Взбаламученное море - Алексей Писемский

– Нет, не могу, не могу, не могу! – проговорила она скороговоркой и закрыла лицо руками.

– Бог, значит, с вами! – сказал Бакланов с грустною улыбкой.

– Но, друг мой! – воскликнул вдруг Казимира, протягивая к нему руки: – я сама вас люблю, – прибавила она и стала перед Баклановым на колени.

Тот хотел было ее поднять.

– Казимира! – говорил он.

– Нет, погоди, постой! – говорила она: – дай мне хоть раз в жизни выплакаться перед тобой, высказать, что чувствует душа моя!

И безумная женщина целовала при этом руки своего идола.

Бакланов не знал, что и делать.

– Казимира! – повторял он.

– Погоди, постой! – говорила она: – требуй какой хочешь от меня жертвы: отдаться тебе, развестись с мужем, но только не этого, нет!

– Казимира!.. успокойтесь, – говорил ей Бакланов, тоже беря ее руки и прижимая их к груди.

– А я не могу… не могу сама своими руками отдать тебя! – говорила она и, склонив голову на колени Александра, рыдала.

Слезы, как известно, сильно облегчают женщин.

Наплакавшись, Казимира встала и села.

– Послушай, – начала она: – когда ты женишься, уговор один: не прогоняй меня, дай мне жить около вас.

– О, Бога ради, Казимира! – воскликнул Бакланов – как вам не грех было это думать! Вы навсегда останетесь другом нашего семейства, и жизнь ваша навсегда будет обеспечена.

– Да я хочу только тебя видеть, больше ничего!.. Ну, а теперь поцелуй меня в последний раз… знаешь, пламенней, как ее будешь целовать.

И она сама обняла Бакланова и замерла на его губах долгим поцелуем.

– Сегодня ты еще принадлежишь мне, – говорила она и гладила Бакланову волосы, лицо, и целовала его.

Он сидел как школьник в ее объятиях. Потом она, как бы совсем обеспамятев, вскочила и убежала.

К этим внезапным ее уходам Бакланов давно уже привык. Просидев немного и думая, что дело его совершенно испорчено, он уехал домой… Он не знал еще, до какой степени любящее сердце Казимиры было исполнено самоотвержения.

Она спала в одной комнате с Евпраксией и ту же ночь до самого утра говорила с ней о Бакланове.

А Евпраксия, приникнув своею хорошенькою головкой к батистовому белью подушки, лежала молча, но не спала.

23. Не много слов, но много дела

В семействе Сабакеевых все происходило как-то необыкновенно просто.

Казимира сделала Евпраксии решительное предложение от Бакланова. Евпраксия поутру сказала о том матери. Несмотря на это, в доме не было ни шушуканья ни таинственных лиц. Старуха так же, как и каждодневно, сходила к обедне; дочь так же, как и прежде, взяла уроки на фортепиано.

Казимира начала уже замирать от радости, что авось они не примут предложения Бакланова; но вечером однако она нечаянно подслушала разговор между матерью и дочерью.

– Он очень, кажется, честный человек! – говорила Евпраксия.

– Да, – подтвердила мать; потом, помолчав, прибавила: – Все вл власти Божией!

Разговор на некоторе время пресекся.

– И он наконец здесь лучше всех, кого я знаю, – прибавила дочь.

– Да, – подтвердила и мать опять.

Разговор снова прервался.

– Тебе отдам этот дом, а сама перетащусь опять в Москву, – заговорила снова старуха.

– Зачем же!.. Это будет очень скучно мне, – возразила дочь, но совершенно как бы слегка.

– Нет! нет! – перебила ее старуха. – Матери в браке только помеха: ничего от нас добра не бывает.

– Не знаю, я этого еще не испытала, – сказала дочь с улыбкой.

– Потому-то и говоришь, что не знаешь, – подтвердила мать.

И снова молчание.

– Вы мне здешнее имение отдадите? – спросила дочь, совершенно не женируясь.

– Да, тебе здешнее, а московское Валерьяну, – отвечала Старуха, тоже, по-видимому, не удивленная нисколько этим вопросом.

Валерьян был младший ее сын и учился в Москве.

На этом разговор совершенно прекратился.

Старуха села за гран-пасьянс, а Евпраксия пошла заниматься музыкой. Недаром, видно, ее в городе называли ледешком, а мать – философкою.

Казимира, что бы ни чувствовало собственное сердце ее, написала обо всем этом разговоре Бакланову.

Он не замедлил сию же минуту приехать.

Старуха все еще продолжала раскладывать гран-пасьянс.

Бакланов сел против нее.

Но как тут с этою спокойною физиономией было заговорить?

– Погадайте-ка на мои мысли! – сказал он наконец.

– Мне бы самой надо ваши мысли отгадать, – отвечала старушка полушутя.

– О, они совершенно чисты и открыты перед вами! – воскликнул Бакланов.

