Нестор Махно - Виктор Ахинько

— Наш резерв. Новобранцы, — тихо доложил Батько.

Молодцы, — похвалил комфронта. Он давненько не видел столь преданных взглядов. «Вот тебе и банда, — думалось. — А какие же орлы на передовой! Эх, горе-комиссары». На самом же деле ему показывали отборную черную сотню, что охраняла Батьку и штаб. Он всерьез опасался, как бы комфронта не приехал схватить его за сдачу Мариуполя, связи с Григорьевым и наглый арест комиссаров. Конфликт с ними назревал давно, собственно, с самого их появлении в бригаде. Но нужен был повод, и он возник.

Дмитрий Попов — бывший командир особого отряда ЧК, арестовавший Дзержинского, бежавший из Москвы после июльского мятежа левых эсеров и объявленный вне закона — отирался теперь при штабе. Как-то зашел к Махно и предложил:

— Григорьев набирает силу. Херсон взял, Николаев, Одессу. Но мы же с ним в одной партии. Не послать ли туда хлопцев-эсеров: Горева, например, или Сеню Миргородского? Пусть понюхают.

— Зачем? — не понял Нестор.

— А мало ли. Вдруг понадобится, — Дмитрий смотрел круглыми холодными глазами наивно, бестия. Батько его сразу раскусил: если не подлец, то будет очень ценен.

— Ладно. Посоветуйся с нашим главным контрразведчиком Левой Голиком, и посылайте. Только не этих заметных, что ты назвал, а мелочевку подберите.

Так, исподволь, потянулась ниточка. Григорьев клюнул. Потом стал искать более тесных связей. Договорились о встрече в Екатеринославе. Но там посланца схватили большевики. Кто-то донес. Нет спасу от проклятой диктатуры. Какая же с ней свободная Украина? Комиссаров зато шлют!

В таком настроении Махно встретился с группой анархистов, приехавших из Харькова, Иваново-Вознесенска для совместной борьбы. Один из них, Черняк, рассказывал:

— Наши товарищи сидят по тюрьмам, расстреливаются чекистами всего лишь за то, что выступают на митингах и разоблачают большевиков. Пора проснуться, Батько! — и бросил на стол пачку харьковских «Известий». — Про вас пишут. Вот передовица «Долой махновщину».

Нестор прочитал, побледнел.

— Сейчас же арестовать полковых комиссаров! — приказал Льву Голику. — Хай посидят, как наши в казематах ЧК!

Виктор Билаш пытался протестовать:

— У меня они от станка, от сохи. За что должны страдать?

— Не слиняют, — ответил Махно и сел писать приказ: «Секретно, вне очереди. Всем начбоеучастков, командирам частей… До особого распоряжения всех политических комиссаров арестовать, все бумаги политотдела конфисковать, просмотрев, наложить печати».

Это был бунт. Не зря же нагрянул сам Антонов-Овсеенко! «Что у него на уме? — прикидывал Батько. — Может, пока тут играет оркестр, к Гуляй-Полю стягиваются дивизии красных? Да где они их возьмут? Фронт бы удержать. Нет, для кары — диктаторы найдут!»

Но страхи были напрасны. Махно с высоким гостем держали речь. «Новобранцы» дружно гаркнули «Ура!» Это понравилось комфронта. Ознакомившись с делами в штабе, он еще более утвердился во мнении: тут работают профессионалы. Яков Озеров четко вел документацию, доподлинно знал боевую обстановку, но вдруг брякнул:

— Соседняя с нами девятая дивизия Южного фронта настроена панически, а ее командный состав — белогвардейцы!

Овсеенко не ожидал такого заявления и развел руками:

— Я получил донесение члена их реввоенсовета, что ваша бригада разлагает стоящие рядом части. Кто же прав?

Он умолчал о предложении, которое было там: «В связи со сдачей Мариуполя не сочтете ли подходящим моментом убрать Махно, авторитет которого пошатнулся?» Копия этого донесения ушла к Ленину.

— Вот же документы! — горячо возразил Озеров, пряча покалеченную правую руку.

— Убедили, — согласился комфронта. — В чем нужда?

Сидевший рядом с Батькой Федор Щусь отчеканил:

— Да ничего же нет: ни денег, ни обувки. Дыбенко дал. итальянские винтовки. А чем заряжать? Это просто дрючки!

— Как же вы держитесь? — пробасил Овсеенко. Сам украинец, он знал, насколько тонко тут умеют прибедняться. Ответил сумрачный Каретник:

— Ха, добываем в бою. Взяли пушки — своя батарея. Отбили недавно четыреста коней — вот и кавалерийский полк. Но беда — ни телефонов, ни лопат, ни даже марли, чтоб рану перевязать.

— Зато ероплан есть. Правда, не летает. Волы тянут его, — вставил ехидное слово и Алексей Марченко.

— Кто из вас подсёк конницу Шкуро? — сменил тему разговора комфронта. Хотелось поглядеть на ловкача.

