Детство в Соломбале - Евгений Коковин

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ О ТОМ, ЧЕГО МЫ НЕ ЗНАЛИ

Вскоре на "Октябрь" пришли люди в военной форме и увели Грисюка Гнусную биографию Грисюка мы узнали позднее после суда над ним. Свидетелями на суд вызывали Костиного отца, моего дедушку и еще многих других, которые знали, чем занимался Грисюк. Настоящая фамилия Грисюка была Сазанов. Когда-то, еще до революции, он был надсмотрщиком в одной из далеких сибирских тюрем. Потом перебрался в Архангельск и работал официантом в трактире. Там ему и дали прозвище Шестерка. Одновременно он служил в охранке и доносил на "неблагонадежных". Тогда же Сазанов связался с иностранной разведкой. Когда Архангельск захватили белые и интервенты, Сазанов-Грисюк стал работать по своей старой "специальности" - старшим надсмотрщиком в архангельской тюрьме, а потом на Мудьюге. Свирепости и жестокости Сазанова не было предела. Он избивал заключенных, издевался над ними. Это он заставлял их раздеваться догола, выстраивал в шеренги на морозе и производил "смотры". "В моей воле всех вас перестрелять!" - кричал он. Летом в жару он раздевался по пояс и с плеткой в руках ходил по лагерю. И заключенные видели на его груди жуткий символ смерти - татуированный синий череп. Сколько людей погибло от его руки! Сазанов - Синий Череп застрелил на работе Лукина. Убежать вместе с белыми Сазанов не успел. Чтобы спасти свою шкуру, он укрылся в одной из пригородных деревень, жил по подложным документам, а потом бежал на Новую Землю. На Новой Земле он выдал себя за спасшегося из экспедиции "Ольги" матроса. Об этой экспедиции он слышал еще в Архангельске и разузнал о ней все, что было возможно. На Новой Земле он прожил три года. Он лгал нам, что знал моего отца, что прощался с ним, обнимал его. В действительности же он никогда не видел "Ольги" и не знал никого из ее команды. Деда Максимыча он мог помнить еще по тем временам, когда был официантом в трактире. Ведь Максимыча в Архангельске знали многие. Лгал Грисюк нам и тогда, когда говорил, что не знал капитана Лукина. Лицемерными были его слова при разговоре со мной: "Так за что же его убили? Вот гады! А я что-то его не помню..." И это говорил человек, который собственноручно убил Олиного отца! Скрываясь под видом промышленника на Новой Земле, Сазанов-Грисюк надеялся позднее, когда все "успокоится", скрыться за границу. Он нарочно не стриг себе волосы и не брился, чтобы в Архангельске его случайно не могли узнать. Решение суда было коротким: расстрелять!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ОБИДА НА КОСТЮ

Пока мы ехали до Кузнечихи на трамвае, мысль о Грисюке, убийце капитана Лукина, не покидала меня. Становилось жутко и противно, когда я вспоминал о том, что разговаривал с ним и верил ему. Ведь я даже приглашал его в гости, хотел познакомить с дедушкой и мамой. Костин отец, Костя и Илько молчали. Конечно, они думали о том же, о чем думал я. Внезапно хлынул грозовой ливень. Улицы мгновенно опустели. Прохожие прижимались к стенам домов, прятались в подъездах. Туча была небольшая, но густая и тяжелая. Она повисла над городом и, казалось, застыла. Молнии, взметнувшись в кромешной черноте тучи, на секунду-две охватывали, словно пожаром, город. И гром был не глухой и раскатистый, как обычно, а трескучий, похожий на оглушительные взрывы огромных ракет. Выскочив из трамвая и моментально промокнув, мы укрылись под железной крышей на высоком крыльце какого-то дома. - Вот это дождь! - воскликнул Костя, вытирая платком лицо. - Хорошо, - сказал отец Кости. - Воздух очистится... Да, чистить-то нам еще много нужно... Я понял намек на Грисюка и ему подобных. Туча отодвигалась от города и становилась пепельно-серой. Дождь почти прошел, и небо заголубело. Все кругом заискрилось и засверкало. От деревянных тротуаров поднимался легкий пахучий парок. Мы перешли по мосту в Соломбалу. Ярко зеленели кусты и деревья, омытые