Страж перевала (сборник) - Святослав Логинов

— Ты лжешь, — сказал Виктан. — Ты не сумел отбросить нас от стен. Я слышу, что бой продолжается.

Фартор замер, словно прислушиваясь к доносящимся издалека глухим ударам, а потом, пренебрежительно отмахнувшись, произнес:

— Не стоит обращать внимание на бессмысленный шум. Этот лесной пень, который вы привели с собой, и впрямь неукротим и почти неуязвим. Его можно лишь строгать как полено, я так и поступлю, хотя подойти к нему с ножом трудно. Но один он ничего не сможет сделать. Никто из вас ничего не сможет сделать. Кого не взять силой — будет взят измором или хитростью. Я не сумел добыть крови подземного слепца, панцирь его прирос к коже, тогда я воспользовался умением, похищенным у рыцаря Грозы, так что ваш слепец вдобавок оглох и сейчас безобидно крошит камни вдалеке от битвы. К каждому рыцарю я подобрал ключик, для этого у меня было много времени. Теперь ты понял, что проиграл? Молчишь? Ты правильно сделал, что замолк…

Виктан вздрогнул и поднял голову. Перед ним сидел Гоэн. Вернее, сидящий был похож на Гоэна словно брат–близнец, лишь пустой взгляд выдавал подделку.

— Прекрати, — сказал Виктан, — меня не обманешь.

— Теперь, разумеется, не обману. А если бы я сразу показался тебе в таком виде, то сумел бы посеять в твоей душе смятение. Но мне захотелось говорить с тобой от своего имени, и я могу, наконец, позволить себе это. А хочешь, — Фартор усмехнулся, и страшно было видеть на знакомом лице рыцаря Опавшего Листа чужую и мертвую усмешку, — хочешь я покажу тебе Виктана? Такого, каков он на самом деле? Хотя тебе это не интересно, ты, пожалуй, и не узнаешь себя. Тебя волнует иное: зачем я начал борьбу, и что собираюсь делать дальше. Что же, я отвечу и на эти вопросы. Я хочу забрать себе мед. Весь до последней капли. Пусть он зреет, а потом я не дам ему пролиться. Я буду есть мед, макать в него свой хлеб, а вы будете завидовать мне, как я когда–то завидовал вам.

— Об этом я догадывался и без тебя, — ответил Виктан. — Что еще может изобрести бессильная зависть? Тебе лишь кажется, что ты стал силен и сумел пленить меня… — Виктан напряг мышцы, пробуя на прочность опутывающие его цепи.

— Не трудись! — Фартор поднял руку. — Эти оковы нужны лишь моему самолюбию, их несложно порвать. Ты связан иначе, хотя и не догадываешься, как. Дело в том, что мне известна твоя тайна. — Фартор поднялся и прокричал в лицо Виктану: — Ты побежден, потому что проехал свою остановку!

Виктан рванулся, но двери автобуса уже захлопнулись, и Виктор Андреевич увидел, как мимо проплывает проходная завода, табло над входом показывает без семи минут восемь, и, значит, уже нет никакой возможности успеть на работу без опоздания. Виктор Андреевич в отчаянии привалился к дверям. Опустевший автобус, дребезжа, набирал ход.

Разумеется, в проходной Виктора Андреевича записали, а в отдел он опоздал на целых двенадцать минут. Еще год назад на такую задержку никто не обратил бы внимания, кроме, может быть, Антонины Мадарась — злыдни и доносчицы, но теперь, когда управленцы ожидали сильного сокращения штатов, Виктора Андреевича встретило недоброжелательное молчание и изучающие взгляды. Виктор Андреевич промямлил что–то напоминающее одновременно приветствие и попытку оправдания, уселся за стол и придвинул папку с бумагами. Предстояло выяснить, что там внутри, вспомнить, какими неприятностями чреват грядущий день. Ничего срочного в папках не оказалось: какие–то заявки, отчет за прошлый квартал, докладные записки о перерасходе электроэнергии — весь тот бумажный хлам, что скапливается на столе, создавая видимость работы.

Виктор Андреевич обзвонил цеха, сообщил, что режим работы сегодня «два–тире–два». В ответ ему продиктовали расход электричества за прошлую смену. Цифры эти предстояло просуммировать и о результатах сообщить в Горэнерго. Ежедневная будничная деятельность, не требующая ни малейших усилий. Виктор Андреевич выписал цифры в колонку, вздохнув, поднял голову. Светочка Соловкова, сидящая за столом напротив, была погружена в расчеты, наманикюренные пальчики летали над клавишами калькулятора. Виктор Андреевич вздохнул еще раз.

Лишенные тургора щеки Виктора Андреевича всегда были гладко выбриты, так что он и сам не мог бы сказать, была бы у него седина в бороде, вздумай он эту бороду отпустить. А вот бес в ребро впился прочно, и звали его Светочка Соловкова. Была она на два года младше собственной дочери Виктора Андреевича, у мужчин пользовалась успехом, так что никаких надежд у Виктора Андреевича не оставалось, тем более, что Малявин даже в молодости был смел с женщинами лишь в мечтах. И все же, он ничего не мог с собой поделать — запоздалая влюбленность была неистребима. Во время заводских междусобойчиков Виктор Андреевич демонстративно ухаживал за Светочкой, изображая «доброго дедушку», которому, учитывая возраст, позволена безобидная фамильярность. А сам жестоко клял себя и за неудачно выбранную маску, и за нерешительность, и даже за возраст, который и в самом деле со счетов было не сбросить. О Таисии в эти минуты Виктор Андреевич не думал, Таисия ждала дома, а здесь была совсем другая жизнь, такая же непохожая на домашнюю, как и царственные равнины Тургора.

Виктор Андреевич машинально пересчитывал общее потребление электроэнергии, но мысли его были далеко. В середине дня ему уже не требовалось вспоминать обыденные вещи, уплывал в тень и Тургор, так что можно было помечтать о чем–нибудь несбыточном. Например, о рацпредложении, которое он сделает, и которое радикально изменит… неважно, что оно изменит, но в результате увеличится объем продукции, снизится потребление материалов и энергоносителей, экология тоже не будет забыта… Суммарный экономический эффект составит, скажем, двести миллионов в год, и, значит, сумма вознаграждения… большая, посчитаю потом. С Мадарась удар приключится, когда он пригласит весь отдел в ресторан. Ее — тоже, пусть позлобствует, но главное, конечно, Светочку. Вечером он, как старый приятель, пойдет провожать Свету, а возле дома само собой получится, что они вместе поднимутся к ней, и там… Сладкий озноб прошел вдоль спины. Светик, Светик, светлая моя… — Виктор Андреевич зажмурился, прикрыл ладонью глаза. Так проще и правдоподобнее представлять то, что теперь будет соединять его со Светочкой, соединять прочно и всегда, даже если сама Светочка ничего об этом не узнает. Когда вокруг смыкается тьма, то обостряются остальные чувства, и самый тихий шепот слышен ясно и разборчиво:

— …светлая, чистая, прекрасная. Когда она идет, трава не приминается под ее ногами, и осенние листья не слышат шороха ее шагов. Лицо ее сияет, и при взгляде на нее невозможно сохранить в душе недобрые мысли. Едва она появляется — все ложное исчезает, и остается лишь истина. Значит, сейчас Светлая богиня на нашей стороне.