Журнал Наш Современник 2008 #10 - Журнал современник

Разглядывая этот людской поток, я невольно чувствовал себя бездельником, смывшимся в деревню на "свежее молоко с земляникой, просольные огурчики и яйки", — так представляют жизнь на земле московские культурники. Вот они-то, праведники, воистину бились за святое дело, они жизнь свою собирались положить на алтарь Отечества и потому искоса могли поглядывать на меня: действительно, ну что дельное мог предложить я, Владимир Личутин, в глуши рязанских лесов кропающий уже второй десяток лет роман "Раскол". Братцы мои, ну кому нужен нынче семнадцатый век, староверцы, Никон, Аввакум, смятение русских умов, когда более страшное и тяжкое творится на дворе; достаточно выйти из своей подворотни до первого "комка", где пошлость и разврат показывают себя в полном бесстыдстве, — и увидишь новую революцию без художественного обрамления… Тогда в "горячие головы", ошалелые от дурмана и угара, трудно было вбить мысль очевидную, что ныне, в девяносто третьем, лишь продолжается тысячелетний поход против русского народа, а науку побеждать можно найти в уроках отечественной истории, вроде бы ушедшей уже далеко вперёд, и в том же рас-

коле. Староверчество как апофеоз духа, как вершина жертвенности… Смерть в монастырской темничке иль на добровольном костре лишь за одну букву "аз", за святую идею. Вот кому можно подражать. Найдись лишь тысяча подобных людей — и новопередельцы будут стерты из жизни, как дурно пахнущее пятно. Но этой тысячи и не было… Они созревали, прорастали где-то в глубинах России, пока неизвестные народу новые мученики…

"Вот скоро закроют газету, и я тоже уеду в деревню, буду рыть землю, садить огурцы, вечерами смотреть на закат. Это же великое, дарованное Богом счастие быть наедине с природой! — тёмные глаза Проханова налились влагою, какое-то умиление сошло на лицо. Он пристально посмотрел на меня и вдруг сказал мечтательным голосом: — Слушай, Володя, а не завести ли тебе свинью? Это же здорово, иметь свою свиньюшку, слушать, как хрюкает она! Ну и харч в зиму. А мы тут будем сражаться". Я не успел объясниться о финансах, как он тут же прочитал мои мысли и сказал: "А денег я тебе дам. На поросёнка и на корм. Но с тебя свинская ляжка".

И словно бы у него и деньги были заготовлены для меня заранее, достал из портмоне сорок тысяч…

Увы… Писатели относятся к той категории людей, которые многое знают поверхностно, многое помнят мистически, иногда предвидят сердечным оком, но мало кто из них умеет хоть что-то делать руками. (Редким умельцем-"ремествен-ником", художным человеком, отмеченным перстом Божиим, был Дмитрий Михайлович Балашов. Хотя вышел не с земли, а из артистической семьи, из-за театрального занавеса. Но это лишь исключение из правила.) …Даже если ты родился в деревне и "пропах навозом", спал на сеновале иль на полатях, укрывшись шубняком, а за печкою визжал поросёнок, иль мыкал телёнок, иль терлась боком о припечек козичка, оставляя пух, и корова шумно отпыхивалась, надувшись пойла, не где-то за тридевять земель, но за избяной стеною в хлевушке, и пил ты парное молоко с пенкою, а на зорях, пока земля умыта росами, шел вслед за отцом с косою, ловко укладывая к ногам волглую траву, а после ворошил подсохшую, сгребал в копны, навивал сено на вилы и метал в стога. И лошадь была тебе в подручницах, ты мог запрячь ее в сани-розвальни и зимою без опаски поехать в лес по дрова, иль верхи охлупью удариться на водопой с таким неистовым восторгом, будто за плечами опушаются крылья… То есть всякое крестьянское дело не выпадало у тебя из рук, с молоком матери ты впитал деревенскую работу, и, казалось бы, она должна была остаться в твоей памяти, в твоих жилах и телесных волотях до смертного часа… Но, увы, детский, не заматеревший с годами опыт скоро забывается, меркнет, теряет плоть, если ты однажды перекочуешь в городские вавилоны. Город крепко высушивает человека до самой сердцевины, выпивает всё прежде нажитое, как бы ревнуя к прошлому, — так летний жаркий воздух вывяливает речного лещишку до хребтинки, выпивает все внутренние соки. Лишь будет постоянно мниться, как в сладком сне, что всё в тебе укупорено на вечное сохранение, как в кладовке; стоит лишь напрячь усилие -и юношеское знание крестьянской жизни тут же обретёт реальность, и твои руки легко почуют прежнее занятие, но это лишь кажется тебе, лишь чудится, и ты станешь невольно тыкаться лбом, как слепой, заблудившийся в трёх соснах… Значит, мир деревенский и мир городской если и сопрягаются, то по касательной, это как бы параллельные струи воды в речном бучиле: одна жизнь в природе на матери — сырой земле, другая — в зазеркалье города.

