Тэмуджин. Книга 3 - Алексей Гатапов

Таргудай облегченно вздохнул, найдя путь для своих поисков, и налил себе полную чашу. Большими, гулкими глотками выпил до дна.

Крепкое вино и с трудом найденное решение будто облегчили ему душу. Решение было верное: меркиты, когда-то оскорбленные Есугеем, когда тот отобрал Оэлун у их Чиледу-багатура, родного брата их вождя Тохто-беки, так и не отомстили Есугею. Сейчас, если им сообщить, что дети Есугея от Оэлун выросли, а старший женился на молодой красавице, не откажутся от возможности возместить свою старую потерю и получить равноценную добычу.

«Молодая жена старшего сына Есугея – самое что ни на есть то, чего только могут желать меркиты за потерянную ими когда-то Оэлун… – окончательно утвердился в своем решении Таргудай. – Это для них будет самое подходящее возмещение, лучше и придумать невозможно… Ну, а детей Есугея они и сами догадаются прикончить, чтобы уничтожить ненавистное им семя, да и чтобы в будущем не было мести с их стороны».

Однако не менее важным для Таргудая в этом деле, при дальнейшем размышлении, оказалось другое. Здесь скрывалась еще и немалая выгода: меркиты будут признательны ему за то, что он открыл им такое важное дело, и станут ему союзниками. А союзники ему нужны против новых врагов кереитов, и именно меркиты годились ему в друзья в этом деле: с давних пор они жесточайшие враги этого племени и сам Тогорил в детстве был у них в плену и, как он слышал, толок просо в каменной ступе. С кереитами враждовали и татары, и у них тоже в свое время посидел в плену бывалый Тогорил, и теперь Таргудай обдумывал все это и уже догадывался, как построить свое сопротивление кереитскому хану – с помощью его же врагов – меркитов и татар.

Теперь главным делом было связаться с меркитами и установить с ними дружбу.

Окончательно все решив и просчитав, он вызвал к себе Унэгэна. Тот зашел, обреченно вздыхая, готовясь к любому нежданному повороту.

– Ну, не хмурься, не хмурься мне здесь! – зло крикнул Таргудай, поддаваясь внезапно нахлынувшему гневу. – Как добычу делить, брать то, что я для вас нашел, вы все готовы, а как наступит черный день, так носы воротите. Какая может быть удача, если вокруг меня одни недоумки, вроде тебя?.. Наступит время, удача повернется лицом и тогда опять завиляете хвостами, заюлите, знаю я вас, собак. Теперь слушай меня и запоминай… А ну, не щурь глаза передо мной! Чтобы я видел все твои черные мысли в этой никчемной голове. Вот так!.. Выберешь себе лучших нукеров, сколько тебе надо, и отныне будешь делать одно: следить за семьей Есугея. Чтобы я знал каждый ее шаг. Сейчас она находится в степи южнее Керулена, найди ее и не спускай глаз. Пусть нукеры иногда проезжают мимо, заходят кумыса выпить, ну, ты сам знаешь, как все сделать. Но, чтобы я всегда знал, куда укочевали, с кем встречались, с чем живут… чтобы я знал все!.. Возьмешь в моем табуне десять кобылиц, сам выберешь, это тебе мой подарок за верную службу. Ну, иди!

XXXIX

Тогорил-хан гостил в джадаранском курене дней десять, до середины месяца хагдан[22]. Войска свои он отправил обратно на Тулу, оставив при себе лишь тысячу всадников. Уехали с войсками братья его Джаха-Гамбу, Илга-Селенгийн, сын Нилха-Сангум, остались при нем лишь двое ближних нойонов – Убчиртай-багатур и Хуй-Тумэр. При них и в присутствии керуленских нойонов состоялся курултай джадаранского рода, на котором свершился обряд восшествия Джамухи на место главного вождя.

К этому времени улус Хара Хадана был восстановлен полностью. Уже на другой день после встречи Тогорила с керуленскими нойонами к Джамухе начали возвращаться айлы подданных. Толпы воинов с семьями и со скотом прибывали на прежние места, восстанавливали старые курени по разным урочищам улуса.

В главном курене с утра до ночи скрипели, подъезжая, арбы с поклажей, слышался разноголосый гомон, ревели на окрестных холмах коровы и овцы, гонимые на старые пастбища, земля гудела от топота лошадиных табунов. Все вокруг чернело и бурлило от людского скопления, суматохи кочевки.

Прибывшие мужчины, от стариков до малых ребятишек, оставив женщин с арбами на окраинах, подходили к айлу Джамухи, где на коновязи было поднято черное знамя Хара Хадана, низко кланялись ему, окропляли его вином и молоком. Джамуха иногда выходил из большой юрты, где он сидел с ханом и другими нойонами, и тогда прибывшие толпами падали перед ним на колени, били головами об землю.

– Боги услышали наши молитвы, – говорили старики, – мы готовы были и последнее отдать в жертву, лишь бы они вернули нас к тебе. Мы всегда были в улусе твоего отца, и внуки наши должны жить под твоим знаменем.

