Москва времен Чикаго - Валерий Маслов

Мысли о мести несколько утихомирили Мягди. Он даже прилег на кровать, чтобы помечтать о ней всласть.

Вот как, к примеру, он прикажет своим ребятам поиздеваться над мэром, возомнившим себя выше мафии.

Его главный телохранитель по кличке Мордоворот подталкивает пинками уже порядком измученного Петракова к простейшему сооружению на его подмосковной даче. Всего-то потребовалось несколько неотесанных бревен да горбыли, чтобы соорудить за фешенебельным коттеджем из тонированного стекла и красной черепицы обыкновенную дыбу. Вот сюда, к ней, и подгоняет Мордоворот порядком струсившего Петракова.

И где весь его пыл, вельможный вид, надменная сущность червя-чиновника? Нету мэра города с миллионным населением, над которым он, глупец, возомнил себя хозяином. Есть только жалкий, растерянный, противным голоском молящий о прощении хлюпик.

Но нет пощады тому, кто поднял руку на Джевеликяна!

И Мордоворот, без тени сомнения и сожаления на каменном, без малейших намеков на человечность лице, подводит мэра к дыбе. Поднимает его, страшно кричащего, и начинает пытать.

Он прижигает о голое тело Петракова окурки, загоняет под ногти иголки и разжигает паяльную лампу, обещая поджарить.

Петраков вопит все громче, приятно щекоча нервы наблюдающего за пытками Мягди. Но кричать бесполезно — вокруг, на десятки километров, ни одной дачи, ни души: место для своего загородного логова покойный главарь мафии Юлий Леонидович выбирал не случайно. И досталось оно Мягди Акиндиновичу не по наследству, а в упорной борьбе: кое-кого из конкурентов пришлось убрать.

На этой мажорной ноте о былой битве за дачу звучат настоящие выстрелы. Это Мордоворот стреляет над головой подвешенного на дыбе Петракова.

Очень жаль, что приходится стрелять над головой: он, Мягди, с удовольствием прострелил бы голову этому жалкому мэру. Да пока нельзя: не все дела еще здесь, в России, сделаны. А потому нужно лишь попугать своих противников.

Но так, чтобы они на всю жизнь поняли: с Мягди шутить нельзя. Лучше с ним не связываться.

На этой приятной ноте голова Мягди затуманилась, спокойствие наконец снизошло на него. И он погрузился в сон, в котором продолжил пытки над своими врагами.

Премьер-министр все же не выдержал и попросил, чтобы к нему вызвали Титовко. Что он ему скажет, как намекнет о кризисной ситуации, Николай Николаевич еще не знал. Он помнил, что особо подчеркнул Генеральный прокурор: информация сугубо конфиденциальная и знают о ней всего два человека. Один из них — он, премьер-министр.

Но он все же в первую очередь был человеком. У которого есть семья, который должен беспокоиться о своей работе, о месте в жизни. И сейчас в нем боролись этот простой человек и государственный чиновник, облеченный высшей властью в стране.

Титовко явился незамедлительно. Он решил, что премьер-министр сделал выбор и вызвал его, чтобы сообщить об этом.

Но Николай Николаевич начал совсем не с того. Сначала он почему-то очень подозрительно взглянул на своего пресс-атташе, затем отвел взгляд и потупил глаза. Нелегко начать этот разговор.

Титовко решил ему помочь.

— Николай Николаевич! Этот начальник аппарата уже столько наворочал, что жалеть его не стоит.

— А почему вы решили, что нужно жалеть кого-то другого? — вдруг неожиданно задал вопрос хозяин кабинета.

Титовко опешил: вот уж не ожидал такого вопроса! Былая самоуверенность мигом его покинула. Мгновенно, как волк, оказавшийся в западне, он понял, что этот разговор должен касаться именно его. Только пока не знал, откуда дует ветер.

А премьер-министр, словно угадав его моментальное прозрение, дал время сообразить и подготовиться к ответу.

Титовко не преминул воспользоваться таким сочувствием. Чтобы отдалить момент выяснения своей вины, он начал с далеких от темы философских высказываний.

— Знаете, в Евангелии от Луки приводятся такие слова Господа Бога: «Сын человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать». Вот и мы должны всемерно способствовать этому.

На что уж Николай Николаевич, как ему казалось, познал этого коварного, изворотливого и хитрого человека, но и то был удивлен этой способности менять кожу и обличье, как змея. Только менял сейчас Титовко убеждения и призывал делать как раз противоположное тому, к чему минуту назад призывал. Однако как человек практичный, насмотревшийся за свою жизнь на многие слабости людские, глава правительства оценил самообладание Титовко и способность мгновенно мимикрировать. Потому и ограничился сухим замечанием:

— Я хочу вам сказать только одно: если за вами есть какие грехи, то прекратите их делать. Надеюсь, я ясно выразился?