– Ну, то-то же, смотрите! – сказала она и погрозила ему пальцем.

– Так как же, Анна Петровна, да или нет? – спросил уж Бакланов.

– Чтой-то, да поди – у ней спрашивай; я уж за тебя не пойду, – сказала Сабакеева.

– Значит, можно? – волкликнул Бакланов и пошел в ту комнату, где Евпраксия сидела за работой. Напротив ее помещалась Казимира, почти нечесаная и вряд ли в застегнутом платье. Она целый день жаловалась то на занятия, то на нездоровье.

Бакланов подмигнул ей. Она, потупив голову и с грустною усмешкой, вышла.

У Александра губы и щеки дрожали.

– Евпраксия Арсентьевна, – начал он: – я имел честь делать вам предложение. Скажите вы мне прямо и откровенно, как пряма и откровенна ваша прекрасная натура, нравлюсь ли я вам, и согласны ли вы отдать мне вашу руку и сердце?

Евпраксия несколько времени смотрела ему прямо в лицо.

– А вы будете любить меня? – спросила она и как бы нарочно поспешила улыбнуться, чтобы смягчить свой недоверчивый вопрос.

– Я буду любить вас всю жизнь, если бы вы даже не любили и разлюбили меня, – проговорил Бакланов с чувством.

– Ну, я-то уж не разлюблю, кого полюблю, – сказала Евпраксия и слегка покраснела.

– О, и я! Ручку вашу! Да?

– Ну, смотрите же, не обманите меня! – сказала Евпраксия, подавая ему руку. – Я в вас с первого же раза почувствовала какую-то веру.

– Веру?

– Да! Подите к maman, я должна одеваться!

Бакланов хотел попросить у ней поцелуя, но не посмел.

В тот же день была «пятница», и часов в девять начали съезжаться гости.

Бакланов съездил домой и надел фрак.

За ужином было объявлено, что mademoiselle Eupraxie помолвлена за monsieur Бакланова.

24. Испытание

В городе про Евпраксию говорили: «это невеста не пылкая и не страстная». Бакланов тоже, желая с ней сблизиться, не мог достигнуть этого в той степени, в какой желал бы.

– Ты любишь меня? – спрашивал он ее.

– Люблю! – отвечала односложно Евпраксия.

– Но, знаешь, несколько уж очень спокойно: хоть бы поревновала меня или покапризничала надо мной!..

– Да зачем же? – возразила Евпраксия с улыбкой: – если бы ревновать была причина, так я бы лучше не пошла за тебя, а если бы я капризна была, так ты бы, верятно, не женился на мне.

Бакланов должен был согласиться, что все это весьма справедливо и умно.

Раз он принес к ней «Бориса Годунова» Пушкина и стал ей читать сцену у фонтана.

– Ты хладнокровная Марина Мнишек, а я пылкый самозванец! – говорил он ей, и в том месте, где Григорий приходит в себя, он даже вскочил и продекламировал перед невестой:

Тень Грозного меня усыновила,Димитрием из гроба нарекла,Вокруг меня народы ополчилаИ в жертву мне Бориса обрекла.Царевич я…

Бакланов при этом заметил, что Евпраксия усмехнулась.

– Тебе смешно только! – проговорил он с досадой.

– Да как же не смешно! Вдруг я Марина Мнишек, а он Самозванец! Тут и в чувствах даже ничего нет общего.

«Она чорт знает как умна!» – подумал Бакланов; но вслух однако проговорил:

– Очень уж вы, Евпраксия Арсентьевна, рассудительны.

– Не рассудительна, а только слов пустых не люблю, – отвечала она, по обыкновению своему, спокойно.

Больше еще всего, кажется, Евпраксия любила музыку. Она играла правильно, отчетливо, со смыслом; но и тут Бакланову казалось, что она мало увлекается, а только проиграет иногда огромную пьесу и потом на несколько минут глубоко-глубоко задумается.

Что она в эти минуты думала, Бог ее знает: никогда не сказывала, хоть Бакланов и часто спрашивал ее.

– Не люблю я про это говорить, – отвечала она.

– Вообще про то, что чувствуешь?

– Да! – отвечала Евпраксия.

Бакланов, оставаясь с невестой наедине, принимался ее целовать в лицо и в шею. Евпраксия, нисколько не женируясь, отвечала ему тоже поцелуями.

Однажды он стал перед ней на колени и прильнул губами к ее выставившейся ножке.

Евпраксия, кажется, и не поняла этого страстного с его стороны движения и только посмотрела на него с удивлением.

Перед уходом Бакланов обыкновенно прижимал ее к груди своей и долго-долго целовал ее в лоб.

Евпраксия ему повиновалась.

25. Банковский билет

Последнее время Софи целые дни сидела дома. О, как она была печальна!

Раз, вечером, к ней вошла Иродиада.

– Куда ты целый день пропадаешь? – говорила ей с досадою Софи: – довольно уж этой любовью своей заниматься.