Любовь уходит в полночь - Барбара Картленд

В опочивальне хранительница гардероба, приняв позу глубокого реверанса, произнесла горячую речь, вознося Богу просьбу благословить их с королем брак и выражая надежду, что Господь ниспошлет им наследников, каковые пойдут по стопам его величества, их отца. Все это, надо сказать, немного смутило Ксению. После напутственной речи хранительницы гардероба каждая из фрейлин по очереди не только присела перед ней в реверансе, но и поцеловала ей руку, произнеся клятву верной и преданной службы. Затем они все-таки удалились, и Ксения позволила Маргит себя раздеть.

Это был последний рубеж. Сейчас она должна будет принадлежать Иствану телом. И это будет самым большим ее счастьем, но и самым большим враньем. Джоанны еще нет, чтобы они успели с ней поменяться. Она приняла вместо нее обручальное кольцо и корону, но сейчас Истван должен узнать правду. Она не имеет права дурачить его и дальше — принадлежать ему телом, в то время как он принимает ее за другую женщину. Да, авантюра двух рыжих кузин обернулась столь серьезными переворотами не только в сердцах Ксении и Иствана, но и в стране, как ни патетично это звучит. Но всему есть предел.

Во время венчания было сказано, что мужчина и женщина «становятся единым целым». А ведь от этого бывают дети. Что, если Джоанна приедет, останется с королем, а она, Ксения, по возвращении в Англию обнаружит, что ждет ребенка? Эта мысль не приходила ей в голову раньше — приезд Джоанны был для нее границей происходящего.

Необходимо сказать Иствану правду прежде, чем он до нее дотронется, решила Ксения. Иначе она не найдет в себе сил, чтобы от него оторваться. Ей вдруг стало страшно. Как же он разгневается! Какие же проклятья обрушит на ее голову! А чего же она хотела? Кто бы обрадовался, узнав, что его обманули и со всех сторон цинично одурачили?

Но… он целовал свою Эльгу и, несомненно, чувствовал к ней то же чувственное желание, что и к ней, Ксении, желание обнимать ее и зайти еще дальше…

Нет, Эльгой она не прикроется! Не получится! Эльга не спасительный щит, и упоминание ее не индульгенция, как не индульгенция и ее, Ксении, помощь Иствану в делах государственных. Она случайно оказалась с ним рядом и сделала все, как, казалось ей, будет правильно. То, что чувства захватили ее, в этом она не виновата — природа не спрашивает, кому и когда посылать любовь. Она ее посылает. Вот послала и им. Но дальше — вранье, если не назвать это предательством.

В этих мыслях она обнаружила, что уже одета в ночную рубашку, и Маргит ждет ее, чтобы проводить в постель… Ох… Но не будет же она объясняться с горничной!? И Ксения покорно пошла, как овечка, куда ее повели.

Огромная кровать — с богато украшенным балдахином, мягкими подушками, обвитыми шнуром, с вышитым покрывалом на ней — была столь монументальной, что Ксения, забравшись на этот постамент, почтительно ощутила смутное биение сердца.

Маргит поправила простыни, сложила пеньюар Ксении на подлокотник кресла и приглушила свет, оставив гореть лишь три свечи в канделябре рядом с кроватью. Их прикрывали от глаз складки балдахина. Да, вот так, в тени, гораздо лучше — говорить правду при свете неизмеримо труднее. Ксения вжалась в подушки, собирая все силы на то, что ее ожидало. Сердце уже вовсю колотилось в груди, пальцы похолодели.

Дверь, соединяющая покои короля и королевы, открылась — впервые с тех пор, как Ксения очутилась в этом дворце. Ей стало душно. Она услышала шаги Иствана. И увидела его, когда он вошел в полосу света.

На нем был длинный голубой халат, почти до пола, и ростом он казался в нем выше, чем был в действительности.

Он подошел к кровати. Ксения вскинула на него испуганный взгляд. В его глазах она уловила волнение. Она сидела с прямой спиной, волосы ее были распущены, тонкий батист подхваченной под бюстом ночной рубашки едва маскировал мягкие линии грудей.

Он стоял, и было видно, что говорить ему трудно. Она сжала пальцы.

— Истван…

— Ты знаешь, как ты красива? — проговорил он наконец, не слыша ее. — Сколько дней я уже хочу увидеть тебя вот такой…

— Истван… — Дыхание ее сбилось, она замолчала, чтобы сделать глубокий вдох, и невольно опять взглянула в его глаза. В них было столько любви! И в них полыхало пламя.

— Истван…

Звук был таким слабым, что он ее не услышал, поглощенный тем, что смотрел на нее, сидящую на самом краю кровати, хрупкую, нежную, со скрытой недюжинной силой. Он сел рядом с ней.

— Господи, как я люблю тебя! Я никогда не думал, что можно испытывать такие чувства!

Он протянул руки и прижал ее к себе.

— Я влюблен — безумно, дико влюблен, моя прекрасная, моя замечательная жена! Моя красавица! Ангел мой!

— Истван… — снова бессильно пролепетала она и ощутила знакомую дрожь во всем теле: его руки обвились вокруг ее талии и медленно опустились чуть ниже, сквозь батист она чувствовала их тепло, их властную настойчивость и нетерпение. Она думала, он снова ее не услышал, но он спросил — правда, голос его был отстраненным, далеким:

— Ты что-то хотела сказать мне?

Его руки продолжали блуждание по ее телу, и сознание ее свернулось в отдаленную смутную точку, при ней остался лишь зов природы во всем ее теле.

— Так что, милая? — все так же отстраненно повторил Истван, не выпуская ее из объятий, которые становились все жарче, настойчивее. Он целовал ее руки у локтя, ее плечи, губами отодвигая тонкий батист.

— Я… я хотела… сказать тебе, — бессвязно прошептала она, — что… что не знаю… что теперь делать…

Слова срывались с ее губ сами собой. А он продолжал ее обнимать, зарываясь лицом в ее волосы, целуя ей шею под подбородком, ямочки возле ключиц…

— Ты о чем, моя прелесть? Еще поцелуй, еще, и еще… — Он поднял ей волосы, обнажив сзади шею, и прижался губами к выступающим остреньким позвонкам. Она застонала.

И вдруг он понял: ее никто еще не целовал — вот так. Да и никак не целовал… И он — ее первый мужчина! Так вот оно что… Господи…

И скорее утвердительно, чем вопросительно, он проговорил, на этот раз внятно:

— Ты никогда не принадлежала другому мужчине, и ни один мужчина не прикасался к тебе…

— Это… правда, — пролепетала Ксения, почти теряя остатки сознания, захваченная только одним ощущением: его близости и желания большего.

И он опрокинул ее на подушки, сбрасывая с себя халат на пол возле кровати.

Ей передалось то дикое торжество, каким был охвачен он, и, кроме накатов дрожи в каждую клеточку ее тела, она не чувствовала ничего. Они горели в одном костре, и языки любовного пламени взметывались все выше, выше, пока не достигли заоблачной точки, откуда уже нет возврата.