ливнем. Дышалось свободно и хорошо, идти было как-то легко. Илько отправился к Чижовым. Я пообещал попозднее зайти к Косте. Дедушки дома не было. Он уехал на рыбалку. Нет, видно, только смерть разлучит моего милого неуемного старика с его карбасом, с сетями, с далекими лесными речушками. Мама несказанно обрадовалась моему прибытию. Я ни словом не обмолвился о Грисюке, чтобы не расстраивать ее. Зато, войдя в комнату, сообщил: - Знаешь, мама, меня и Илько приняли в комсомол. Мать взглянула на меня и улыбнулась. - Какой ты комсомол, ведь тебе еще только пятнадцать лет?.. - С четырнадцати принимают, - возразил я. - Костю Чижова еще весной приняли. И потом, Костя у нас теперь машинистом на "Октябре". А в следующую навигацию и я машинистом буду. Мама опять посмотрела на меня, подошла к столу. - Оставался бы ты, Димушка, на берегу, - ласково и просительно сказала она. - Дедушка плавал, отец плавал, а до чего доплавались! Один без ноги остался, другой и совсем не вернулся. Лучше бы тебе на берегу... - Нет, мама, я тоже плавать должен. Зачем же тогда было в морскую школу поступать? Я море люблю. - А я опять переживать и беспокоиться должна. И так всю жизнь... А мне уже немного осталось. - Что ты, что ты, мама! - испуганно сказал я. - Разве ты плохо себя чувствуешь, ты болеешь, да?.. - Нет, нет, я так просто... к слову... После ужина я пошел к Косте. Где-то в моей душе теплилась затаенная надежда - встретить Олю. Дважды я прошелся по нашей тихой улице, но не встретил никого из знакомых. Маленькие ребята у дома, где жил Гриша Осокин, играли в казаки-разбойники. Они делились на команды, и я слышал их шумные крики, такие знакомые мне с детства. Минуты две я постоял около смущенно поглядывающих на меня ребят. Когда-то мы здесь так же играли, спорили и дрались. Я вышел на набережную реки Соломбалки. Речка обмелела. Бесчисленные карбасы и лодки стояли, уткнувшись носами в илистые берега. Я оглянулся. Далеко в пролете нашей улицы было видно похолодавшее багряное солнце. Вечер был тихий. Березы и тополя дремотно склонялись над заборами и крышами маленьких одноэтажных домов. Отчаявшись встретить Олю, я пошел к Косте. Все сидели за столом после чаепития и слушали Чижова. Костин отец рассказывал о Мудьюге и о Грисюке-Сазанове. "Всего этого не знает Оля, подумал я. - Она не знает, как погиб ее отец, капитан Лукин. Если бы она знала, что мы привезли его убийцу на своем пароходе!" Костина мать предложила мне чаю, но я отказался, мне не сиделось. Хотелось найти Олю. Мы пошли с Костей на улицу. Илько остался у Чижовых ночевать. Долго мы бродили с Костей по притихшим улицам, почти не разговаривая. Костя о чем то задумался. О чем же? Я думал об Оле. И вдруг я ее увидел. Она стояла на углу нашей улицы со своей подругой Галинкой Прокопьевой. - Только ты ничего не говори ей о Грисюке! - шепнул мне Костя. - Конечно, нет, - так же тихо отозвался я. Мы подошли к девушкам и одновременно, словно торопясь опередить друг друга, сказали: - Здравствуйте! - Добрый вечер! - улыбнулась Оля. Галинка состроила чуть заметную гримасу и отступила, давая нам дорогу. Весь ее вид как будто говорил: "Проходите, пожалуйста!" Но мы остановились. - Дима, - сказала Оля - ты, кажется, плаваешь на "Октябре"? Я читала в газете, что вы спасли английских моряков. Я хотел ответить, но Костя вдруг опередил меня: - Я тоже плаваю на "Октябре", машинистом, а Димка - учеником. Никогда, кажется, я не обижался так на Костю, как сейчас. Мне хотелось все рассказать об англичанах, но я не находил слов, а Костя задорно продолжал. - Мы спасли шесть англичан, не шесть, а пять англичан и одного маленького китайца Его зовут Ли. Может быть, он останется у нас, в Советском Союзе... А шторм был сильный, вы бы знали! Английское судно на дно ушло... Даже Галинка, пренебрежительно относившаяся к нам, заинтересовалась рассказом Кости. - Если бы не мы, быть этим англичанам тоже на дне океана... Из-за Кости я никак не