Кто брал Рейхстаг. Герои по умолчанию... - Николай Ямской

Доклад о взятии, молниеносно проскочив по команде снизу вверх, быстро долетел до Москвы. Оттуда поступило поздравление от И. Сталина.

Военный совет 1-го Белорусского фронта без промедления издал поздравительный приказ войскам № 06. В нем отмечалось: «Войска 3-й ударной армии генерал-полковника Кузнецова… заняли здание Рейхстага и сегодня, 30 апреля 1945 года в 14 часов 25 минут подняли на нем советский флаг. В боях за район и главное здание Рейхстага отличился 79-й стрелковый корпус генерал-майора Переверткина, его 171-я стр. дивизия полковника Негоды и 150-я стр. дивизия генерал-майора Шатилова» [87].

А между тем на Королевской площади перед Рейхстагом происходило такое, что потом, уже в последующих переизданиях заставило Жукова сдвинуть время водружения знамени и радостного доклада командарма 3-й ударной аж на семь часов! [88].

Неприятная и, видно, не сразу открывшаяся Жукову правда заключалась в том, что в 14.25 (напомним: и здесь, и дальше время местное) ни одного советского солдата в Рейхстаге не было. Штурмовые подразделения, отступив на исходные, невесело ждали очередную команду атаковать. А те немногие, кому не удалось отойти, хоронились по воронкам, укрывались за трансформаторной будкой или просто распластались на земле.

Как такое могло случиться – уже давно известно пытливым военным историкам. Сложнее с информированностью широкой общественности…

Вот как объясняет происшедшее в своих воспоминаниях командир 756-го полка Ф. Зинченко: «Всему виной поспешные, непроверенные донесения. Бойцы подразделений, залегших перед Рейхстагом, несколько раз подымались в атаку, пробивались вперед в одиночку и группами. Кому-то из командиров и могло показаться, что его бойцы если не достигли, то вот-вот достигнут заветной цели… Ведь всем так хотелось быть первыми!..» [89]

Судя по всему – и по-человечески это понятно – одними из первых, кому не просто «очень хотелось», но и «показалось», могли быть сам Ф. Зинченко и сосед справа – командир 674-го полка А. Плеходанов. По их команде отправлялись на штурм батальоны Неустроева и Давыдова. И оба, находясь на своих КП в подвале «дома Гиммлера» и в полусотне метрах друг от друга, могли по донесениям или – еще оперативнее – лично наблюдать за ходом боя.

Не исключено, что ложная информация проскочила на самый верх и по линии политорганов, которые обычно рвались первыми приносить высокому начальству долгожданные вести. А дальше куда денешься? Не разочаровывать же начальство правдой, не вызывать его гнев своим признанием – да, вот-де обмишурились. У нас всегда считалось, что сподручней подогнать события под доклад…

В пользу этой версии вроде бы говорит упоминание Жукова о том, как молниеносно долетела благая весть до Москвы. А там поздравление И. Сталина – и все. Отныне только так тому и быть.

В какой-то степени на ту же мысль наводят мемуарные описания Зинченко и Шатилова.

Правда, у каждого в одном и том же месте, в одни и те же «исторические» 14.25 происходят совершенно разные события.

В рассказе Шатилова по времени все точно укладывается в «канон». «С моей позиции на четвертом этаже было видно, как разбросанные по площади фигуры людей поднимались, пробегали, падали, снова поднимались или же оставались неподвижными. И все они стягивались, словно к двум полюсам магнита, к переднему входу и к юго-западному углу здания, за которым находился скрытый от моих глаз депутатский вход. Я видел, как над ступенями, у правой колонны вдруг зарделось алым пятнышком Знамя. И тут же, в 14 часов 30 минут, я принял почти одновременно два доклада – от Плеходанова и Зинченко.

– Полторы наших роты ворвались в Рейхстаг! – доложил один. – Время – 14 двадцать пять!

– В четырнадцать двадцать пять рота Съянова ворвалась в главный вход Рейхстага! – доложил другой» [90].

Оставим пока в стороне вопрос о невероятной зоркости комдива, который со своего КП, находящегося на дальнем берегу Шпрее, чуть ли не за километр разглядел в дыму и солдат на Королевской площади, и «правую колонну», и даже «зардевшийся» на ней флаг. Возможно, уж очень хороший бинокль попался: позволил через неширокий проход между «домом Гиммлера» и швейцарским посольством чуть ли не весь западный фасад Рейхстага разглядеть…

Остановимся лучше на докладе Зинченко, у которого, по утверждению Шатилова, – рота Съянова, сформированная, кстати сказать, только вечером 30 апреля, – ухитрилась за пять часов до этого «ворваться в главный вход». Сам Зинченко в собственных воспоминаниях о своем докладе комдиву «в 14.30» ничего не говорит. Зато сообщает о том, что в 15.00 подразделения перед Рейхстагом не продвинулись ни на метр. И ссылается на довольно любопытный звонок Шатилова. Цитирую. Шатилов:

«– Почему ничего не докладываете? Ваши люди уже в Рейхстаге?

