Сиротка - Мари-Бернадетт Дюпюи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аккомпаниатору было около тридцати. Коротко стриженные светлые волосы вились над вытянутым бледным лицом. Он носил круглые очки в серебристой металлической оправе.
— Вы будете исполнять «Золотые хлеба»?! — полувопросительно-полувосхищенно воскликнул он, изучив перечень песен. — Настоящий подвиг! Это свидетельствует о том, что у вас исключительный голос, настоящее сопрано. Вам не хватает техники, но, несмотря на ваш юный возраст, ваша манера исполнения очень эмоциональна… А ведь это самое Главное — уметь затронуть потаенные струны в сердце каждого слушателя!
Девушка внимательно слушала. Комплименты пианиста придали ей храбрости.
— Благодарю вас, месье, — сказала она скромно.
Он привстал на стуле и поклонился.
— Ханс Цале к вашим услугам, мадемуазель. Я родился здесь, в Канаде, но мои родители родом из Дании. Мать была музыкантшей. Я знаю сольфеджио и занимался вокалом. Держите!
Ханс вынул из внутреннего кармана пиджака визитку и протянул ее Эрмин. На ней было написано: «Ханс Цале, пианист, аккомпаниатор. Уроки вокала и музыки».
Справа внизу мелкими буквами был указан адрес.
— Вы живете в Робервале и даете уроки? — переспросила девушка. — Мой опекун как раз ищет учителя. Я расскажу ему о вас.
— У меня умеренные цены, но смогу ли я быть вам полезным? Вы прекрасно справляетесь. Кто научил вас петь?
— Я выросла при монастырской школе, меня воспитывали монахини. Мы очень часто пели во время мессы, по пятницам.
— Тогда мне многое становится понятно. Как бы то ни было, я буду очень рад научить вас пользоваться вашим голосом — волшебным инструментом, который всегда с вами.
Скрипач из оркестра сделал пианисту знак, что пора начинать.
— Пора, — шепнул Ханс девушке.
Эрмин обошла фортепиано и приблизилась к рампе, украшенной сложными композициями из фруктов и цветов. Естественно, нельзя было ожидать, что собравшаяся в ресторане публика перестанет разговаривать. Не так-то просто было при всеобщем шуме начать свою партию, заставить людей за столиками понизить голос. Оркестр создавал приятный звуковой фон, который гости отеля воспринимали как нечто само собой разумеющееся, и в прошлую субботу никто не обратил внимания на то, что под аккомпанемент оркестра пела юная девушка в белом платье.
— Не бойтесь, — тихо сказал Эрмин Ханс. Его искусные пальцы порхали над клавишами.
Эрмин замкнулась в себе. Люди, сидящие за столиками поближе к эстраде, с любопытством рассматривали ее. Девушка знала, что Жозеф тоже не сводит с нее глаз.
«Я не должна думать о них, — сказала себе Эрмин. — Лучше представлю, что Тошан рядом и что он меня слушает».
Вытянув руки вдоль тела, подняв лицо к потолку, она запела «Странствующий канадец».
Канады бедный сын, отвержен и уныл,
В стенаньях и слезах чужбину исходил…
Эрмин вкладывала в песню всю свою душу. Она пела о своем «странствующем канадце» — Тошане, у которого из вещей одна кожаная дорожная сумка, о своем черноглазом красавце-метисе… Голос девушки разливался по залу. Мощный, вибрирующий, исполненный бесконечной нежности. Гул голосов постепенно стих. Когда песня закончилась, публика отблагодарила певицу шквалом аплодисментов. Жозеф, сидя у барной стойки, подумал, что выбор первой песни оказался на редкость удачным. Даже иностранцы, большей частью англичане и американцы, были впечатлены и растроганы. Девушка сделала легкий реверанс, что выглядело очень по-детски, и запела «Золотые хлеба»:
Когда блики взошедшей Луны Певучую даль серебрят,
И звезды, тайны полны,
Влюбленным улыбки дарят —
На дальнем холме, меж дерев,
Под нежным дыханьем ветров,
Слыхала ль ты дивный напев Волнующихся хлебов?
Жозеф ликовал. Публика слушала затаив дыхание. Эрмин поступила правильно, включив в репертуар разноплановые композиции. Он решил даже, что девушка достигнет больших успехов, чем сама Ла Болдюк, поэтому нужно любой ценой держать ее подальше от родной матери, которая, к несчастью, объявилась после стольких лет забвения.
В глубине просторного зала Лора, приподняв черную вуаль, утирала слезы. Консоме из томатов, заказанное ею, стыло в тарелке. Она восхищалась талантом дочери, и ей очень хотелось встать, подойти к эстраде и представиться.