мог вступить в разговор. - Вы... мы... - пробормотал я. И тут Костя смутился. - Ну, не мы, а вся команда "Октяря". - Пойдемте, проводим Галинку, - предложила Оля. Галинка Прокопьева жила за мостиком, неподалеку от Кости. Когда мы с ней попрощались, я сказал: - А теперь проводим Костю. - Нет, лучше я вас провожу, - спокойно возразил Костя, и я еще больше разозлился на него. Теперь разговаривать уже совсем не хотелось. Костя тоже почти всю дорогу молчал, изредка и односложно отвечая на вопросы Оли. Проходя мимо своего дома, я хотел остановиться, но какая-то непонятная сила потащила меня дальше, к дому Оли. Тут мы коротко попрощались. - Завтра воскресенье, - сказала Оля. - Мы собираемся поехать на кошку. Поедемте с нами на лодке. Галинка тоже поедет. Будем купаться и загорать. Разведем костер, даже можно рыбу половить. - Можно поехать, - согласился я. - Поедем, - сказал Костя.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ НА ОСТРОВАХ

Летом в воскресные дни жители Соломбалы любят выезжать за Северную Двину, на необитаемые песчаные острова, густо поросшие ивняком. Такие острова у нас называются "кошками". Говорят, что лучших пляжей, чем здесь, не найти даже на побережье Черного моря - чистый и мелкий бархатистый песок, твердое, ровное дно у реки и теплая вода. Жаль только лето короткое купаться можно лишь два месяца - июль и август. С утра через широкую реку к кошкам словно наперегонки устремляются моторные лодки, шлюпки и байдарки. На низких берегах разжигаются веселые костры. Готовится немудреная пища - тресковая уха, грибной или консервный суп, варится в котелках и запекается в золе картошка, кипятится чай. В былые времена привозили даже самовары и граммофоны. Выезжают на острова целыми семьями и большими компаниями. Древние старики, устроившись поближе к дымным кострам, под горячим солнцем прогреваются крепко заваренным чаем, мальчишки и девчонки почти весь день плещутся в реке или ползают в ивняковых зарослях, воображая себя исследователями и следопытами. Парни и девушки купаются, загорают, играют в мяч и даже танцуют на твердом утрамбованном приливами прибрежном песке. Обычно тихие острова в воскресные дни оживают. Всюду слышны переклички и шумная болтовня, песни, звуки гармошки и гитары. Возвращаются в город к вечеру, когда спадает жара и от воды начинает нести сыростью и прохладой. Костя пришел ко мне рано утром и сообщил, что лодка Прокопьевых, перегруженная пассажирами, уже готова к отплытию. - Значит, мы не поедем? - с тревогой спросил я. - Поедем на "Молнии", - решил Костя. И вот впервые в эту навигацию мы снова поплыли по реке на нашей заслуженной, дряхлой шлюпке. Мы и теперь с Костей гордились своей шлюпкой, на которой так много попутешествовали и пережили столько необычайных приключений. Хорошо, что дед Максимыч залатал и подкрасил ее. Когда-то мы дали нашей шлюпке, тяжелой и неуклюжей, громкое название "Молния". Теперь мы чувствовали - оно звучало насмешливо. И все-таки менять его мы не стали. С нами поехали Илько и Гриша Осокин. Как ни старались мы грести в две пары весел, "Молния" никакой скорости развить не могла. Нас легко обгоняли даже презренные вертлявые плоскодонки. Выехав на Северную Двину, мы сбросили с себя майки и рубашки. Долго не могли мы выбрать подходящее место, чтобы пристать к берегу. Грише все берега казались чудесными. Костя же считал, что в одном месте много народу, в другом - нет кустов. Я соглашался с Костей и разыскивал глазами лодку Прокопьевых, на которой должна была приехать Оля. Но этой лодки нигде не было видно. Так мы плыли вдоль берега и спорили. Гриша горячился. Только Илько молчал и улыбался. Было видно, что ему совершенно безразлично, где приставать. Наконец я заметил на острове Олю и Галинку, и в это же время Костя вдруг сказал: - Вот здесь, пожалуй, местечко подходящее. Пристанем? - Здесь Галинка Прокопьева, - шепотом запротестовал Гриша. - Она такая вредная... Поедем дальше. - Нет, здесь