Повседневная жизнь современного Парижа - Ольга Семенова

Не настаивай господин Дижуд на необходимости досконального соблюдения традиций, сами мусульмане на это бы не пошли, но «раз власти позволяют, то пожалуйста!». И ежегодно сотни французов испуганно сжимались в своих жилищах, слушая предсмертные хрипы баранов в ванных экзотических соседей. Шум, специфический запах, лужи крови. Много лет спустя кандидат в президенты от правых Николя Саркози во время своей предвыборной кампании скажет: «У нас больше не будут перерезать горло баранам в ванной!» Возможно, одна эта фраза принесла ему сотни тысяч голосов.

Но вернемся к мечетям. Желание верующих людей иметь место для молитвы поблизости от дома и работы вполне понятно. В свое время при помощи французских властей была построена церковь для русских эмигрантов в Булони-Бийанкуре, поблизости от завода «Рено», на котором многие из них работали. Мусульмане заслуживали подобного отношения. Сперва они обустраивали мечети в пустующих квартирах АШАЛЕМов, иногда в подвальных помещениях. Молиться там было неудобно из-за крайней тесноты. Верующие стали обращаться в мэрии за разрешением на строительство полноценных культовых сооружений. В ответ местные жители устраивали бойкоты, но постепенно мечети в Париже и предместьях стали появляться. И если в этом процессе ничего предосудительного нет, то достаточно абсурдным видится решение господина Дижуда обязать руководителей заводов и фабрик выделить для мусульман места для ежедневных пяти молитв во время рабочего дня. Не в каждой мусульманской стране власти дошли до такого «прогресса». Он также попросил руководство подстроиться под Рамадан, уважать физическое состояние мусульман в этот период и в течение всего года готовить специальную еду, по всем кораническим правилам. Исламу было оказано явное предпочтение.

Никогда французское государство так не поддерживало христиан, иудеев или буддистов. Никогда не предлагало верующим португальским рабочим установить часовенку на месте работы, а русским и украинским — постные блюда в заводской столовой во время Великого поста. Почему господин Дижуд так ратовал за «корни» и «традиции»? Гуманизм? Личная симпатия? Политическая недальновидность? Ханжество? Злой умысел? Ничто из перечисленного, как мне думается. Дело, скорее, в оппортунизме экономической верхушки, хотевшей любой ценой прибыли и послушания. Руководители заводов, будь то «Ситроен» в Ольне-су-Буа, «Тальбот» в Пуасси или «Рено» в Булони-Бийанкуре, выписали имамов из Марокко и платили им за то, чтобы те призывали рабочих к покладистости и доносили на тех, кто симпатизировал синдикатам. Сперва те так и делали. Видимость гармонии создавалась полнейшая. Один турецкий имам говорил своим доверчивым соплеменникам, приехавшим во Францию: «Мусульманин, где бы он ни работал, независимо от религии его начальников, должен заслужить свою зарплату. Он не имеет права портить принадлежащую другим собственность. Иначе придется ему отвечать перед Богом. Этого требует ислам». Пять раз в день сотни тысяч рабочих в синих комбинезонах простирались ниц в направлении Мекки на ковриках, заботливо подстеленных руководством, слушали слова имама о необходимости терпеть и выносить трудности в ожидании лучшего мира, а затем продолжали старательно работать во славу капитала за скромные зарплаты. (Стоит ли теперь удивляться, что дипломированные специалисты-мусульмане просят на местах работы места для молитв, ведь их родителям это было разрешено.)

Но постепенно у рабочих стали открываться глаза на причины такой «религиозной заботы» — их эксплуатировали, разыгрывая карту веры. А в 1979 году произошла революция в Иране. Потрясая белой бородой, Хомейни гнусавыми воплями призывал мусульман всего мира к священной войне и пророчил, что через тридцать лет Франция станет исламской республикой. Эти речи взбудоражили умы французских мусульман. Все чаще в мечетях перед молитвой раскладывались брошюрки с критикой Франции и пропагандой воинствующего ислама, поднятого на щит иранской революцией. Чем больше была мечеть, тем больше в ней появлялось агрессивно настроенных чужаков, нарушавших мирный ритм жизни верующих. Не остались в стороне и многие имамы, начав призывать рабочих к независимости и контактам с профсоюзами.

