Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы - О. Хлевнюк

Ко времени составления проекта резолюции пленума обвинения во вредительстве, предъявленные работникам тяжёлой промышленности, основывались на показаниях, выбитых у арестованных руководителей центрального аппарата этого ведомства — Ю.Л. Пятакова, С.А. Ратайчака и директоров ряда предприятий. Так, на строительстве вагоностроительного завода в Нижнем Тагиле были арестованы начальник строительства Л.М. Марьясин и другие работники. Руководители кемеровского «Химкомбинатстроя» в январе 1937 г. проходили по процессу «параллельного троцкистского центра» и т.д. Орджоникидзе предлагал провести самостоятельную проверку этих дел силами Наркомтяжпрома. В проект резолюции он включил соответствующий пункт: поручить НКТП в десятидневный срок доложить ЦК ВКП(б) о состоянии строительства Кемеровского химкомбината, «Уралвагонстроя», «Средуралмедьстроя», наметив конкретные мероприятия для ликвидации последствий вредительства.

Как выяснится вскоре, предлагая в проект постановления пленума эту формулировку, Орджоникидзе преследовал свои цели. Видимо, решив получить путём самостоятельной проверки на местах дополнительные аргументы для разговора со Сталиным, Орджоникидзе изобретал благовидный предлог для организации таких ведомственных инспекций: комиссии рассылаются согласно решениям (пусть ещё и не принятым) пленума для подготовки программы преодоления последствий вредительства. В действительности же Орджоникидзе дал своим работникам совсем другие директивы.

Об этом ключевом моменте, характеризующем реальную позицию Орджоникидзе накануне февральско-мартовского пленума, мы можем судить благодаря случайности. Именно так, видимо, можно оценить публикацию 21 февраля 1937 г. в газете НКТП «За индустриализацию» статьи профессора Н. Гельперина «Директивы наркома». Этот достаточно откровенный и написанный, что называется, по горячим следам материал успел буквально проскочить в небольшой цензурный зазор, образовавшийся в период относительного замешательства — от смерти Орджоникидзе до появления официальной негативной оценки деятельности Наркомтяжпрома на февральско-мартовском пленуме. Через несколько дней, после того как Молотов в докладе на пленуме подверг комиссии, посланные Орджоникидзе, резкой критике, заметка Гельперина ни за что бы не увидела свет, да и сам он вряд ли осмелился бы написать нечто подобное.

По словам Гельперина, Орджоникидзе вызвал его 5 февраля и попросил отправиться в Кемерово, напутствуя такими словами: «Учтите… что вы едете в такое место, где был один из довольно активных вредительских центров. Все тамошние честные работники — а их подавляющее большинство — сильно переживают эту историю. Вы сами, наверное, тоже находитесь под впечатлением недавно прошедшего процесса (Орджоникидзе говорил о январском процессе 1937 г. над Пятаковым и другими «троцкистами». — О.Х.). Так вот, помните, что у малодушных или недостаточно добросовестных людей может появиться желание всё валить на вредительство, чтобы, так сказать, утопить во вредительском процессе свои собственные ошибки. Было бы в корне неправильно допустить это. Мы не получили бы точной картины того, что было, и, следовательно, не знали бы, что и как надо исправлять. Вы подойдите к этому делу как техник, постарайтесь отличить сознательное вредительство от непроизвольной ошибки — в этом главная ваша задача».

Таким образом, Орджоникидзе фактически требовал от своих сотрудников не подтверждения материалов, сфабрикованных НКВД, а их экономической и технической экспертизы. Учитывая, что в соответствии с официальными установками все хозяйственные проблемы и провалы однозначно оценивались как результат вредительства, такое поручение само по себе было крамольным. И всё же комиссия Гельперина действовала в соответствии с пожеланиями Орджоникидзе и по возвращении из Кемерова представила обширный доклад, в котором совершенно отсутствовали слова «вредитель» и «вредительство». В таком же духе была составлена и записка другой комиссии, обследовавшей под руководством заместителя Орджоникидзе О.П. Осипова-Шмидта состояние коксохимической промышленности Донбасса. Обе эти комиссии успели возвратиться в Москву до смерти Орджоникидзе, который принял Гельперина и Осипова-Шмидта и получил от них подробную информацию.

Несколько иначе получилось с третьей комиссией в составе начальника Главстройпрома Наркомтяжпрома С.З. Гинзбурга и заместителя Орджоникидзе И.П. Павлуновского, посланных на «Уралвагонстрой». Гинзбург — единственный из участников тех событий, доживший до наших дней, вспоминал: «В начале февраля 1937 г. Серго рассказал мне о событиях на нижнетагильском «Уралвагонстрое»… Он предложил мне вместе с Павлуновским… срочно выехать туда в наркомовском вагоне и детально разобраться в существе вредительской деятельности арестованных строителей… По приезде в Тагил я сразу же направился на стройку с тем, чтобы детально разобраться в положении дел… Несколько дней я изучал построенные цеха и сооружения, а затем самым внимательным образом проверил смету строительства и расходы по каждой из статей этой сметы. В итоге убедился в том, что строительство находится в хорошем состоянии, качество работ намного выше, чем на других стройках Урала, хотя в процессе строительства имели место небольшие перерасходы отдельных статей сметы.