хорошо, - поддержал я Костю. - А то мы так никогда хорошего места не найдем. Приворачивай, Костя! - Да где здесь кусты? Здесь в сто раз хуже, чем... - начал было Гриша. Но Костя круто повернул шлюпку, и через полминуты "Молния" носом врезалась в отлогий берег. Гриша первым выскочил из шлюпки и принялся собирать топливо, чтобы развести костер. Вообще-то костер нам был не нужен - солнце палило нещадно, а варить мы ничего не собирались. У нас даже не было ни котелка, ни чайника. Просто с костром на берегу всегда веселее. Костя разлегся на горячем песке. Я бродил по берегу, раздумывая, как лучше встретиться с Олей. Девушки подошли к нам сами. Они были в легких сарафанах, босые. С ними подошел красивый парень в брюках кремового цвета, в рубашке "апаш", и брат Галинки - мальчишка лет восьми. Гриша Осокин сморщился. Девчонок он вообще не любил, а Галинку Прокопьеву просто ненавидел. С давних, еще детских лет он был убежден, что Галинка зазнайка и выскочка. Щегольской чистенький вид парня, спутника девушек, тоже был явно не по душе Грише. - Давайте купаться, - сказала Оля. - А вы плавать умеете? - насмешливо и сумрачно спросил Гриша. - Наверно, не хуже тебя, - съязвила Галинка. - Я и то умею, - крикнул Петька, Галинкин братишка, и побежал к реке. Вскоре все мы уже были в воде. Даже Илько, который не умел плавать, и тот, шумно отфыркиваясь и смеясь, барахтался на самом мелком месте. Только Бэба (так звали щеголеватого знакомого Галинки) все еще раздевался на берегу, бережно и подозрительно долго укладывал свои кремовые брюки и "апашку". Оля смело, по-озорному вбежала в воду и так же смело бросилась головой вперед. Она сильно и резко плыла в сторону фарватера, и мы едва поспевали за ней. Я был восхищен ее смелостью и умением плавать. Чем дальше мы плыли, тем холоднее становилась вода. Когда, возвращаясь, мы подплывали к берегу, Илько сидел у костра, а Бэба, едва замочив трусики, выходил из воды. - Поганый! Поганый! - кричал Петька, прыгая и злорадно беснуясь около Бэбы. Тех, кто разделся для купания и не выкупался, не окунулся с головой в воду, соломбальские мальчишки презирают и называют "погаными". - Замолчи ты! - прикрикнула на братишку Галинка, сама смущенная водобоязнью Бэбы. - Конечно, поганый, - засмеялся Гриша, стараясь больше обидеть Галинку. - Ладно, не обращайте внимания, - снисходительно сказал Костя. Хорошо после купанья лежать на горячем песке и любоваться сверкающей на солнце рекой. - Как красиво! - сказала Оля. - Я никогда не была на юге, и меня почему-то совсем туда не тянет. Ни за что бы не променяла наш север на юг. Правда, у нас хорошо? - Хорошо, - согласился я. Вид, открывавшийся с острова на Северную Двину и на город, был в самом деле прекрасен. В знойном нежно-голубом небе застыли густопенистые кучевые облака. Узкая полоска противоположного берега ярко зеленела березовым бульваром. Город и его белые здания издали казались игрушечными или нарисованными. Такими же игрушечными казались и стоящие у причалов пароходы и шхуны, маленькие, резко очерченные, неподвижные. И широко, спокойно лежала, словно живая, играющая отблесками солнца, сказочно могучая река. - Да, там очень красиво, в городе, - задумчиво сказала Галинка. - Если там красиво, зачем же ты ехала сюда? - спросил Гриша Осокин. Словно какой-то бесенок ссоры сидел в этом мальчишке. Галинка с ненавистью посмотрела на Гришу. - Не ссорьтесь, - сказала Оля. - Пойдемте лучше за цветами. Идти за цветами Гриша, Илько и Петька отказались. Петька сказал, что он лучше еще раз выкупается, а цветы ему совсем не нужны. Гриша, видно, вполне разделял взгляды восьмилетнего Петьки. Мы разбрелись по острову, перекликались, сходились и вновь расходились. Все цветы, какие я насобирал, я отдал Оле. На берег я вернулся с малюсеньким пучком синих колокольчиков. У Кости было три стебелька петушков. Зато Оля принесла огромный букет, и я заподозрил, что Костя тоже отдал свои цветы ей.