МЕЧЕТЬ ВАСИЛИЯ БЛАЖЕННОГО - Елена Чудинова

Упорядоченье январских празднований нужно для единства нации. Можно возразить — процент воцерковленных православных не столь велик, чтобы равнять по ним жизнь. Ответим — для любого единения нужно ядро, пусть и небольшое. Многие из не слишком церковных людей с удовольствием зайдут с детьми в храм на нормальное Рождество. Ныне же они мешают своими фейерверками поститься соседям, а после разухабистого светского праздника забывают о церковном. И для большинства он остается вторичен, весь акцент по-прежнему стоит на Новом годе.

Нам, не только верующим, следует осознать, что Юлианский календарь — это такое же драгоценное достояние Российской Империи, как волшебные названия наших городов. Самару мы отыграли обратно, Вятка, веселая Вятка, связанная с поговорками-прибаутками, еще называется Киров. Но мы хотя бы знаем, что Киров нам нужен не больше, чем Куйбышев или Молотов. Проблему же возвращения Юлианского календаря, возвращения нашего национального достояния, мы недопонимаем.

Можно вообразить негодование некоторой части общества: почему это в нашем «поликонфессиональном» и «светском» государстве кто-то хочет равнять календарный стиль по православным? Ответ есть и на это: год, который мы встречаем сейчас по «новому» стилю, все равно является энным годом от Рождества Христова. Никто ведь, кажется, покуда не претендует на отмену Христова Рождества как официально принятой в государстве точки отсчета? Так не лучше ли равнять по своим христианам, а не по чужим? И не лучше ли праздновать по более академичному и правильному способу счисления? Спор вокруг празднования Нового года — это не спор секуляристов с верующими. Это спор между православными и католиками с протестантами. Пока, по какой-то странной причине, все еще решаемый в пользу католиков и протестантов.

Юлианский календарь является традиционным для нашей страны, это мерило ее идентичности. Кстати сказать, до революции католики и протестанты, желая жить вместе с прочими согражданами, превосходным образом праздновали юлианское Рождество.

Жизнь надлежит исправлять не в рассуждении «кого больше», а в рассуждении исторической правильности. Православные же ценности России должны быть оберегаемы не только как религиозные, но и как культурно-исторические.

Практические же сложности, могущие возникнуть в связи с разностильем, изрядно преувеличены. Даже от того, что помимо летосчисления от Рождества Христова, на Земле функционируют и синтоистский календарь, и ветхозаветный, и еще многие другие календари, наши компьютеры отнюдь не виснут.

Доводится слышать и о сложностях, так сказать, позиционных: переведши себя на иной календарь, Россия-де «отдалится» от прочих европейских стран. Хочется спросить: кто несколько десятков лет просидел за «железным занавесом» — Российская ли Империя, жившая по Юлианскому календарю, или все же Советский Союз со своим Григорианским?! Большим ли утешеньем было для двух невыездных поколений сознание, что в безнадежно недостижимом Париже Новый год празднуют в тот же день?

Никто не мешает, наконец, остальной Европе, если захочет, вслед за нами вернуться к нормальному календарю. (Кстати сказать, это изрядно подправило бы историческую науку европейского Запада: в отличие от нас, их историки не используют двустильную разметку событий, что порождает изрядные неточности…) Нам же зазорно руководствоваться календарным новоделом Папы-волюнтариста только потому, что он указ для других.

Мы много говорим об уникальности судьбы нашего Отечества. Отчего же мы никак не решимся подтвердить эту уникальность делом?

И еще два слова о неновогодних новогодних проблемах. Уже одиннадцать лет, как новогодняя ночь омрачена для нас памятью штурма Грозного. Бессовестно и подло нам не установить о погибших памятного дня, панихиды, о чем в свое время много говорилось. Переход на традиционный стиль дал бы возможность отделить горе от праздника. То же можно сказать и о Беслане, о дне Первого сентября.

Самоуважение — залог успеха любой нации. Обрести его нам помогло бы возвращение к «старому» календарю.

Больше, чем футбол…

Я не уверена, что сумею отличить футбольный мяч от баскетбольного. Вот от мяча для регби их обоих, пожалуй, отличу: у регбистов он не совсем, что ли, круглый. Ясен день, что с такими познаниями с моей стороны было бы странно разглагольствовать перед честным народом о недавнем матче. Но во дворе один из недорослей третий день разгуливает, закутавшись в триколор. Но пожилая соседка, любительница скорее кактусов, нежели пенальти, сияя, сказала мне в лифте: «Наши-то как разгромили голландцев, а?!..» Но мне самой необъяснимым образом захотелось той памятной ночью побежать в магазин, накупить пива, сколько смогу унести, и выставить угощенье орущим на улице мужикам.

