Польский пароль - Владимир Петров

— О, нет! Благодарю вас, герр оберст! Но у меня другой путь: я должен сопровождать доктора Грефе.

— Понято. В таком случае вы вернетесь, выйдя «из боя» с диверсантами. Ну это мы детально продумаем завтра.

Крюгель так и не уснул в эту ночь: перебирал и перечитывал свои бумаги, жег ненужные, тщательно пересматривал все вещи в чемодане, даже в дорожном несессере. Уже завтра к вечеру тут будут хозяйничать «черные молодчики» Ларенца, а скорее всего, он сам лично. Ничего не должно присутствовать лишнего, но и ничто не должно исчезнуть из привычных вещей. Все естественно: очередная служебная поездка и обычный на войне фатальный случай. И появится опись личных вещей «пропавшего без вести» оберста — инженера Ганса Крюгеля.

Интересно, пошлют ли они уведомление на этот счет в Магдебург? Из всех его родственников в живых осталась только тетка фрау Хильда (в столе, кстати, остаются несколько ее писем с обратным адресом).

Закончив дела, он достал бутылку старого коньяка, которую привез еще из Берлина. Пить ему не хотелось, однако стоило пригубить, попробовать. Хотя бы затем, черт побери, чтобы распечатать бутылку (не оставлять же ее неприкосновенной этому подонку Ларенцу!).

Смакуя коньяк, Крюгель усмехнулся неожиданно пришедшей мысли: ведь с завтрашнего дня он уже будет не «герр Крюгель», а «товарищ Крюгель». Он снова вступает в когорту «товарищей», как было восемь лет назад в таежной Черемше.

Что ж, выходит, правы русские: все в этом мире возвращается на круги своя.

Эфир напоминал базарную сумятицу: вопли, выкрики, скороговорка пропагандистских зазывал и четкая дробь военных обозревателей, перемежаемые джазами американских радиомаяков, работавших «на привод». На всех языках звучало имя Адольфа Гитлера в связи с неудавшимся покушением — мир был обескуражен, разочарован.

На ультракоротких волнах в диапазоне армейских радиостанций тоже царил кавардак: сыпались русские, немецкие, польские команды, радиостанции всех родов войск взбаламутили эфир над полем гигантского сражения от Черного до Балтийского моря.

Сержант Анилья тщетно пыталась добиться устойчивой микрофонной связи с «Саратовом» — танковым десантом Вахромеева, который, судя по мощности пробивавшихся сигналов, был уже где-то рядом, буквально в десятке километров. Неудачной, сплошь забитой оказалась рабочая волна, обе запасных — тоже.

К тому же поблизости над Карпатами бушевала летняя гроза — приемник беспрерывно трещал, сыпал электрическими разрядами.

Наконец с помощью морзянки Анилье удалось установить связь: «Саратов» указал им направление и координаты точки для выхода всей группы.

Это был почти тот же район, где еще недавно дислоцировался польский партизанский отряд «Батальон хлопски». Сравнительно недалеко, однако предстояло в дневное время форсировать реку, а это, как хорошо знал Полторанин, было делом крайне рискованным. Впрочем, «Саратов» обещал помощь и высылал им навстречу взвод бронетранспортеров-амфибий.

Им следовало уходить немедленно, так как в долине по проселкам с самого утра курсировала немецкая пеленгационная автомашина. С минуты на минуту можно было ожидать прочесывания подвижного отряда эсэсовцев.

Быстро упаковали рацию по-походному, распределили по вещмешкам резервные боеприпасы, вместо продовольствия по нескольку лишних гранат, учитывая возможный бой на прорыв.

Теперь предстояло собрать в дорогу «трофейного оберста» Ганса Крюгеля. Он все это время безучастно сидел в стороне на пеньке, расстегнув мундир, обмахивал фуражкой мокрое вспотевшее лицо. Временами поглядывал на Полторанина и все пытался припомнить: действительно ли он повздорил с ним когда-то на собственной свадьбе? Нет, память ничего не подсказывала. Никакого намека.

Другие мысли его, как ни странно, сейчас совершенно не интересовали. Им владела апатия. Он чувствовал себя в роли неудачного парашютиста, который завис на дереве. Вроде бы приземлился, а между тем до земли еще далеко. И стропы обрезать не хочется — падать наверняка будет больно. И висеть слишком долго тоже неудобно…

Полторанин шагнул к оберсту, протянул взятый вчера из тайника новенький шмайсер, блестевший смазкой:

— Возьмите! Пригодится.

Даже не взглянув на автомат, Крюгель отрицательно покачал головой:

— Нет. Я есть пленный. Я война кончал. Не надо.