– Наших людей в Рейхстаге пока еще нет, – несколько озадаченный вопросом генерала, отвечаю я. – Батальоны лежат в ста пятидесяти метрах от него. И мой полк, и полк Плеходанова все это время отражали контратаки, а 380-й полк только что вышел к нам слева…» [91].

Далее Зинченко объясняет генералу реальную обстановку и просит поддержки огнем.

И тут – опять цитирую текст – следует вопрос Шатилова: «– А если все-таки в Рейхстаге действительно наши люди?

– Их там нет, товарищ генерал.

– Хорошо, десятиминутный артналет разрешаю. Начало в 17.15. Подготовьтесь к штурму» [92].

Вот так и родилась, если не в жизни, то в генеральских мемуарах, парадоксальная фраза, где слова одного и того же человека, произнесенные в одном и том же месте, но с разницей в полчаса приходят в фантастическое и потому не преодолимое для здравого рассудка противоречие: «Рейхстаг взят. Подготовиться к штурму!»

30 апреля. Вторая половина дня. Донесение «с занесением»

Забегая вперед, необходимо заметить, что и Шатилов, и Зинченко свои воспоминания при переизданиях каждый раз переделывали, изменяя трактовки, меняя и без того куцую хронологию. Ф. Зинченко, например, еще в 1948 г . в книге «Штурм Берлина» (глава «Со знаменем Победы») утверждал, что в 14.25 в Рейхстаг проникла лишь небольшая группа бойцов из батальонов Неустроева и Давыдова, но якобы была отрезана. А основные силы ворвались в нижние этажи в 22.00. Вместе с остальными в здании оказались заранее отобранные в штабе полка знаменосцы Егоров и Кантария. Вот они-то и водрузили в 22.30 Знамя Победы, о чем ему, полковнику Зинченко, сообщил по телефону Неустроев. Понятное дело, что в воспоминаниях Зинченко ничего подобного нет. Да и сам, как мы видим, Зинченко в своих мемуарах, изданных 35 лет спустя, пишет совершенно иное.

Так что многократная личная правка Шатиловым и Зинченко текстов собственных воспоминаний от противоречий, разночтений и путаницы все равно не избавила. И потому самая твердая опора в этой зыбкой ситуации – документы.

К сожалению, до сих пор исследователи в архивах никаких следов об упомянутых комдивом докладах Плеходанова, Зинченко, Негоды или еще кого-либо их уровня не обнаружили. Хотя в скобках замечу, что двое последних по части преждевременных докладов «светились» и раньше: достаточно вспомнить, как в июле 1944 г . при взятии Себежа оба командира своими поспешными рапортами о взятии города крепко подставили Переверткина.

Что же касается Рейхстага, то тут картина вполне документирована. Потому что в военном архиве имеется донесение, которое, безусловно, занесло его автора в историю. Принадлежит оно генералу В. Шатилову. И было им передано в штаб 79-го корпуса сначала по телефону, а потом продублировано письменно. Вот первая фраза из этого документа: «Доношу в 14.25 30.4.45, сломив сопротивление противника в кварталах северо-западнее здания Рейхстага 1/756 СП (первый батальон 756-го стрелкового полка. – Примеч. авт.) и 1/674 СП штурмом овладели зданием Рейхстага и водрузили на южной его части Красное знамя…» [93].

Итак, бесспорное свидетельство того, что, по крайней мере, один из первых импульсов выдать «желаемое за действительное» исходил от командира 150-й дивизии – сомнения не вызывает. Как и то, что, незаметно начавшись снизу, это поначалу казавшееся не таким уж и страшным недоразумение быстро мутировало в недуг. А уж далее – по властной вертикали от среднего командного звена к высшему – обрело размах настоящей эпидемии, выразившейся в соответствующих приказах не только по армии, но и по фронту.

Вызванное этими приказами докладное рвение не просто накалило обстановку в штабах. Самое тяжкое, что оно весьма драматично аукнулось на передовой. И имело следствием серию суетливых, плохо подготовленных и потому заранее обреченных на неудачу кровопролитных атак.

А противник, наоборот, подготовился весьма серьезно. В контратаки – после сокрушительного поражения морских десантников в предрассветном бою на набережной Шпрее – противник больше не лез. Но зато с максимальным эффектом использовал все выгоды своей хорошо защищенной позиции, само расположение которой не давало атакующей стороне развернуться во всю свою артиллерийскую и танковую мощь. А то, что можно было задействовать в поддержку трем наступающим батальонам и двум штурмовым группам, моментального результата дать все равно не могло.