Шутка ли, разломал «доблестных» терцев. Сам Батько? Тот загадочно помалкивал. Не указывали на него и другие. Странно. Это редкий случай польстить. Озеров? Нет, он толковый штабист, а такие не водят полки. Может, тонконосый, что словно с византийской иконы? Как его? Каретник. Вряд ли. Тугодум. Кто же? Высоколобый? Марченко, кажется. Или красавчик Щусь? Кто?

— Отличился Виктор Билаш. Он сейчас под Мариуполем, — сказал наконец Махно. — Вместе с комполка Петренко действовали.

— Доложите конкретнее.

— Потрепав нас крепенько, Шкуро стал на отдых в немецких колониях. Удара не ожидал. А наши сгребли все наличные силы и рубанули ночью с двух флангов. Взяли четыреста пленных и обоз. Генерал засверкал пятками на Дон. Там же крупное восстание против Советской власти в районе Казанская-Вешенская…

Батько явно лез на рожон, и эти, сказанные как бы между прочим, слова задели Овсеенко. Но тут дверь растворилась и, переваливаясь на обрубках ног, вошел незнакомец. Широкое, по-монгольски плоское лицо его улыбалось.

— Наш главный бандит, — осклабившись, не без иронии представил его Нестор.

Гость, казалось, не обратил на это внимания и подал жесткую руку командующему фронтом:

— Я батько Правда.

— Так это о вас ходят слухи, что коммунистов режете и свергаете Советскую власть? — спросил Овсеенко.

«Сейчас начнет о комиссарах», — решил Махно и весь подобрался.

— Ну, якшо вона бойиться калик, ваша власть, — ответил Правда, — то чым же я йий допоможу?

За столом оживились. Он шебутной, бесцеремонный и ноги-то потерял не в бою, а еще когда работал сцепщиком вагонов. То ли зазевался, то ли по пьянке.

— Пора и перекусить, — напомнил Махно. — Прошу ко мне домой.

В светлице на большом столе уже дымилась картошка с куриным мясом, стояли миски с мочеными яблоками, огурцами, помидорами. Налили по рюмке красного вина. Появилась Галина в белом платье и голубом фартуке. Владимир Александрович посмотрел на нее с интересом. Кто такая? На служанку не похожа. Этакая волоокая гречанка.

— Моя жена. Знакомьтесь, — с облегчением представил ее Нестор: объяснение ареста комиссаров откладывалось. — У нас с ней спор нескончаемый.

— О чем же?

— А я вот интернационалист. Галина же Андреевна обожает лишь наш украинский народ. Говорит, егЪ всегда топтали цари. Теперь нужно дать ему все льготы, и мова шоб була тилькы наша, а нэ росийска.

«Импровизация или тоже заготовлено? — прикинул комфронта, чувствуя себя неуютно. — Принимают с честью, но подспудно все время настороже, как струны. Или это мое предубеждение? Или за арест комиссаров опасаются? Поди разберись».

Он резко отбросил волосы на затылок. Понимал, сколь щекотливая тема задета. Сам задумывался иногда: позорно не знать, не ценить родной язык, культуру дедов и бабок. А как это исправить в кровавой буче, в российской стихии, что бурлит вокруг и несет прогресс, однако же, и подавляет исконное, как? Не ущемляя ни то ни другое.

— Ваша жинка дужэ мыла, и вона, звычайно, права, — сказал Владимир Александрович. Его слова понравились. Все заулыбались, закивали. Ледок вроде начал таять.

— Ага, Нестор Ивановыч, отак! — воскликнул батько Правда и первым, без тоста, опрокинул рюмку в рот.

— Но как и свое возродить, приумножить, и соседское не обхаять? — продолжал Овсеенко. — Если по методу Петлюры лишь поменять вывески на магазинах — пшик будет и злобный смех.

— Не стану вам мешать, — Галина тактично ушла.

— Ну что, не грех и по чарке? — предложил комфронта. — Давайте за боевое братство. Сегодня без него нам всем — каюк.

— За свободное братство, — задиристо уточнил Щусь. Выпили, закусывали. Налили еще по одной.

— Мне хватит, — заметил Нестор.

— Что так? — удивился Овсеенко. — Первоклассная же настоечка!

— Я не любитель этого, — соврал Махно.

Услышав его слова, Правда поперхнулся, но тут же прикрыл рот рукой: сидевший рядом с ним Марченко предупреждающе толкнул под бок локтем.

— Чувство меры — первый признак культуры, — одобрил комфронта. — Согласны со мной, батько Правда?

Тот похрустел огурцом, торопливо проглотил и, польщенный вниманием, ляпнул:

— По-нашому, так нэ пье тикы той, хто больный або падлюка!

Озеров, Каретник, Аршинов поморщились: ну Правда, ну остолоп!

— Вот за ваше здоровье и пригубим, — усмехнулся Овсеенко. Вся эта игра забавляла его. О главном никто и не заикался.