Квартира в Париже - Келли Боуэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он помолчал, как-то чересчур сильно дернув ручной тормоз.
– А еще из-за своих мужей, пустившихся в погоню за призрачными и совершенно бесплодными мечтами.
Лия не стала комментировать его последние слова, просто вышла из машины и приложила ко лбу ладонь козырьком, щурясь на особняк.
– Как же такую громадину зимой отапливать?
Габриэль выбрался вслед за ней.
– Ну вы прямо вылитая моя мама. Она смотрит на этот дом, а видит ровные столбцы с числами и суммами в счете.
– Тогда сочту за комплимент.
Она опустила руку и усмехнулась.
– Я тоже неравнодушна к аккуратным таблицам с числами и суммами.
Габриэль прислонился к двери машины и наблюдал, как Лия медленно оглядывается кругом, и вдруг загорелся мыслью запечатлеть этот момент на холсте – изумруд ее платья, парящий на фоне папоротника и оливковых деревьев, окружающих дом. Изгиб мягких розовых губ, золотисто-янтарный ореол горящих на солнце прядей выбившихся из-под резинки волос.
Даже пальцы сомкнулись вокруг воображаемой кисти в руке.
– А можно здесь побыть хотя бы минутку, полюбоваться садами и пейзажем, пока не закончены приготовления?
Габриэль выпрямился и хмыкнул, распластав ладони на крыше машины.
– Конечно. Идемте.
Ему захотелось взять ее за руку, но он сдержался и просто подождал, пока она обходила автомобиль, а потом они вместе направились назад по усыпанной хрустящим гравием дорожке.
– Может, у вас и титул какой-нибудь есть? – невзначай спросила она, огибая крыло особняка. – Я давно хотела спросить.
– Титул? – удивленно покосился на нее Габриэль.
– У вас тут прямо дворец, к тому же им владели столько поколений предков, вот я и подумала…
– Увы, никакого титула у меня нет, – ответил Габриэль. – И ни у кого в роду не было. Хотя особняк действительно строился для аристократа.
– Правда? Для кого?
– Как рассказывает дед, одному странному виконту в 1814 году вдруг взбрело в голову отгрохать себе роскошный особняк. К сожалению, вскоре у его светлости возникла другая блажь – покрасоваться в военной форме. Домочадцы пришли в ужас, пытались его отговорить, но он купил себе патент офицера, в 1815 году отправился в Бельгию, и, к сожалению, погиб в бою с французами. Так и не достроенный дом совсем обветшал, и в конце концов семья виконта продала его первому встречному, у которого водились деньги и было желание приобрести эту недоделку в виде кучи кирпича и камня. С тех пор им владеет моя семья.
– Значит, дом выше вас по рангу, – поддразнила она.
– Совершенно верно.
Он повел ее в аккуратный лабиринт из низко подстриженного кустарника, мимо установленной беседки, где две девушки украшали опоры белыми розами.
– А вы интересуетесь британской знатью?
Лия пожала плечами.
– Да так, поверхностно. Просто вспомнились школьные годы, когда это казалось важным.
Габриэля неожиданно осенило.
– Ага, так вот в чем дело!
– О чем это вы?
– У вас очень правильный английский.
– Доктору Салливан было бы очень приятно такое услышать. Нашей директрисе.
– Так вы же во Франции родились?
– Да, в Марселе.
– А учились в английском пансионе, – даже не спросил, а скорее заметил он, не требуя ответа.
– Просто родители были постоянно в разъездах, так что этот вариант показался наилучшим. Они говорили, что свободное владение несколькими языками очень пригодится в жизни, потом спасибо скажу. И не ошиблись.
Они дошли до края сада, опоясанного живой изгородью темно-зеленых древовидных гортензий, густо усыпанных снежно-белыми соцветиями. Лия проскользнула в один из просветов между кустами, и Габриэль последовал за ней.
Здесь, за пределами сада, уже ничто не мешало любоваться морем. Легкий ветерок понемногу крепчал, наполняя теплый воздух сладкими цветочными ароматами с тяжелыми нотками свежевскопанной земли и едва уловимым привкусом морской соли. Позади слышалось гудение неутомимых пчел, а над головой с криком кружила в небе какая-то морская птица.
– Как-то в юности на Пасху меня пригласила в гости подруга, чьи родители жили в Скарборо, – с закрытыми глазами подставляя лицо солнцу и глубоко дыша, сообщила Лия. – Там был точно такой же воздух.
– Вы не проводили такие праздники со своей семьей? – удивился Габриэль и тут же прикусил язык. Вроде повторил слова Лии, но прозвучали они словно упрек. Кто он такой, чтобы осуждать? Нечего лезть не в свое дело.
– С марта по май родители всегда жили в Португалии.
Лия открыла глаза. Если вопрос ее и обидел, то она не подала виду.
– Хотя на лето, до жары, они уезжали в свое шале в Швейцарии. А я отправлялась в Марсель к grand mère, потому что она никогда не путешествовала.
– Совсем?
Габриэль попытался сопоставить ту живую и энергичную Эстель Алар на фотографиях в парижской квартире с образом бабушки-затворницы, описанным Лией.
– На моей памяти ни разу. А вот мама, когда вспоминала детство, рассказывала, что grand mère постоянно уезжала в Швейцарию, по три-четыре раза в год. Когда мама подросла, эти поездки стали реже, раз-другой за год, а потом и вовсе прекратились.
– Почему?
– Понятия не имею, ни зачем ездила, ни почему перестала. Маму она с собой не брала.
– И вас родители тоже с собой не брали…
Габриэль осекся. Вот идиот, опять полез со своей критикой. Сам вырос в дружной семье и других по себе судит.
Лия пожала плечами, старательно делая вид, что не задета его бестактностью.
– Нет.
– А вам не скучно было оставаться?
– Иногда, может быть. Но к одиночеству привыкаешь. А вообще я часто гостила у друзей, да и грех жаловаться, ведь на мое образование родители денег не жалели. И я далеко пошла. Нет, кроме шуток, буквально весь мир исколесила.
Габриэль задумчиво сорвал листок гортензии, поражаясь, как эта женщина умудряется во всем находить что-то хорошее. Замечательная черта. И крайне притягательная.
– Наверное, бабушка радовалась вашим летним визитам, – предположил он, теребя листок.
– Да. И с возрастом я все отчетливей это понимаю.
Она потерла голые руки.
– Когда я была глупым подростком, терпеть не могла эти поездки. Подруги звали развлечься в Монако, в Испанию покататься на яхте или съездить на экскурсию в Италию, а мне приходилось отказываться, как будто в ссылку отправляли. И никуда не денешься из этой клетки.
– А теперь?
– Теперь я думаю по-другому. В Марселе никто не бросался меня чмокать и тискать, никаких бурных встреч, но grand mère заранее приходила на вокзал и ждала на платформе прибытия поезда. А в моей комнате всегда были свежие простыни, на тумбочке