Нет смысла, наверное, рассказывать, как дважды ездили с Сережком в Туму за поросятами, но не могли угодить на распродажу, и только на третий раз, уже в середине июня, затея благополучно разрешилась, но приобретённая скотинка оказалась ретивая и капризная и никак не хотела сидеть в плетухе, всё порывалась на волю, визжала неистово в машине, как будто её тянут под нож, раздергивала холстинку и распутывала вязки самым неисповедимым образом, норовила сесть мне на шею и откусить ухо. Короче, мы замучились с соседом, пока довезли наших "свинтусов" до деревни.

…Ну, хорошо, охотку стешили, задуманное исполнили, а что дальше? Сунули животинку за печь, сбив на скорую руку загородку из тёса; поросёнок через каждый час неистово вопит, как будто его режут, скачет через доски, что твой Бру-

мель, но каждый раз застревает задними ногами и повисает вниз головою. Середка ночи, когда навещают тебя сладкие плывучие сны, вдруг раздаётся в избе визг и лай; суматошно вскидываешься в постели, смутно соображая, где находишься, спотыкаясь и пошатываясь, бредёшь на кухню, где сумасбродный Яшка вопит, застрявши башкою в яслях; увидя тебя, он тут же затихает, смородиновые глазёнки, упершиеся в твой голый живот, полны презрения и ненависти. Ну, никакого тебе дружелюбия и почтения.

Через сутки поняли: нужен хлев, срочно необходим, ну хотя бы крохотный закуток во дворе, куда бы можно поставить поросёнка-кнуренка по кличке Яшка. В поленницах с дровами оказалась внушительная прореха, образовавшаяся за обжорную зиму. Дыры заткнули сеном, обтянули плёнкой, накидали на землю пол из сопревших банных плах, огородили берёзовыми пряслами — образовался выгон, гульбище. Не идти же на деревню, чтобы высмотреть, как держат скотину крестьяне: неприлично, да и засмеют за спиною, дескать, у писателя руки не к тому месту приставлены; у них свой, выстоявшийся за века порядок, перенятый ещё от предков: есть у каждого мужика подворье, хлев, сарайки и сараюшки, сенники и лабазы, покосившиеся стайки из тонкомера — в общем, вдоволь всякого приюта для скотины. Внешне и невзрачны вроде бы богаделенки, сляпанные наспех с топора, обложенные завалинками из хвойной подстилки, вроде бы и посмотреть-то не на что, и цены за ними никакой, но свиньюшке-телушке постоять до забоя самое место. На четвертной прибытку — затрат рубль… Вот и мы исхитрились приткнуть нашу живность в дрова, ещё не предполагая, что наш хозяйский маневр выйдет нам боком.

Второе, над чем мы плохо подумали, как свинье брюхо набить при наших никудышных возможностях. Не нами сказано: "Чтобы свинью держать, надо хлеба амбар". Пока мала животинка, можно и похлебки мучной пожиже навести, и кра-пивки туда накрошить, листов свекольника, картовных очисток, хлебных корок, что непременно жухнут и плесневеют в любом житье, а тем более, что хлеб возить в деревню стали самый никудышный: из кукурузы со жмыхом и всяких высевок; свежий не разжуешь, к деснам липнет, а на следующий день уже не укусишь, нужны железные зубья и топор. Такая краюха только в пойло скотине и годна, тем более что без печёного хлеба ни один крестьянский двор не стоит. Помню, как городская образованщина тысячами своих затхлых глоток вопила через газеты, дескать, позор на весь мир, на деревне скотину хлебом кормят, это же, дескать, прямой убыток государству. Словно бы бесплатно крестьянам хлеб "давают", только мешок пошире распахивай да потуже ему горло затягивай. Как же, дадут тебе… Догонят шаромыжники да ещё поддадут пониже поясницы…

А ведь как деревенская жизнь устроена? Пошёл к лошади — дай ей краюху с солью, надо овчишек заманить в хлев — держи корку в кармане; отправился корову доить, намешай хлебушка в парево да ещё и с ладони подсунь ей ржаной отломок, и будешь одарен добрым надоем, ибо молоко у коровы на языке: корова особенно любит доброе слово и сытный кусок ржанины; птице тоже накроши крох вместе с зернецом; ну а свинью тем более не обойдёшь, её, супоросую, "таком" не выкормишь. В старину даже пекли специальный скотиний хлеб из высевок, отрубей, примешавши туда немного и хорошей мучицы. Почему я так подробно распространяюсь о корме? Ибо на этом мы поначалу крепко ожглись. Деньги, что дал Проханов, скоро извелись, обошли мимо сосунца Яшки, пригодились нам на хлеб и сахар. А поросёнок окреп на ногах, стал кружить возле дома, что твоя гончая, и громко лаять. Вот так, неожиданно выскочит мерзавец из-за угла избы, кинется тебе в ноги, да так и норовит сронить наземь. Эх, только и грянешь на лопатки, задеря в небо пяты, а уж наш Яшка умчал на новый круг! Ему бы только овец пасти иль участвовать на олимпиадах в спринте…