Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы - О. Хлевнюк

О чём был этот разговор, мы уже не узнаем никогда. Но некоторые предположения о содержании последних споров Сталина и Орджоникидзе можно сделать опираясь на известные факты. Учитывая, что Сталин энергично готовил пленум ЦК, а в 15 часов того же дня предстояло заседание Политбюро, посвящённое обсуждению документов пленума, логично предположить, что речь шла об этих вопросах. Возможно, Орджоникидзе говорил об арестах в НКТП, о судьбе Бухарина, которая должна была решаться на пленуме. Не исключено, что вспомнил о Папулии Орджоникидзе. На следующий день, 18 февраля, должна была состояться встреча Орджоникидзе с директором Макеевского металлургического завода Гвахария, который пользовался особым покровительством Орджоникидзе. Гвахария обвиняли в это время в связях с троцкистами, и, скорее всего, он приехал в Москву искать защиту у Орджоникидзе[450]. Орджоникидзе вполне мог говорить со Сталиным о судьбе Гвахария. (Через некоторое время после гибели Орджоникидзе Гвахария будет арестован). С большой долей вероятности можно предположить, что разговор зашёл о результатах инспекции Гинзбурга (Гинзбург вернулся в Москву рано утром 18 февраля, и через некоторое время Поскрёбышев сообщил ему по телефону, что «И.В. Сталин просил прислать записку о состоянии дел на Уралвагонстрое, о которой ему рассказывал Серго»[451]) и других комиссиях НКТП.

Но о чём бы не говорили утром 17 февраля Сталин и Орджоникидзе, разговор должен был завершиться относительно спокойно. Накануне заседания Политбюро Сталин не стал бы доводить дело до разрыва, а, скорее, попытался бы внушить Орджоникидзе некоторые надежды. Действительно, рабочий день Орджоникидзе 17 февраля прошёл в обычном ритме, без каких-либо признаков излишней нервозности и беспокойства. Пробыв чуть больше двух часов в наркомате, Орджоникидзе в 14 часов 30 минут уехал к Молотову в Кремль. Видимо, по пути на заседание Политбюро собирался решить с Председателем СНК какие-то проблемы. Политбюро началось в 15 часов, здесь же в Кремле. Собрание было многолюдным. Помимо всех членов Политбюро, присутствовали большая группа членов ЦК, кандидатов в члены ЦК, члены бюро Комиссии партийного контроля, члены бюро Комиссии советского контроля, руководители групп Комиссии партийного контроля. Рассматривался один вопрос — о проектах решений предстоящего пленума. После обсуждения проекты резолюций по докладу Жданова о предстоящих выборах, Сталина — о недостатках партийной работы, и Ежова об «уроках вредительства, диверсии и шпионаже…» были в основном утверждены. Проект постановления по докладам Орджоникидзе и Кагановича одобрили с оговорками, поручив им составить окончательный текст документа на основе принятых Политбюро поправок и дополнений[452].

Речь, очевидно, шла прежде всего о поправках, предложенных Сталиным. В подлинниках протоколов Политбюро за 17 февраля сохранился экземпляр проекта этого постановления с правкой Сталина. Как и прежде, Сталин вычеркнул из документа ряд фраз об успехах работников промышленности и транспорта. Видимо, не надеясь добиться от Орджоникидзе нужных формулировок, Сталин на этот раз сам вписал обширные вставки. В раздел о причинах, препятствующих разоблачению врагов Сталин предложил формулировку о «бюрократическом извращении принципа единоначалия», когда «многие хозяйственные руководители считают себя на основании единоначалия совершенно свободными от контроля общественного мнения масс и рядовых хозяйственных работников…», чем «лишают себя поддержки актива в деле выявления и ликвидации недостатков и прорех, используемых врагами для их диверсионной работы». Ещё одна обширная вставка Сталина носила программный характер. «Наконец, пленум ЦК ВКП(б), — говорилось в ней, — не может пройти мимо того нежелательного явления, что само выявление и разоблачение троцкистских диверсантов, после того, как диверсионная работа троцкистов стала очевидной, проходила при пассивности ряда органов промышленности и транспорта. Разоблачали троцкистов обычно органы НКВД и отдельные члены партии — добровольцы. Сами же органы промышленности и в некоторой степени также транспорта не проявляли при этом ни активности, ни тем более — инициативы. Более того, некоторые органы промышленности даже тормозили это дело»[453]. Под знаком именно этого сталинского тезиса проходила резкая критика ведомства Орджоникидзе на пленуме.

