Серебряный воробей. Лгут тем, кого любят - Тайари Джонс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я подошла к холодильнику и вытащила оттуда две банки с колой: маме – диетическую, себе – обычную.
– Хочешь, налью в стакан?
Она ответила:
– Я из банки попью.
Мы сидели за столом друг напротив друга, она на девять часов, я – на три. Места на двенадцать и шесть оставались свободны для папы и дяди Роли, даже если их не было в этот день за столом.
Мама выдавила лимонный сок на свой салат, а я обильно полила собственную порцию заправкой «Грин Годдесс».
– Какой смысл есть салат, если ты его заливаешь майонезом?
– Никакого, – признала я.
Она покачала головой.
– Девушка, которая сегодня заходила, показалась мне знакомой. Что у нее случилось?
– Не знаю.
Мама сказала:
– Она меня нервирует.
– Она нормальная, – успокоила я. – Мне она вроде как нравится.
– Она сказала тебе, в чем дело? Она беременна?
– Тревожится из-за поступления.
– Это хорошо, что она задумывается об образовании. Мне показалось, она не из тех, кто собирается учиться.
– Нельзя судить о книге по обложке, – заметила я.
– А ты что думаешь насчет колледжа?
– Как тебе Маунт-Холиок? Дана поступает туда.
– Никогда не слышала, но он точно не может быть лучше Спелмана. Если бы жизнь сложилась иначе, я бы пошла учиться именно туда.
Мама доела салат и посмотрела в тарелку. Во взгляде была неудовлетворенность. Она взяла соленый крекер и медленно его прожевала. Потом потерла глаза основанием ладоней.
– Скоро приедет папа. Как считаешь, что бы он хотел съесть на ужин?
Мама встала, открыла морозилку, нашла четыре куриные ножки и положила их в миску с теплой водой.
– Надо, наверное, сделать побольше, вдруг приедет Роли.
– Ага, – согласилась я. – Хорошая мысль.
16
Остальное, как говорится, это история
Когда мне было всего три месяца и я мучилась коликами, только папа мог меня утешить. Я просыпалась и заливалась высоким, жалким плачем, а отец вставал с постели, шел в мою комнату, заворачивал в пару одеял – и мог провести остаток ночи, мотаясь по задворкам округа Де-Калб на своем «Линкольне». Меня успокаивал не только свежий воздух (хотя я и теперь люблю ездить с опущенными стеклами, даже зимой). Мне нравилось само движение. Примерно тогда же Роли привез из универмага «Сирс, Робак» качели для новорожденных. Он собрал желто-розовую конструкцию с помощью плоской отвертки и универсального гаечного ключа. Как только качели были готовы и все соединения надежно затянуты, дядя Роли и мама стали ждать моего плача. Так как я родилась недоношенной, почти мертвой, то плакала постоянно. При первом же хнычущем звуке мама и Роли подхватили меня, уложили, застегнули ремни и включили качели. Когда хныканье перешло во что-то, относящееся скорее к категории воя, именно папа меня спас и велел им бросить эту затею.
Пока мы колесили по всей юго-западной Атланте, вокруг озера Ниски, даже по восхитительным дорожкам у кладбища «Уэст-Вью», мама и Роли разбирали качели и укладывали их обратно в картонную коробку – раскачивание взад и вперед не помогало. Мне нужно было движение вперед и тихое гудение отлаженного мотора.
Мы не прекратили катаний даже тогда, когда я перестала плакать по ночам. Сейчас запрещено вести машину, усадив на колени трехлетнего ребенка, который кладет на руль ладошки, но этот образ по сей день остается одним из моих самых дорогих воспоминаний. До сих пор вижу, как протянула руки, чтобы схватиться за руль, а папа сказал: «Вот и молодец, Звездочка. Вот и молодец». В двенадцать лет пришла пора выйти на новый уровень.
Хотя в нашем штате водить разрешается только с шестнадцати, я была готова сесть за руль. Для первых уроков вождения папа отвозил меня к заводу Форда на шоссе I‐75. Мы ездили туда по воскресеньям, когда почти три тысячи работников завода (членов профсоюза) отсыпались по домам, а огромная парковка была практически пуста.
– Знаешь что? – сказал папа по пути на мой первый урок. – Водить машину – это самое важное, чему ты можешь научиться. В юности я был водителем у белых, у той самой семьи, в чьем доме убирала мама. Сначала, в пятнадцать, в шестнадцать, мечтал оказаться не на водительском кресле, а на заднем сиденье. Я представлял, как выхожу из школы, а у обочины ждет водитель в фуражке, который должен меня куда-то отвезти.
– А куда ты хотел поехать? – спросила я.
– Если честно, я и сам точно не знал. Наверное, воображал, что скажу ему отвезти меня в Атланту. Или просто в хороший ресторан, где смогу сесть и заказать что-нибудь вкусное, например стейк и стакан сладкого чая. Может, печеную картошку. Я был деревенским мальчишкой, и это был предел мечтаний: сметана на печеной картошке. Я никогда не пробовал сметану, но часто слышал, как белые просили к картошке сметану или, наоборот, говорили ее не класть, – он пожал плечами и улыбнулся. – Ты, наверное, не знала, какой твой папа был простак, да?
Я улыбнулась в ответ и попыталась представить его мальчишкой. Я видела пару старых фотографий. Черно-белые тона расплылись в нечто серое и неопределенное. Прямо под воротничком белой рубашки было подписано «Джимми Уизерспун». Когда меня каждое лето на месяц отправляли к бабушке Банни, этот снимок я видела первым, открыв глаза с утра, но никак не могла заставить мозг понять, что вот этот Джимми Уизерспун с ленивым глазом и уверенной улыбкой – мой отец.
– Так что мысль о личном водителе заставила задуматься: а какая у меня должна быть работа, чтобы потребовался шофер? Белые люди, у которых работала мама, были при деньгах, потому что владели бумажным заводом, но я знал, что не хочу и близко подходить к нему. Одного лишь запаха было достаточно, чтобы умчаться без оглядки, несмотря на все посулы. Я не мог придумать ничего лучше, и это начало меня угнетать. Глупо, конечно, но хотелось нанять белого водителя, чтобы дать ему понять, каково это, – папа усмехнулся. – У меня слишком сильно разыгралось воображение. Чернокожий с личным водителем – это и так безумная картина, но нанять белого? Вообще ни в какие ворота. Хотя вот такая была мечта, и я никому о ней не рассказывал, кроме Роли.
– И что сказал дядя?
Папа ответил:
– Ты же его знаешь. Он не любит
