Тарлан - Тагай Мурад

скажу когда.

– Во-о-от, это ты хорошо говоришь, бабушка!

23

Заиграло матушкино сердце, сжалось. Ладонью рот сжала, на небо поглядела да и зевнула тяжело:

– А-а-ауф, а-а-ауф!..

Отец наш зевок этот по-своему понял. Обрадовался про себя.

«Вот, уже милосердие святого Хызра началось, вот!» – размечтался.

Участие проявить решил.

– Ты слишком тяжелую работу сейчас не делай, – говорит. – От дурного настроения себя оберегай. Отдыхай побольше. Я вот уже решил одну вещь для тебя сделать. Время придет, скажу.

– О чем это вы?

– Пока не скажу. Время наступит, скажу тогда.

– Сейчас уж скажите.

– Нет, не пойдет. Скажу, так ты всем разнесешь.

– Не разнесу, скажите уже.

Поглядел отец наш в окно, поглядел.

– Песню тебе спою, – говорит тихо.

Рот матушкин в улыбке расплылся.

– Вы песню мне споете?

– Ну да…

Мелко матушка засмеялась:

– Сами споете?

– А кто же еще?

Уткнулась матушка в подушку и давай хохотать.

24

Отказался отец наш холмы сторожить!

Устаю, говорит, в дороге, да и матушке тяжко обед носить.

Перестал туда ездить, дома остался.

Разговоры о всякой всячине ведет, матушку веселит.

День за днем проходит, ночь за ночью следует.

25

Зажег отец наш масляный светильник, прилег.

Дом в потемках.

Перевернулся со спины на бок, к матушке лицом. Руку под шею матушкину запустил. Голову матушкину обнял.

Левой рукой… к воображаемому бешику Хушвакта потянулся. Дотянулся, качать начал. То вверх, то вниз.

Ладонь мягкие-мягкие пелены снова и снова поглаживает. Поглаживает-поглаживает, до места ног дошла… Нет, нет…

Ладонь то вниз, то вверх. То вправо, то влево. Спешит ладонь, дрожит ладонь, ладонь ищет… Нет, нет…

До места, где голова должна быть, ладонью добрался. Осторожно, бережно ощупал. Точно сердце свое ладонью оглаживал… Нет, нет…

Правым ухом к матушкиной груди прижался. Дыхание затаил. Замер.

В ухе матушкино сердце – тук-тук – стучит.

Есть бешик воображаемый! Вот же девять месяцев и девять дней, как мягкие пелены есть!

Хушвакта нет, Хушвакта!

Остыл отец наш. Голову к матушкиному лицу приклонил.

Стала матушка плакать тихонько.

– Не плачь, ладно. Святой дедушка Хызр сказал же… Говорит, а сам матушку гладит-утешает. Прижалась матушка к нему еще крепче. О бороду его щекой трется.

Точно после разлуки долгой, не наглядятся.

Точно истосковались друг по другу, не нацелуются.

Нанежились, наласкались…

– Не съездите ли завтра на базар?

– Отчего ж не съездить?!

26

Разбудила матушка отца нашего ни свет ни заря.

Оседал отец наш лошадь – на базар ехать.

Матушка во тьму таращится…

Месяц еще не взошел, в мире тьма кромешная. Стоит матушка, глядит в место, откуда луна восходит, глядела… не восходит луна, дурной знак!

«Это для меня луна не восходит, это судьба моя во тьме кромешной жить», – с тоской думает.

С отцом нашим прощается:

– Ладно, хорошо съездить – хорошо вернуться.

Поглотила всадника тьма.

Уперлась матушка лбом в угол ворот. Заплакала с досады…

С улицы блеянье козье послышалось.

Обернулась матушка. А это козы друг за дружкой за ворота выбежали.

Загнала коз обратно, ворота изнутри на цепь закрыла. Задвижку задвинула.

Подошла к супе, села. Лбом в колени уткнулась.

Снова плакать принялась…

27

Все уже в Термезе ясно было.