Через полтора часа после начала заседания Политбюро, в 16 часов 30 минут, Орджоникидзе вместе с Кагановичем пошли к Поскрёбышеву и провели у него два с половиной часа. Судя по времени, они работали над проектом резолюции, согласовывали и переносили в текст замечания, высказанные на Политбюро. В 19 часов Орджоникидзе и Каганович ушли от Поскрёбышева, прогулялись по территории Кремля, у квартиры Орджоникидзе распрощались и разошлись по домам. Серго зашёл к себе в 19 часов 15 минут. Вероятно, пообедал («Обедал нерегулярно: иногда в шесть-семь часов вечера, а иногда и в два часа ночи», — вспоминала позже о последних месяцах жизни Орджоникидзе его жена[454]). В 21 час 30 минут выехал в Наркомат.

От Кремля до здания Наркомата на площади Ногина было совсем близко и поэтому уже в 22 часа Орджоникидзе принимал в своём служебном кабинете профессора Гельперина, только днём вернувшегося из инспекционной командировки в Кемерово. Судя по поспешности, с которой была организована эта встреча, привезённые комиссией данные очень интересовали наркома. По воспоминаниям Гельперина, Орджоникидзе выслушал его рассказ, задавал вопросы о строительных работах, состоянии оборудования, попросил изложить доклад в письменном виде и подготовить все распоряжения, которые предстояло дать в связи с проведённой проверкой от имени наркома. Новую встречу с Гельпериным Орджоникидзе назначил на 10 часов утра 19 февраля[455]. Учитывая, что в это же время предстоял доклад Орджоникидзе начальника Главазота Э. Бродова[456], утром 19 февраля должно было состояться совещание по работе химической промышленности.

Сам по себе факт назначения сроков этих встреч достаточно показателен. Обычными, ничего не предвещавшими, были и другие дела, которыми Орджоникидзе занимался вечером 17 февраля в Наркомате. Как всегда он подписал большое количество бумаг, выслушал какие-то доклады. 17 февраля датированы три последних приказа Орджоникидзе. Около полуночи Орджоникидзе встречался и беседовал со своим заместителем, ведавшим химической промышленностью О.П. Осиповым-Шмидтом[457]. Осипов-Шмидт, как говорилось выше, за несколько дней до того возглавлял комиссию, посланную Серго на коксохимические предприятия Донбасса, и, скорее всего, разговор шёл именно об этой поездке. В 0 часов 20 минут Орджоникидзе уехал со службы домой.

Все события, происходившие до этого момента, свидетельствуют о том, что работа Орджоникидзе протекала в достаточно привычном русле, ничто не предвещало трагической развязки. Несомненно, после возвращения Орджоникидзе домой произошли какие-то ключевые события. Однако, к сожалению, наши сведения об этих последних часах жизни Орджоникидзе крайне ограничены. Вероятнее всего, между Сталиным и Орджоникидзе состоялся новый острый разговор, завершившийся через несколько часов трагической развязкой.

Несмотря на то, что мы, видимо, уже никогда не узнаем многих деталей этих событий, можно зафиксировать самый существенный, с точки зрения темы данной работы, факт: Орджоникидзе погиб потому, что пытался в какой-то мере предотвратить усиливающиеся репрессии. Эта констатация, однако, порождает следующий вопрос: как далеко готов был зайти Орджоникидзе в своей борьбе со Сталиным. Как считает Р. Такер, «благодаря своей давней близости к Сталину, их общему грузинскому происхождению, своей склонности приходить в ярость до степени полной утраты чувства благоразумия, своей преданности делу партии, Орджоникидзе был единственным из оставшихся известных лидеров, кто мог открыто противостоять Сталину на предстоящем пленуме и, возможно, превратиться в ключевую фигуру последней согласованной оппозиции сталинской жажде террора. Сталин должен был любыми средствами предотвратить это»[458]. Эта точка зрения имеет широкое распространение. Доводя её до логического конца, многие авторы делали предположения, что Орджоникидзе был убит по приказу Сталина. Однако, все до сих пор выявленные данные свидетельствуют лишь о том, что Орджоникидзе пытался переубедить Сталина, не вынося разногласия за рамки их личных «двухсторонних» отношений. (Характерная деталь: за 47 дней 1937 г., которые суждено было прожить Орджоникидзе, только в кабинете Сталина он побывал 22 раза и провёл там почти 72 часа (приложение 4)). Соответственно, все известные факты, сама политическая биография Орджоникидзе, его поведение в последние месяцы 1936 и в начале 1937 г., наконец, крайне плохое состояние здоровья Орджоникидзе свидетельствуют, скорее, в пользу версии о самоубийстве наркома тяжёлой промышленности. Это было самоубийство-протест, последний, отчаянный аргумент Орджоникидзе, который безуспешно пытался переубедить Сталина прекратить репрессии против «своих»[459].