Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы - Абрам Рейтблат

В целом тесное сотрудничество Булгарина продолжилось всего три года (1846–1848). Позднее Булгарин часто болел, подолгу жил в Карлово, и связь его с III отделением стала гораздо слабее.

Резюмируя сказанное, отметим, что во второй период своего сотрудничества с III отделением Булгарин отнюдь не был его агентом, а лишь время от времени оказывал (как правило – по своей инициативе) услуги этой инстанции, снабжая информацией по ряду тем (слухи в обществе, жизнь в Дерпте) и предоставляя записки с советами (а иногда – и доносами), которые, как правило, не имели никаких последствий.

Чуть ли не накануне своего увольнения (в 1856 г.) Дубельт писал ему: «Я всегда высоко ценил вашу дружбу и могу уверить вас, что это чувство обоюдно, – я унесу его и туда, где нет ни скорбей, ни огорчений» (с. 606–607). Сказано красиво, но трудно определить, насколько искренно. Так или иначе, но при Дубельте Булгарин и права на публикацию объявлений в «Северной пчеле» не получил, и закрытия «Отечественных записок» не добился.

Что же давало Булгарину сотрудничество с III отделением?

Прежде всего – более прочное общественное положение (напомним процитированные выше слова Фока). В момент воцарения Николая I он был журналистом с «подмоченной» репутацией, «запятнанным» тесным общением с видными декабристами. Помогая III отделению, Булгарин продемонстрировал свою преданность престолу и избежал наказания. Более того, ему удалось вместо совершенно неопределенного и сомнительного звания «капитан французской службы» получить не такой уж маленький чин коллежского асессора и службу в Министерстве народного просвещения, которые давали ему более или менее определенное положение в обществе.

Не следует забывать, что Булгарин попал в Петербург как поверенный дяди по ведению большого процесса об имении и рассчитывал в случае выигрыша на немалый куш. Процесс этот носил затяжной характер (как и многие в то время) и окончательное судебное решение в пользу дяди Булгарина последовало только в 1826 г., а реально вступило в силу лишь в 1831 г., и не исключено, что III отделение оказало Булгарину помощь и в этом.

Вторая важнейшая жизненная задача, которую Булгарин решал, сотрудничая с III отделением, – это успешный выпуск «Северной пчелы». Здесь нужно выделить несколько аспектов. Прежде всего – борьба за смягчение цензуры. Совместно с Фоком Булгарин вел длительную борьбу с «чугунным» уставом 1826 г., и, по всей вероятности, их вклад в появление нового, значительно более либерального устава 1828 г. весьма велик[449]. Немалые усилия прикладывал Булгарин и к улучшению персонального состава цензуры – замене мракобесов и тупиц на умных и образованных чиновников. Поданные им записки по персональному составу были, по всей вероятности, учтены, по крайней мере всех лиц, отрицательно охарактеризованных им, вывели в 1828 г. из состава цензоров и заменили на лиц, рекомендованных Булгариным. Это не означает, конечно, что новые цензоры могли «отступать» от общего курса, формулируемого их начальством, поэтому Булгарин нередко конфликтовал и с ними, но по более принципиальным поводам, а не из-за мелочных придирок, как ранее.

Важную роль играло для Булгарина и содействие III отделения в проведении ряда материалов в печать. Цензура нередко отклоняла представляемые Булгариным рукописи. Например, в 1828 г., когда Булгарин подал в цензурный комитет жалобу на цензора И.Я. Ветринского, тот писал в объяснительной записке: «…в сообщаемых мне г. Булгариным рукописях встречались иногда такие целые статьи или частные места, на одобрение коих не только я сам собою, – но и весь Комитет не решался, без особенного разрешения Высшего начальства»[450].

В 1831 г. в «Северной пчеле» (№ 78 – 108, с перерывами) был напечатан юмористический очерк Булгарина «Отрывки из тайных записок станционного смотрителя на петербургском тракте, или Картинная галерея нравственных портретов», в котором министр народного просвещения К.А. Ливен усмотрел призыв к бунту, сделал представление императору, предлагая уволить цензора и наказать Булгарина. Лишь благодаря заступничеству Бенкендорфа дело было оставлено без последствий[451].

Однако при жизни Фока цензура не особенно преследовала Булгарина. После 1831 г. его положение ухудшилось и число цензурных запретов и выговоров стало быстро расти[452]. Приведем несколько примеров, не отмеченных в упомянутом обзоре В.В. Стасова.

В 1834 г. в «Северной пчеле» была помещена рецензия на книгу Н.П. Кирова «Краткая всеобщая история». Из-за нее разгорелся скандал и состоялось решение Синода, согласно которому отзыв «написан в духе, несогласном со святым писанием, на счет истин коего встречаются в разборе даже непристойные, ни зрелого суждения, ни благонамеренности не обнаруживающие, выражения»[453].

В мае 1836 г. по докладу цензора А.В. Никитенко была запрещена предназначенная для «Северной пчелы» статья «Успехи разума», представляющая собой «жестокую личность против одного из литераторов московских»[454].

В феврале 1838 г. в цензуру была представлена переводная статья «О положении Канады», где излагались причины революции в стране и отделения ее от Англии. Цензор Никитенко, «убежденный внутренне, что подобных предметов в русской газете надобно касаться с большою осторожностию <…>, счел необходимым включить в эту статью некоторые оговорки»[455], вписав их красными чернилами. Редакция «Северной пчелы» проигнорировала их, за что цензурный комитет сделал ей предупреждение.

Но даже если редакторы «Северной пчелы» и проводили через цензуру «сомнительные» материалы, на это уходило много времени, что было губительно для ежедневной газеты. Предоставляя материалы в III отделение, Булгарин нередко получал позволение на публикацию от Бенкендорфа и даже от самого царя, которому Бенкендорф в случае необходимости показывал материал и рукописи.

Другой аспект связан с защитой от репрессий за уже опубликованные материалы. Ведь наибольшую опасность представляла не регулируемая гласными и негласными установлениями цензура, а самовластный, не подчиняющийся никаким законам император. И только III отделение в лице Бенкендорфа могло в нужный момент отвести кару либо, по крайней мере, смягчить ее.

Угрозу для Булгарина представляла и польская администрация. В декабре 1824 г. попечитель Виленского учебного округа Н.Н. Новосильцов писал Аракчееву о необходимости держать под наблюдением ряд лиц (среди которых были названы и Греч с Булгариным), как представляющих опасность для порядка в Царстве Польском. В ответ на запрос императора, нет ли новых сведений о вредной деятельности Булгарина и Греча, Новосильцов в мае 1828 г. сообщал, что «Булгарин в издаваемых им повременных сочинениях продолжает покровительствовать распространению и укреплению польских патриотических помышлений, в превратном и ложном их направлении столь противных тесному и откровенному соединению сего народа с россиянами»[456]. Однако подготовленный Булгариным и пошедший от лица III отделения ответ обелял Булгарина и объяснял необоснованность обвинений.