Женщины да Винчи - Анна Берсенева

– Разве? – Он пожал плечами. – Я не чувствую. Ну пойдем в другое, если хочешь.

Совсем рядом, здесь же, на Казанской, ей было известно два гораздо более приличных кафе. Но Костя уже присел за столик, и Белке стало жалко его поднимать.

Она уселась рядом с ним, изучила меню в виде листка, торчащего в какой-то убогой вазочке, и спросила:

– Ты что будешь, щи или солянку?

Более широкого выбора первых блюд в пахнущем тряпками заведении не предлагалось.

– Возьми что хочешь, – ответил он. И, может быть, подумав, что такое безразличие с его стороны покажется ей обидным, пояснил: – Я правда не гурман. Мне даже природа этого явления непонятна.

– Почему? – с интересом спросила Белка.

– Ясно же, во что превратится через два часа самая чудесная пища. Так зачем уделять ей излишнее внимание?

Белка расхохоталась. Но тут же замолчала: все, что произошло совсем недавно, не располагало к смеху. И точно так же не располагало к этому выражение Костиного лица.

Она видела, что он весь находится во власти… Но во власти чего? Это было ей непонятно. Она понимала лишь, что дело здесь не в его неспособности отключаться от врачебных забот по окончании рабочего дня. Это умели все врачи, и он тоже. Белке хватало наблюдательности, чтобы заметить это за месяц своей работы в больнице, да и раньше, за все время, что она знала Костю.

Но вот теперь она смотрела на него, и ей казалось, что она не знала его совсем. И то новое, что она видела в нем, вызывало у нее смятение. Не то чтобы она воспринимала это новое как что-то плохое, но ощущение, что рядом с нею человек, незнакомый по своей сути, – это ощущение было тревожным, хотя ничто внешнее в Косте не изменилось.

Она спросила бы его об этом, если бы понимала, о чем следует спрашивать. И если бы видела, что он хоть немного расположен сейчас отвечать на отвлеченные вопросы.

Подошел официант, Белка заказала еду, в самом деле первые попавшиеся блюда. Костя смотрел на нее темными странными глазами. Она отвела взгляд. Она ничего не понимала, что происходит. Мысли ее метались в поисках опоры.

Через два дня Новый год, стены украшены «дождиком».

Она вспомнила, как в прошлом году в такое точно время случайно забрела с веселой компанией в кондитерскую на Большой Грузинской, где Новый год ощущался всеми органами зрения, обоняния и осязания. Золотистым светом освещены были деревянные стены. На длинном-предлинном прилавке выставлены были под большими стеклянными колпаками ярко-желтые бисквиты, и воздушные безе, и какие-то зефирины замысловатых форм. С потолка свисали на серебряных веревочках пряничные домики, смешные человечки из песочного теста и имбирные рождественские звезды, а из пекарни, в которую можно было заглянуть через стеклянную дверь, доносился умопомрачительный запах, и выяснилось, что это пахнет гречишный хлеб, который пекут повара в кипенно-белых колпаках, и все стали этот гречишный, а потом и кунжутный хлеб пробовать, потому что всем это было ужасно интересно, и всем было легко и весело…

Теперь Белке казалось, что все это происходило на другой планете.

Первое и второе принесли одновременно, и, пока ели солянку, котлеты остыли. Белка даже не удивилась, что ей это все равно. Это все равно было Косте, а она находилась сейчас в какой-то странной зависимости от него. Это тоже было ново и тоже вызывало смятение.

– Пойдем? – спросил он, когда Белка доела котлету.

Она обрадовалась бы, если бы он захотел выпить. Но он запил еду водой. Ему не хотелось ничего, это было очевидно. Ничего такого, что было бы ей понятно.

Глава 10

До дому доехали в молчании.

В саду стояла кромешная темень, окна тоже были темны. Белка вспомнила, что Сева недавно сообщил ей, что они уезжают на зимние каникулы к бабке в деревню. Она тогда не придала этому значения, ей не было дела до того, где Сева проведет каникулы.

«Так, может, и мамаша его уехала? – подумала она теперь. – А Костя что же? Или она к Новому году вернется? Или он к ней поедет?»

Холода в вятской местности в декабре настали такие, что деревья трещали в саду. Белкины глаза быстро привыкли к темноте, и ей казалось, что она видит, как из стволов яблонь вытрескиваются морозные искры. Она подняла повыше воротник шубки.

Шубку пришлось купить уже здесь, в Кирове, Белка ведь не предполагала, уезжая из Москвы, что ее путешествие затянется до зимы. И, кстати, надо было настоящую шубу покупать, длинную, из медвежьей какой-нибудь шкуры, или что в этой местности носят, а то в коротенькой, из белки, здесь концы можно отдать…

Все эти незначительные мысли вертелись у нее в голове, пока она шла вслед за Костей по тропинке, узко расчищенной в снегу.

Они вошли в дом, он включил свет, и Белка поняла, что они совершенно одни. Это было понятно не по тишине даже, а по ощущению только его, ничьего больше присутствия. Она никогда не замечала таких вещей, просто не думала о подобном; это тоже было ново.

Перед ней стоял в незнакомом доме незнакомый мужчина, про которого она не понимала ничего, и смотрел на нее невиданными глазами.

– О чем ты все время думаешь, Костя? – спросила она.

И будто со стороны услышала, как тихо и растерянно звучит ее голос.

– О тебе, – сказал он. – А ты не видишь?

– Я боюсь это видеть, – ответила она.

И только произнеся вслух, поняла, что это именно так.

Она до этой самой минуты боялась увидеть то, что есть. Никогда с ней такого не бывало!

– Почему? – спросил он.

– Это неожиданно слишком, – жалобно пробормотала она.

Ей было стыдно за себя.

– Почему? – спросил он снова.

– Потому что мы с тобой друг к другу привыкли.

– Я не привык к тебе.

– Мне так казалось, – уточнила она. – Что мы друг к другу привыкли.

– А это должно быть сразу? – спросил он.

В его голосе слышалась неуверенность. Ясно было, что он в самом деле не знал, как это бывает. Странно!

Но еще более странно было то, что и Белка этого не знала.

– Я не знаю, как это должно быть, – честно ответила она, забыв, что во всех предыдущих случаях, многочисленных случаях, разнообразных случаях, знала это как раз совершенно точно, по дням, часам и минутам, и ни разу не ошиблась ни в одном из своих пошаговых предвидений.

Они обнялись осторожно и робко. Белка, во всяком случае, чувствовала робость. Но в то мгновение, когда она коснулась Костиных рук, робость исчезла – сменилась догадкой.

Она догадалась, почему в его присутствии – всегда, с первой минуты – охватывало ее необъяснимое чувство защищенности. Оно от его рук исходило! Белка даже скосила сейчас взгляд на его руки, обнимающие ее, словно хотела в этом удостовериться. Но удостовериться взглядом было невозможно, с виду руки были самые обыкновенные, не особенно большие, с узкими пальцами. И плечи у него были неширокие, и легкость, хлесткость была во всем его теле.