— До плена еще далеко! — усмехнулся Полторанин, — Может, придется пробиваться с боем. Тут полно эсэсовцев. Не поглядят и на ваши полковничьи погоны.

Крюгель тщательно вытер платком лысину и надел фуражку. Поднялся, чопорно вскинул подбородок:

— Я своих не стреляйт! Не имей права.

— Чудак-человек! — не обиделся, пожал плечами Полторанин. — Ну глядите сами. Только сказавши «а», все равно придется выговаривать весь алфавит. Рано или поздно.

— Не придется! — упрямо сказал полковник. — Надеюсь, нет.

— Поживем — увидим… Пошли!

Час спустя вся четверка: Полторанин, Гжельчик, оберст Крюгель и сержант Анилья — вышла на лесную поляну, к тому самому сгоревшему хутору, у которого когда-то Полторанин, в проливной дождь блуждая по ночному лесу после неудачной переправы, восстановил наконец ориентировку.

Здесь на пологом склоне в буйной, по грудь, траве гудели шмели, наперегонки трещали кузнечики, от заброшенного огорода домовито пахло цветущей картошкой и разомлевшим на солнце укропом. Над холмистой далью плыло сине-зеленое лесное предвечерье…

Они допустили первую ошибку, не обойдя эту поляну стороной, орешником, а соблазнившись ее мирным разнеженным видом, пересекли наискось по тропинке. Второй промах случился на опушке, где тропа снова ныряла под прохладную сень буков, — нос к носу они столкнулись тут с троими солдатами-эсэсовцами.

Спасло их то, что все они, кроме сержанта Анильи (а она шла последней, замыкающей), были в немецкой форме. Увидав оберста, гауптмана и ефрейтора-гренадера в столь необычном месте, эсэсовцы изумленно переглянулись, а один из них даже успел спросить:

— Во хин геен зи?[43]

Ответам была короткая автоматная очередь Гжельчика, шедшего первым.

Кто знает, может быть, в этой непредвиденной ситуации следовало действовать по-иному… Хотя вряд ли. Даже знай разведчики заранее, что эти трое солдат — головной дозор отходившего от реки эсэсовского подразделения, они, наверное, все-таки пристрелили бы их. Ничего другого сделать было нельзя, уж слишком внезапной получилась встреча. Без шума просто не обошлось бы.

А так хоть без потерь. Но это в первую минуту.

Потом начался бой. Разведчики отошли назад, и Полторанин принял единственно разумное в этом случае решение: занять оборону, используя каменный фундамент сгоревшего дома, ударить огнем, гранатами и заставить эсэсовцев обойти хутор стороной. Самим разведчикам отходить было некуда — у них в тылу, у Лыпни, тоже находились немцы, прочесывали лес.

Эсэсовцы цепью вдоль всей опушки трижды поднимались в атаку, рассчитывая смять десантников, но каждый раз под огнем откатывались обратно в лес.

Обходить хутор они явно не собирались. Но и в очередную атаку не торопились, оставив в траве более десятка трупов. Полторанин понимал: враг будет менять тактику. Скорее всего, немцы попытаются окружить хутор, взять в огневое кольцо — силы у них для этого есть. И время есть— до наступления темноты еще часа три. Надо прорываться, пока не поздно…

Эсэсовцы действительно начали обтекать поляну по сторонам, по зарослям орешника. Одновременно они применили и нечто другое, чего не предугадал Полторанин: навесной огонь с деревьев, из густых крон буков. Первым был ранен Крюгель, которого Гжельчик, казалось бы, усадил в безопасное место — за кирпичи полуразваленной печки. Пуля ударила оберсту в плечо, почти в то же место, что и год назад в Харькове. Он, тихо вскрикнув, вывалился из-за своего укрытия.

Анилья бросилась к нему с раскрытой санитарной сумкой. Но так и не закончила перевязку, ткнувшись лицом в битый кирпич. Пилотка ее, сдвинутая на затылок, сразу сделалась бурой от крови…

Это, несомненно, бил снайпер.

Полторанин вдруг почувствовал холодную щемящую легкость во всем теле — это было знакомое ощущение надвигающейся беды, близости поражения. В такие минуты он действовал четко, молниеносно.

Выставил над укрытием фуражку, выманил на выстрел немецкого снайпера и длинной очередью снял его с дерева. Потом кубарем перекатился на правую сторону фундамента, где капрал Гжельчик уже вел огонь по выскочившим из кустов солдатам.

Он ошибся, полагая, что сбитый с дерева немец был единственным снайпером-«кукушкой». Оттуда же, из густых буковых ветвей, хлестнула автоматная очередь, и Полторанин осел на землю, скорчился: пули прошили обе ноги, по бедрам, навылет…