Джамуха с величественным снисхождением на лице кивал им, и те, склонив головы, не разгибая спин, отходили.

Подданные ставили свои юрты на прежних местах, где они стояли еще месяц назад, возжигали огонь на старых очагах. Несколько дней в курене Джамухи не умолкал шум. Едва обжившись, подданные спешно принимались готовиться к курултаю, к пирам и играм, перегоняли архи, отбирали и откармливали скот на убой. Войска джадаранских улусов готовились к строевому смотру и принесению клятвы знамени нового вождя. Борцы разминали свои тела, стрельцы готовили луки и стрелы, богатые айлы готовили лучших бегунцов к скачкам. Заново собранный курень Хара Хадана перекипал в предпраздничной суете.

Особое значение всему придавало присутствие кереитского хана, а больше всего радовал людей конец войне между родами. Долгожданный мир, наступивший в их степи, ублаготворял душу каждого, давая, наконец, вздохнуть свободно, беззаботно подумать о завтрашнем дне.

– Слава западным богам, заживем по-старому, спокойно, – переводя дух, говорили люди. – Наконец-то, как будто, все стихло.

– Разобрались, кто старший, кто младший, кому где сидеть.

– Конец смутам.

– А вы знаете, кого надо за это благодарить? – знающие не упускали случая показать свою осведомленность. – Двенадцатилетнего парня, сироту, которого в позапрошлом году, перед самой зимой, сородичи бросили на съедение волкам и разбойникам.

– А кто это? – изумленно расспрашивали люди. – Что это за парень такой?

– Сын борджигинского Есугея. Это он привел сюда кереитского хана, отцовского анду, чтобы тот приструнил наших нойонов.

– А этому парню что за дело до наших смут?

– Он анда нашего Джамухи.

– Вон оно что… Видно, хороший будет нойон.

– А что, этот парень шаман или дархан, что он такой умный? – спрашивали любопытные. – А как его зовут?

– Неведомо, шаман или дархан, но ясно, что он и в эти свои годы умом и душой будет повыше наших нойонов – такое благо народу принес. Зовут его Тэмуджин.

– Ну, слава ему и его роду. Если у наших нойонов у самих ума нет, то пусть хоть друзья умные будут.

– Тэмуджин, говорите? Надо запомнить. Еще одна такая смута и, может быть, придется к нему бежать.

– Истинное слово…

XL

С рассвета на южной стороне куреня на ровных, пологих склонах холмов были выстроены джадаранские войска. Девять тысяч всадников Хара Хадана и одиннадцать тысяч – братьев покойного неподвижно темнели потысячно в ряд.

Солнце только что оторвалось от гребня восточного холма, когда от куреня к выстроенным тумэнам двинулась пестрая толпа всадников. Впереди выделялись хан со своей свитой. Кереитские нойоны и ханские нукеры в ярких желтых и красных накидках поверх доспехов, покрывающих крупы их коней, в позолоченных сартаульских шлемах, на отборных, лоснящихся вычищенной, блестящей на солнце шерстью конях, резко выделялись в общей толпе. Рядом с ними керуленские нойоны выглядели серо, тускло. На них и лосиные дэгэлы, обшитые синим шелком, и кожаные шлемы с железными пластинами были попроще, а кони, хоть и в посеребренной сбруе, выглядели диковато, не были так ровно подстрижены и почищены, как у кереитских меринов. С густыми гривами до колен, с облезлыми пятнами линялой весенней шерсти на боках, полуобъезженные монгольские жеребцы по-волчьи скалили зубы, храпели, злобно косясь на ухоженных кереитских коней.

В толпе среди нойонов ехали шаманы и многие старейшины от лучших семейств джадаранского улуса. Позади плелся простой народ, харачу – где-то сбившись кучками, а где и разбредаясь овечьим стадом, – все еще тянулся из-за крайних юрт куреня.

Джамуха и Тэмуджин ехали по правую руку Тогорила. Тэмуджин, уступив анде место рядом с ханом, искоса посматривал на него, сдерживая улыбку, тихо радуясь за него. Думал он и о себе, ощущая приятное чувство гордости и удовлетворения:

«В этом ведь и моя заслуга, никто иной как я призвал хана на помощь… – и, глядя на выстроенные впереди, на склонах холмов, темные колонны джадаранских войск, на огромную движущуюся толпу вокруг, и все еще не до конца веря себе, он как-то по-новому взглянул на себя. – Вот и я как будто бы стал участвовать в жизни племени, прилагать руку к ее ходу. Ведь на самом деле я один заварил все это дело (да неужели это все я один сотворил?!.. Ну, а кто же больше?), по моей воле сейчас курултай этого крупнейшего на юге рода избирает своим вождем Джамуху… Разве каких-то два года назад, при жизни отца, для меня такое было мыслимо?.. Тогда казалось, что только большие люди, взрослые, умудренные жизнью нойоны, могут давать ход таким большим событиям, решать судьбы родов и всего племени. А сейчас и я сделал свой ход, и немалый… Вот как свершаются большие дела…».