Мужики орали до утра. И до утра среди этих криков не проскользнуло ни единого матерного слова. Кричали «Давай, Россия!», кричали «Голландия — домой!», кричали просто «Ур-рра-а!». Но матерщины не было — это у нашего-то народа, по уши увязшего в словесной грязи! (А ведь увязли до того, что употребляют мат уже не в роли ругательств, а вместо междометий, союзов и артиклей). Быть может, поэтому шум под окнами, вопреки обыкновению, нисколько не раздражал. Нет, не только, не только. Победная эйфория, о которой упоминают сегодня многие, была физической реальностью: чем-то сродни газу или электрическому току. Уж если она затронула даже автора данных строк, человека с весьма неплохим иммунитетом на всеобщие настроения, то говорит это о многом.

О чем прежде всего? Да попросту о том, насколько все мы истосковались по чувству национального единения.

Этажом выше живет супружеская пара, как раз того поколения, которое я считаю потерянным. Тридцатилетние прагматики, идеалистически верующие, что за границей все намазано мёдом. Мои попытки втолковать, что в любезной им Голландии парадизно только потому, что приезжают они туда с мешком денег и недели на две, вдобавок оставив в Москве рабочие и жизненные проблемы, всегда оборачивались зряшной тратой времени. Так вот, в начале матча они болели за голландцев. Голландцы — лучшие футболисты, Голландия — лучшая страна! За кого ж им еще болеть, таким «продвинутым» и «креативным» ребятам? Но, выйдя ночью на балкон полюбоваться стихийным народным гулянием, я отчетливо услышала сверху их голоса. Они скандировали «Россия!! Россия!!», счастливо хохотали и дудели в какую-то явно позаимствованную у своего чада цевницу.

Может статься, не такое уж оно и потерянное, это поколение, скорее, что ли, неразбуженное. Отсутствие патриотизма, на самом деле, состояние не очень естественное ни для человека, ни для общества. Человек, сам того не зная, устает хаять свою страну и называть ее «этой страной» и где-то в душе ждет, чтобы ему дали хоть небольшой, но простой и понятный повод для гордости. Повод ощутить себя сродни всем вокруг. И когда такой повод, наконец, предлагается, благодарность его не знает границ.

Не знаю, обратил ли кто-нибудь внимание, но за всю праздничную ночь, ту самую ночь, когда на улицы Москвы вышло около 800 тысяч человек, криминогенная ситуация на этих улицах, похоже, нисколько не ухудшилась? А ведь она всегда ухудшается во время массовых гуляний — это почти закон природы. Но я искала и не нашла информации о всплеске пьяных драк, изнасилований, о разбитых витринах и всем прочем, что мы привыкли отождествлять со стихийными передвижениями масс. Видимо, во всенародной радости заключено нечто, парализующее агрессию и злобу.

Странное это чувство — чувство народного единения. Может статься, многие из ныне живущих испытали его в ночь с 21 на 22 июня впервые в жизни. Я самое долго рылась в памяти, пытаясь понять: а было ли в жизни, когда незнакомые обнимаются, делятся сигаретами и едой? Всплыл, как ни странно, только август 1991-го. Вспомнилась телефонная будка недалеко от Белого дома: на полочке лежала целая гора двушек — у кого находились лишние, тот их выкладывал, чтобы другие незнакомые, ждущие очереди позвонить домой, звонили спокойно. Я сейчас не о том, что тот август был лишь иллюзией, что из одного национального унижения мы угодили в другое, ничуть не лучшее. Я об эйфорическом токе единения, который, похоже, ощутила на себе только дважды — больше пятнадцати лет назад и на днях. Это не слишком много.

Почему он сработал, этот повод? Ну не лекарство же против рака мы изобрели, не стартовали в особо отдаленную галактику. Всего лишь выиграли футбольный матч. Разве это причина, чтоб вместе с болельщиками радовались те, кто, подобно автору данных строк, отродясь не интересовался футболом? Ан нет, это и повод и причина, потому что событие, само по себе и не столь важное, тем не менее является реальным и несомненным достижением.

Чувство единения нельзя подделать — только что официозно отмечался так называемый день России, ничего не говорящий ни уму, ни сердцу. Его воспринимают так же точно, как во времена позднесоветские воспринимали Первомай: лишняя возможность выехать на дачу. Возникновению чувства единения можно помочь: спорт не столь давно был причислен к первейшим приоритетам, и вот результат — достижение, вызвавшее бурю гордости за страну. Но если за ним не последует реального выявления приоритетов более важных, чем спорт, натянувшиеся было связующие нити лопнут. Футбольные победы, даже самые великолепные, станут волновать дальше только футбольных болельщиков.