В середине февраля из Москвы позвонил Серго и спросил, в каком состоянии находится стройка, какие криминалы обнаружены. Я ответил, что завод построен добротно, без недоделок, хотя имели место небольшие перерасходы отдельных статей сметы. В настоящее же время строительство замерло, работники растеряны… На вопрос Серго: был ли я на других стройках? — я ответил, что был и что по сравнению с другими стройка в Н. Тагиле имеет ряд преимуществ. Серго переспросил меня: так ли это? Я заметил, что всегда говорю всё, как есть. В таком случае, сказал Серго, разыщите Павлуновского и немедленно возвращайтесь в Москву. В вагоне продиктуйте стенографистке короткую записку на моё имя о состоянии дел на «Уралвагонзаводе»: и по приезде сразу зайдите ко мне»[444].

Получив эти материалы, Орджоникидзе вновь обратился к Сталину, но, судя по всему, вызвал у того лишь очередной приступ раздражения. Очень недоволен был Сталин и проектом резолюции, который Орджоникидзе предложил февральскому пленуму. Упомянутый выше его экземпляр сохранился с большим количеством сталинских замечаний, реплик на полях — напротив тех положений, которые выдавали стремление Орджоникидзе смягчить утверждения о вредительстве, ограничиться обтекаемыми констатациями. Окончательная резолюция Сталина, начертанная на первой странице рукописи, гласила: «1) Какие отрасли затронуты вредительством и как именно (конкретные факты). 2) Причины зевка (аполитичный, деляческий подбор кадров, отсутствие политвоспитания кадров)»[445]. Решение, принятое на февральско-мартовском Пленуме уже после смерти Орджоникидзе было более жёстким, чем первоначальные тезисы, подготовленные в Наркомтяжпроме.

Напряжение многомесячных споров и конфликтов между Сталиным и Орджоникидзе достигло максимального уровня в дни, предшествовавшие открытию февральского пленума ЦК ВКП(б). 15 и 16 февраля, помимо служебных дел по наркомату, Орджоникидзе работал над материалами к пленуму: срочно доделывал по поручению Политбюро проект постановления о вредительстве в промышленности и готовил доклад, «набрасывая тезисы на листочках и в блокноте», как вспоминала два года спустя З.Г. Орджоникидзе[446].

Многие подробности о режиме работы Орджоникидзе 17 февраля мы можем узнать благодаря справке, которую составил секретарь Орджоникидзе[447], а также свидетельствам и воспоминаниям очевидцев. Из дома в наркомат Орджоникидзе приехал в этот день в 12 часов 10 минут, хотя обычно, как утверждал заместитель Орджоникидзе А.П. Завенягин, это происходило в 10 часов утра[448]. Опоздание Орджоникидзе могло быть вызвано, конечно, какими угодно причинами. Но косвенно оно подтверждает сведения, которые приводит в своей книге, видимо, со слов жены Орджоникидзе, И. Дубинский-Мухадзе: утром 17-го у Серго был разговор со Сталиным, несколько часов с глазу на глаз[449].

О чём был этот разговор, мы уже не узнаем никогда. Но некоторые предположения о содержании последних споров Сталина и Орджоникидзе можно сделать опираясь на известные факты. Учитывая, что Сталин энергично готовил пленум ЦК, а в 15 часов того же дня предстояло заседание Политбюро, посвящённое обсуждению документов пленума, логично предположить, что речь шла об этих вопросах. Возможно, Орджоникидзе говорил об арестах в НКТП, о судьбе Бухарина, которая должна была решаться на пленуме. Не исключено, что вспомнил о Папулии Орджоникидзе. На следующий день, 18 февраля, должна была состояться встреча Орджоникидзе с директором Макеевского металлургического завода Гвахария, который пользовался особым покровительством Орджоникидзе. Гвахария обвиняли в это время в связях с троцкистами, и, скорее всего, он приехал в Москву искать защиту у Орджоникидзе[450]. Орджоникидзе вполне мог говорить со Сталиным о судьбе Гвахария. (Через некоторое время после гибели Орджоникидзе Гвахария будет арестован). С большой долей вероятности можно предположить, что разговор зашёл о результатах инспекции Гинзбурга (Гинзбург вернулся в Москву рано утром 18 февраля, и через некоторое время Поскрёбышев сообщил ему по телефону, что «И.В. Сталин просил прислать записку о состоянии дел на Уралвагонстрое, о которой ему рассказывал Серго»[451]) и других комиссиях НКТП.