Произошло удивительное — рабочее движение сблизилось с религией. Тогда и прошли первые большие манифестации выходцев из Африки и Турции: на улицы вышли рабочие автомобильных заводов. Те самые, которых французское начальство до этого момента воспринимало как хороших, молчаливых и покладистых работников. После удачной забастовки манифестанты совершали совместную молитву в зданиях заводов. Руководство соответствующим образом реагировало — обливало молящихся водой из брандспойтов. Люди продолжали молитву: мокрые, на коленях, с искорками ненависти в глазах. Идиллия а-ля Тартюф закончилась. Началось время взаимной неприязни…

Эмиграционная политика того периода удивляет своей непоследовательностью. В 1976 году решили воссоединить семьи, а в 1977 году государственный секретарь Столеру предложил решение «эмигрантской проблемы» путем так называемого «Миллиона Столеру»: добровольно отъезжавший к себе на родину эмигрант получал 10 тысяч франков на обустройство. Эмигранты, год назад выписавшие жен и детей, уезжали, понятное дело, неохотно. Тогда в 1978 году мусульман с французскими документами, давно осевших, стали выселять насильно. Целью правительства было изгнание 500 тысяч эмигрантов. Это вызвало справедливую волну недовольства среди защитников прав человека. В 1980 году Столеру отрезал: «Мы более не примем во Франции ни одного иностранца». Но в 1981 году президентом был избран социалист Франсуа Миттеран и политика в отношении эмигрантов смягчилась. Потом вновь ужесточилась в 1985 году стараниями правого министра Шарля Паскуа. Затем снова смягчилась. Последовательности никакой, сплошные, столь знакомые нам по родной истории шараханья.

Но, независимо от смягчения или ужесточения курса, продолжалось воссоединение семей: во Францию ежегодно приезжали сотни тысяч новых эмигрантов, заведомо обреченных на ничегонеделание. По переписи населения 1982 года во Франции в тот момент находилось более четырех миллионов иностранцев, из них 800 тысяч алжирцев, 450 тысяч марокканцев, 190 тысяч тунисцев, 125 тысяч турок. Среди приехавших в том году на территорию Франции почти половина — выходцы из Африки. К 1987 году во Франции насчитывалось около трех миллионов мусульман, на сегодняшний день — шесть миллионов. В 1990 году премьер-министр социалист Мишель Рокар скажет: «Мы не можем принять во Франции всю нищету мира». А в 1991 году будущий президент Жак Ширак произнесет более чем резкую речь: «Наша проблема — не иностранцы, а их количество. Их, возможно, не больше, чем до войны, но они другие и в этом разница. Когда у нас работали испанцы, поляки и португальцы, то они создавали меньше проблем, чем мусульмане и черные. Французский труженик работает с женой и получает (на двоих) 15 тысяч франков (2600 евро. — О. С.). У него в АШАЛЕМе, в квартире напротив, живет отец семейства с тремя или четырьмя женами и двадцатью детишками и получает 50 тысяч франков (8 тысяч евро. — О. С.) пособий, разумеется, не работая. Добавьте к этому шум и запах. Как вы хотите, чтобы французский труженик не сошел с ума?! И то, что я говорю, не является проявлением расизма. У нас больше нет возможности воссоединять семьи».

Но семьи продолжали воссоединяться и воссоединяются до сих пор. А Ширак, ставший президентом в 1995 году и пробывший на своем посту два срока, не сделал ничего, чтобы остановить эту эмиграционную неразбериху. Более последовательную и адекватную эмиграционную политику выработал лишь президент Николя Саркози в 2008 году. Он не запретил воссоединение, но обязал всех приезжающих выучить французский язык и доказать степень родства с проживающими во Франции. Начал выселение румынских и болгарских цыган, наводнивших Францию и возведших массу бидонвилей (в 2008 году за пределы страны было вывезено 30 тысяч человек). Он же заговорил о «выбираемой эмиграции». Что происходило во Франции до сих пор? Неквалифицированному рабочему-мусульманину (да и христианину) из Африки было значительно легче получить документы, чем способному мусульманскому студенту, закончившему во Франции высшее учебное заведение. Почему? Франция, дескать, не имеет права лишать развивающиеся арабские и африканские страны их лучших представителей. И замечательный молодой врач или инженер уезжал к себе в тьмутаракань, а еле читающий эмигрант оставался, уповая не столько на свои таланты, сколько на пособия.

Теперь приезжий специалист может надеяться на получение документов, достаточно иметь профессию, указанную в списке востребованных во Франции. Саркози на деле применил и «позитивную дискриминацию» — то есть поддержку детей эмигрантов и молодых эмигрантов в их учебе и получении престижной работы. При нем был выбран первый префект-мусульманин Аисса Дермуш, а за ним второй, в Сена-Сен-Дени, Нассер Меддах. Министром юстиции, как я уже упоминала, стала дочь марокканских эмигрантов Рашида Дати, а государственным секретарем по правам человека — чернокожая девушка Рама Яде.