Дохтур тамошний матушке прямо так и сказал. А матушка слова эти отцу нашему… наоборот вывернула!..

Не поверила матушка дохтуровым словам. Тайком от отца нашего в Денау к дохтурам съездила. Обследование у них прошла.

Повторили денауские дохтуры те же слова, что в Термезе слышала.

Не стала отцу нашему о том сообщать. Рыбу покушать в Денау ездила, так сказала.

28

Погасли от скорби с того дня матушкины глаза. В сердце скорбь затаила.

Что в сердце-то – никому не видно. Все печали свои в сердце в тайне держала.

А вот глаз-то не спрячешь. Глаза тебя и выдадут.

Только отец наш не замечал ничего.

Ей бы отцу нашему начистоту все выложить… Но как это сказать?

Такое сказать – с пылью себя смешать. Честь свою женскую в ничто превратить.

Уже и «Я – женщина» про себя не скажешь!

Сказать – разговор пойдет, люди разнесут…

Ну уж нет! Ни в этом, ни том мире никому не скажет!

В одном муженьке, в ненаглядном своем, счастье для нее теперь расцвело.

А муженьку-то уже пятьдесят скоро. А все надеется, все мечтает еще! Суетится все, все в нетерпении, все ждет. Ждет мечту свою, все в нее верит, что в ладонь она ему раскрытую упадет! С лицом горящим, с душой горящей все верит!

И поехал ведь за бешиком! Моргнуть не успеешь – уже с бешиком вернется.

«Вот, бабушка, для Хушвакта бешик…»

Так прямо и скажет!

Получается… обманывает его матушка. Сама знает, а молчит; бок о бок с ним живет, а скрывает; глаза в глаза глядит, а не откроет.

И кого обманывает? Кого больше жизни любит, того, получается, обманывает…

29

Тем временем уже и светать стало.

Отправилась матушка наша в хлев.

За скотиной посмотрела. Корову подоила. Теленка к вымени подтолкнула.

Скотину в стадо погнала.

Ты прощай, коровка моя дойная, прощай!

От входа в птичью клеть камень отодвинула.

В клети спящих кур сразу будить – чик, чик! – не стала. Куры – курк-курк – внутри закудахтали.

Пригнулась немного. Оглядела клеть.

Ты прощай, несушка моя милая, прощай!

Вот уже стоит матушка на кухне. Огляделась вокруг. Соскользнувшую кисею подняла, посуду ею прикрыла. Чтобы опять не соскользнула, уголки кисеи под плошки подоткнула. Остатки еды с чашек-плошек дегтем отмыла.

Ты невестой меня помнишь, печенька, прощай!

Ты невесте мне готовил, казанок, прощай!

Подошла матушка к тандыру, концы платка на плечи закинула, пригнулась. В тандыр заглянула. Прислоненные к стенке тандыра щипцы для углей взяла. Золу ими поворошила. Заслонкой тандыр прикрыла.

Я невестой хлеб в тебе пекла, прощай!

Подмела матушка перед дверью. С потолка копоть смахнула. Окна до блеска выдраила. Дом подмела-поскребла. Подушки-одеяла ровненько-ровненько уложила.

Дом, невестой меня встретивший, прощай!

Села матушка на корточки на ступеньку.

Снова заплакала. Без досады уже заплакала: хик-хик… хик-хик…

30

Заиграло солнце в верхушках яблонь.

Намотала матушка концы платка вокруг головы.

Пошла к воротам. Вышла со двора, вдоль ворот прошлась. На родной двор поглядела.

Точно… точно в последний раз глядела…

Медленно-медленно пошла, пошла, снова остановилась. Обернулась, глянула назад.

Видит, Алапар следом за ней увязался.

– На место, на место!

Алапар пять-шесть шагов выждал. Снова следом побежал.

Матушка остановится, и Алапар замрет. Сидит, на матушку во все глаза глядит.

Махнула на него матушка рукой. Путь свой продолжает.

С камнем в сердце, сама не зная куда, шагает.

Что