Последний еврей Багдада - Макс Кратер

— Очнулся, — произнес голос Элиз, а тень от лица Дэвида заслонила светило.

Помощник репортера снова, на этот раз аккуратно, приоткрыл глаза.

— Я либо в аду, либо жив, — с трудом произнес он.

— А почему же не в раю? — спросил журналист.

— Откуда в раю взяться вам — не мусульманам.

— Строго говоря, и до мусульманского рая тебе еще в могиле полежать полагалось бы, а потом уже суд, прогулка по мосту… Сам же знаешь. И эти этапы ты бы точно запомнил. Хотя логика, пусть даже в рамках одной конфессиональной концепции, в твоих словах есть. Значит, мозг от кислородного голодания не пострадал.

Фарух провел рукой по губам и повернул голову в сторону Элиз.

— Вкус помады… Ты делала мне искусственное дыхание?

— Ага, не дождешься. Это он тебя спасал, — кивнула девушка в сторону репортера.

— Отказываюсь даже думать, откуда помада взялась на его губах. Я лучше умру, чем поцелую мужчину.

— В следующий раз обязательно это учту, — отозвался Дэвид. — с чувством юмора тоже вроде бы все в порядке. Попробуй приподняться. Так… Хорошо.

— И как мы спаслись? — спросил помощник, прислонившись спиной к сидению машины.

— Костюмы химзащиты и кислородные баллоны, — стал пояснять журналист, — их не могло не быть в лаборатории, где работали с образцами, в которых предполагалось найти отравляющие вещества.

— Так вот зачем ты взламывал один из шкафов.

— Нам повезло. Нацепить маски было делом нескольких секунд. Затем оставалось только найти запирающие устройства от железных жалюзи на окнах и выбить стекла. Охранники так и не появились.

— Он вытащил тебя, — пояснила Элиз, — когда сработала сигнализация эти два увальня бросились к посту, от которого я их намеренно увела, и с которого, как теперь уже понятно, можно было привести в действие противопожарную систему.

— И кто ее включил? — спросил Фарух.

В его голосе звучали нотки недоверия.

— Не трудно догадаться, кто, — ответил Дэвид, — сам Кельц. В отель бельгиец вероятно пришел, чтобы замести следы, а тут такая незадача — двое копаются в документах, которые он хотел уничтожить.

— Ты могла его видеть, — обратился помощник к девушке.

— Когда сработала сигнализация, мне пришлось уносить ноги, пока охранники не сообразили, что я во всем этом тоже замешана. Как раз успела подобрать вашу инвалидную команду у дороги.

— Теперь мы точно знаем, что Кельц долгое время искал что-то в области, примыкающей к развалинам Вавилона, — сказал Дэвид. — надо тщательно проанализировать список мест, в которых он бывал. Возможно всплывает еще что-то интересное. Я этим займусь.

Но приступить к анализу пометок, оставленных помощником, журналист так и не смог, хотя и предпринял такую попытку: прикрепил карту на стену в спальне Элиз и стал ее разглядывать. Девушка подошла сзади и положила голову ему на плечо.

— Я заказала тебе поесть.

Ее локоны коснулись его щеки. Он повел головой. Руки Элиз схватили его за ягодицы.

Проснулся Дэвид, когда уже стемнело. За окном снова, как и в первую его ночь с Элиз, было непривычно тихо: ни звуков стрельбы, ни гула двигателей, не было вообще ничего.

Безмятежное блаженство нарушил грохот распахнувшейся двери. В комнату ворвалась Элиз.

— Подъем, мой спящий герой. Я нашла человека, который знает многое о пропавшей табличке.

— Неужели! — Дэвид оглянулся, его штанов нигде не было, — и кто он?

— Один местный профессоришка, хранитель университетской библиотеки, древний, как развалины Вавилона. Я представилась твоей ассистенткой. Одну меня он, пожалуй, не принял бы, а ты уже стал местным светилом, защитником страны от разграбления ее культурных ценностей и кумиром всех, кто трясется над каждым покрытым пылью черепком.

— Он меня знает? — спросонья Дэвид никак не мог сообразить, что Элиз имеет в виду.

— Дорон Дарвиш прочел твою статью и ждет нас. Алле, король под горой[58], барабаны стучат, трубы трубят, ворон я разогнала, вставай и вперед. Поедем с комфортом — вместе с оккупантами.

Элиз схватила с пола штаны Дэвида и швырнула ими в него.

Бронированный автомобиль несся по шоссе на юг на огромной скорости. Сквозь узкие и толстые стекла было видно, как мимо пролетали пальмы. Их редкие стволы отчетливо выделялись на фоне звездного неба. Белыми пятнами проносились рощи цветущего абрикоса. Внутри изолированного десантного отсека двигатель пятнадцатитонной машины был почти неслышен.

Майор военной полиции, старший следователь Рон Забровски ни на минуту не оставался без дела: то принимал сообщения по рации, то отмечал что-то в планшете, то отдавал распоряжение экипажу. Стремительные, резкие движения выдавали в нем типичного холерика. Среднего роста, с накачанным торсом, со свисавшими вертикально по обеим сторонам рта бледно-желтыми усами он чем-то походил на улана Речи Посполитой, машиной времени переброшенного из восемнадцатого века в двадцать первый.

Перед выездом командир конвоя сорвал с головы каску и запустил ее куда-то в угол отсека. Этим он, видимо, стремился продемонстрировать перед Элиз презрение к опасности, но получилось так, что одновременно продемонстрировал еще и коротко стриженные, цвета соломы волосы.

Время от времени Забровски бросал взгляд то на бедра, то на грудь Элиз. Тем же самым, правда, менее откровенно занимались и подчиненные майора. Отправляться на боевые задания в такой компании им еще не приходилось. Девушку это ничуть не смущало. Казалось, она всю жизнь только и занималась тем, что разъезжала на бронетранспортерах в окружении солдатни.

Дэвид понятия не имел, как Элиз уговорила Забровски взять их с собой. Этот конвой направлялся в нужную репортерам сторону, а другой возможности проскочить блокпосты на выезде из города в это время суток уже не было.

— Я ему кричу: руки поднял и медленно лег на землю! — оторвавшись от других занятий, продолжил Забровски прерванный незадолго до этого пересказ одного из недавних эпизодов своей службы. — А этот Али-Баба[59] мотает башкой и стоит так, будто копыта в песок вплавились. Шаровары трясутся, но меня-то не обманешь. Я-то знаю, что это ни черта не значит. Среди аборигенов такие артисты есть — опасный народишко. Это он сейчас с виду весь такой из себя напуганный. А еще через секунду рванет гранату из-за пояса и все — труби отбой. Ему-то плевать, он в рай к гуриям собрался, а от меня хорошо, если ботинки останутся: будет, что на могилу поставить[60].

— Может, кричать стоило не по по-английский? — задал вопрос репортер, у которого вновь обострившееся чувство ревности органично смешалось с его всегдашней неприязнью к любым проявлениям шовинизма.