перевязочный пункт. Более месяца прикомандированные к Пирогову врачи, посланные в Севастополь на средства великой княгини Елены Павловны, фельдшера и сестры милосердия неусыпно день и ночь действовали на главном перевязочном пункте в доме Дворянского собрания. Своим бескорыстным служением раненым, заботливостью и чуткостью к их нуждам сестры общины навсегда заслужили благодарность и уважение всех защитников Севастополя и оставили о себе в истории русской медицины благородную память. Пирогов писал, что «о самоотверженной деятельности сестер милосердия в крымских госпиталях надо спрашивать не меня, потому что я при этом не беспристрастен, ибо горжусь тем, что руководил их благословенной деятельностью, но самих больных, которые пользовались их уходом».
Особенно он выделял старшую сестру 2-го и 3-го отделений Екатерину Михайловну Бакунину, которая отличалась своим усердием, энергией и совестливостью. Своей деятельностью в Севастополе она заслужила любовь и признание со стороны раненых, уважение Пирогова и других врачей[124]. Ежедневно днем и ночью ее можно было застать в операционной комнате, ассистирующей при операциях. В то время, когда бомбы и ракеты ложились вокруг дома Дворянского собрания, «…она обнаружила со своими помощниками присутствие высокого духа, отличавшее сестер до самого конца осады… Трудно было решить, чему должно более удивляться: хладнокровию этих сестер или их самоотвержению в исполнении обязанностей», – писал Пирогов в историческом обзоре, посвященном деятельности сестер милосердия при обороне Севастополя.
Жуткая картина предстает перед нашими глазами в описании Пироговым зала Дворянского собрания в период второй бомбардировки: «Эти 9 дней огромная танцевальная зала беспрестанно наполнялась и опорожнялась; приносимые раненые складывались вместе с носилками целыми рядами на паркетном полу, пропитанном на целые полвершка запекшейся кровью; стоны и крики страдальцев, последние вздохи умирающих, приказания распоряжающихся громко раздавались в зале. Врачи, фельдшера и служители составляли группы, беспрестанно двигавшиеся между рядами раненых, лежавших с оторванными и раздробленными членами, бледных, как полотно, от потери крови и от сотрясений, производимых громадными снарядами; между солдатскими шинелями мелькали везде белые капюшоны сестер, разносивших вино и чай, помогавших при перевязке и отбиравших на сохранение деньги и вещи страдальцев. Двери ежеминутно отворялись и затворялись: вносили и выносили по команде: “на стол”, “на койку”, “в дом Гущина”, “в Инженерный”, “в Николаевскую”. В боковой довольно обширной комнате (операционной) на трех столах кровь лилась при производстве операций; отнятые члены лежали грудами, сваленные в ушатах; матрос Пашкевич – живой турникет Дворянского собрания (отличавшийся искусством прижимать артерии при ампутациях) – едва успевал следовать призыву врачей, переходя от одного стола к другому; с неподвижным лицом, молча, он исполнял в точности данные