— Понял, Николай Николаевич. Мне можно идти?

— Идите.

Титовко сейчас нужно было только одно: мгновенно проанализировать ситуацию и сделать вывод о том, что именно известно премьер-министру.

Николай Николаевич же был доволен тем, как вышел из сложной ситуации; вроде бы ничего не рассказал Титовко и в то же время предупредил его.

На следующий день Усков и сам собирался как можно раньше приехать на работу, но его вызвали в прокуратуру еще раньше.

Дежурный, позвонивший в начале шестого утра, ничего не сообщил, и Андрею, пока он добирался от Сокола в центр, приходилось лишь строить предположения.

Но стоило ему подойти к зданию Генеральной прокуратуры, как он сам понял причину столь внезапного вызова на работу почти ночью. Во дворё стояло несколько пожарных машин с развернутыми водяными шлангами, а на его этаже было сыро от потоков воды и пахло гарью.

На месте был уже и Виктор Васильевич. Он встретил Ускова в коридоре, где располагался кабинет следователя, и тут же сообщил, что случилось.

— В пять часов мне позвонил дежурный милиционер, который обнаружил, что в здании пожар. И не где-нибудь, а именно в твоем кабинете. Тебя это не наводит ни на какие размышления? Кроме, конечно, того, что ты должен написать объяснительную, не оставил ли горящих окурков и прочей чепухи, в которую, разумеется, я не верю.

— Конечно, не оставил. Хотя бы потому, что я, как вы знаете, не курю. Да и ушел я вчера довольно рано. Кабинет запер и опечатал.

— Ясно, — тяжело вздохнул Виктор Васильевич. Версия у меня пока одна: умышленный поджог. Впрочем, ее еще надо доказать.

И начальник следственного управления обратился к пожарным:

— Пройти в кабинет уже можно? Вы все закончили?

— Проходите. Мы закончили.

В кабинете Ускова их взорам предстало жуткое зрелище: помещение выгорело практически дотла со всем содержимым. В углу одиноко, как поверженный могиканин, стоял закопченный и оплавленный сейф.

— Так вот, товарищ Усков, — подвел итог Виктор Васильевич. — Вся твоя долгая, кропотливая и опасная работа — коту под хвост. И дело Мягди — тоже. Давай-ка зададим себе вопрос: кому это выгодно?

— Ясно — кому. Тому же Титовко, например. Но ведь он не знает о том, что мы напали на след!

Виктор Васильевич ничего не ответил, а только многозначительно повертел головой. Впрочем, рассчитывать, что в выгоревшей дотла комнате могут сохраниться какие-то подслушивающие устройства, было смешно.

Поэтому Усков и рубанул прямо, как солдат в строю:

— Вы думаете, что… Генеральный?!

— Я ничего не думаю. Я верю лишь фактам. Когда у меня будут факты на этот счет, тогда и сделаем выводы.

Он уже хотел выйти из комнаты, как его взгляд упал на сейф.

— Ты дело Джевеликяна хранил там?

— Да.

— Давай-ка взглянем.

Усков достал ключи от сейфа, подошел к обгоревшему куску железа и попытался его открыть. Но ему это не удалось. Пришлось пригласить пожарных, у которых был надлежащий инструмент.

После долгой возни дверца сейфа наконец поддалась и открылась. Они и тут увидели неутешительную картину: края папок обгорели и обуглились. Однако внутри страницы сохранились целыми. Это была несомненная удача.

Усков, как родное дитя, прижал к себе сохранившиеся в сейфе папки с документами. Вдвоем с Виктором Васильевичем они перенесли их в его кабинет.

Александр Михайлович был страшно раздосадован пожаром. И хотя по официальной версии причиной пожара, как ему доложили, стало короткое замыкание, он в нее, естественно, не верил.

Информация к размышлению у него, что называется, была. Ведь он успел рассказать о находке Ускова и о причастности к крупной авантюре Титовко только одному человеку: премьер-министру. И естественно, не мог сейчас не думать о взаимосвязи пожара с получением главой правительства конфиденциальной информации. Хотя сама эта мысль ему казалась кощунственной, исключать ее вероятность Генеральный прокурор все же не мог.

Он долго разгуливал в одиночестве по своему большому кабинету, не зная, что предпринять. Что делать в таких случаях, Александр Михайлович знал. Но уж очень ему не хотелось подводить Николая Николаевича. Он подумал еще немного и все же решил сначала позвонить главе правительства.