«Она так далеко от меня, я едва вижу ее лицо! Какая она тоненькая и грациозная! И прекрасно сложена. Как она поведет себя, если я подойду и скажу: «Я — твоя мать»? Напрасно я дала столько денег ее опекуну. Он наверняка потребует еще. Мне кажется, это корыстный и бессовестный человек!»
Итак, ей запрещено подходить к собственной дочери! Это оказалось настоящим мучением. И все-таки Лора не хотела конфликтовать с семьей Маруа. Ни секунды она не сомневалась в правдивости слов Жозефа и Элизабет, которые совпадали в одном: Мари-Эрмин презирает своих настоящих родителей. Хуже того — она их ненавидит.
«И ее легко понять. Девочка много страдала оттого, что у нее не было настоящей семьи. Я не знаю ничего о ее детстве, не знаю, какие горести выпали на ее долю. И я так хочу узнать ее лучше!»
Эти горькие размышления приводили Лору в отчаяние. Сама того не замечая, она наделила Эрмин такими чертами, как бескомпромиссность и непримиримость.
«Нечему удивляться, ведь ее воспитывал этот Жозеф Маруа! Мне он показался авторитарным, неискренним, — думала мать Эрмин. — Господи, я вижу свою дочь второй раз и не могу к ней приблизиться!»
Эрмин приободрилась, вид я, что публика встречает ее очень тепло, и запела песню «Палома»[54]. Диск с этой песней Жозеф нашел в магазине в Робервале. Не так-то просто оказалось подобрать репертуар для такой юной девушки, как Эрмин. Ей было всего пятнадцать, и предполагалось, что ее песни должны быть целомудренными. В то же время месье Маруа старался подбирать известные композиции, в тексте которых не было ничего двусмысленного. Это была настоящая головоломка, потому что в большинстве песен говорилось о любви и приносимых ею страданиях и удовольствиях. А когда речь идет о любви, девушке следует оставаться в рамках приличия.
Палома, прощай! Прощай навсегда!
Пришла моя смерть — но не больно ничуть…
Навек, о любовь, прощай!
Вспоминая поцелуй, подаренный ей Тошаном, девушка полностью отдалась музыке. Она проживала каждое слово песни, и в голосе ее
«Голубка» (исп.). Написана испанцем Себастьяном Ирадье в 1863 г. Ритм напоминает кубинский народный танец хабанера. Лидер по количеству выпущенных пластинок. звучали чувства и страдания покинутой женщины. Ее исполнение глубоко взволновало публику, не исключая и Жозефа. Кто-то крикнул «Браво!», и за восклицанием последовал шквал аплодисментов.
Лора плакала, укрывшись за своей вуалью. Она поняла, что так петь может только тот, чья натура чужда холодности и злопамятства.
«У меня впереди целое лето, — сказала себе Лора. — Я найду возможность заговорить с ней. И если я смогу рассказать моей девочке все, она меня простит».
После песни «Палома» Эрмин уступила место на сцене пятидесятилетнему французскому баритону по имени Жиль Франко. Маленького роста и тучный, месье Франко исполнял арии из популярных оперетт. Когда оркестр заиграл венский вальс, несколько пар встали из-за столиков и направились к танцевальной площадке.
Девушка подошла к Жозефу. Бармен поспешно поставил перед ней стакан с холодным лимонадом.
— Спасибо, — тихо сказала девушка.
— Слушать вас — одно удовольствие, мадемуазель, — любезно отозвался сотрудник отеля.
— Сегодня ты была в ударе, Мимин, — сказал девушке опекун заговорщицким тоном. — На деньги, которые мы заработаем за лето, можно будет записать диск!
— А зачем нужен диск? — так же тихо спросила девушка. — Ла Болдюк популярна, потому что поет веселые песни. А те, что пою я, и так широко известны.
— Не вмешивайся в то, чего не понимаешь. Это мое дело! — отрезал Жозеф.
Эрмин отстранилась от него. Присутствие опекуна ее смущало. Она даже стыдилась его, поскольку в роскошных декорациях отеля он смотрелся особенно жалко в своем поношенном воскресном костюме и потертой фетровой шляпе. К тому же этим вечером он явно был чем-то взволнован и смотрел на нее не так, как обычно. Укрывшись за раскидистым декоративным растением, девушка мелкими глотками пила лимонад.
Из своего укрытия она тайком рассматривала сидящих за столиками гостей. Женщины были в шикарных туалетах пастельных тонов, на шеях и в ушах сияли дорогие украшения. В то время были в моде коротко стриженные волосы, длинные жемчужные ожерелья в несколько нитей и прямого кроя платья длиной до середины икры. Некоторые кокетки прикрывали свои дерзкие декольте меховыми горжетками.
«И все-таки даже здесь некоторые дамы одеты прилично», — заметила про себя девушка.
