Джулия - Ньюмен Сандра

Это признание, как нетрудно было догадаться, он месяцами вынашивал в сердце, репетировал, будто поэзию. На отдельных словах — «мыслепреступники», «развратники» — в его голосе прорезáлась непокорная хрипотца. Джулия невольно поддалась панике, все волоски у нее на теле зашевелились. Одновременно на нее нахлынул испуг — она спиной почувствовала чье-то присутствие. И в самом деле: Мартин, слуга с застывшей физиономией, неслышно скользнул в комнату. В руках у него был поднос, а на нем — бокалы и наполненный какой-то темно-бордовой жидкостью графин.

— Мартин свой, — объяснил О’Брайен. — Мартин, несите сюда. Поставьте на круглый стол. Стульев хватает? В таком случае мы можем сесть и побеседовать с удобствами. Мартин, возьмите себе стул. У нас дело. На десять минут можете забыть, что вы слуга.

О’Брайен взял графин за горлышко и наполнил бокалы. Мартин засуетился, пододвигая стулья. Настрой встречи изменился: теперь собравшиеся походили на компанию веселых заговорщиков. Джулию поразило ощущение нереальности происходящего. Неужели О’Брайен и впрямь голдстейнист? Неужели Мартин — его сообщник? Зато Уинстон оказался в своей стихии. Когда все расселись, он смахивал на захваленного мальчонку-именинника.

Передавая бокалы, О’Брайен пояснил:

— Называется — вино. Вы, безусловно, читали о нем в книгах. Боюсь, что членам внешней партии оно нечасто достается. — Губы его тронула слабая улыбка, но тут же исчезла, когда он сказал: — Мне кажется, будет уместно начать с тоста. За нашего вождя — Эммануэля Голдстейна.

— Так, значит, есть такой человек — Голдстейн? — с жаром спросил Уинстон.

— Да, такой человек есть, — ответил О’Брайен, — и он жив. Где — я не знаю.

От этого подтверждения Джулия содрогнулась, но сразу поняла, что это не подтверждение даже, а всего лишь очередной элемент фантазий Уинстона. Она пригубила вино и тут же поспешила выпить его до дна, невзирая на слегка тошнотворный привкус. Этот напиток она пробовала всего один раз, с Гербером, и тогда сочла фантастически изысканным. А сейчас он отдавал только прокисшим соком.

Уинстон не унимался:

— И заговор, организация? Это в самом деле? Не выдумка полиции мыслей?

— Не выдумка, — ответил О’Брайен. — Мы называем ее Братством. Вы мало узнаете о Братстве, кроме того, что оно существует и вы в нем состоите. К этому я еще вернусь. — Он помолчал, словно растрогался от какого-то соображения, и взглянул на свои наручные часы. — Выключать телекран больше чем на полчаса даже членам внутренней партии не рекомендуется. Вам не стоило приходить вместе, и уйдете вы порознь. Вы, товарищ, — он впервые посмотрел на Джулию, — уйдете первой. В нашем распоряжении минут двадцать. Как вы понимаете, для начала я должен задать вам несколько вопросов.

Джулию кольнуло разочарование. В глубине души она рассчитывала, что О’Брайен попросит ее задержаться для откровенного разговора. У нее даже промелькнула мысль, что он уложит ее в постель. И то и другое было, конечно, несбыточно, и, вопреки обыкновению, это ее уязвило. Но О’Брайен уже приступил к собеседованию. Она заставила себя сосредоточиться.

Свои вопросы О’Брайен задавал будничным тоном, как будто эта процедура повторялась между ними не раз и важностью не превосходила заполнение стандартной анкеты на речеписе. Формально он адресовал их и Джулии тоже, но Уинстон отвечал за обоих. Ни О’Брайен, ни Уинстон, как видно, не учитывали, что Джулия тоже могла бы откликнуться. Глаза О’Брайена были неотрывно устремлены на Уинстона. Они словно говорили: Я знаю, ты — мой. Мы с тобой уже все поняли. Уинстон сидел расправив плечи, смело встречал взгляд О’Брайена, подражал его тону, отвечал с готовностью и без видимых эмоций. Если он чем-то и выдавал свою нервозность, то лишь неподвижностью ног.

Затверженный, словно катехизис, опрос происходил так:

— В общем и целом что вы готовы делать?

— Все, что в наших силах.

— Вы готовы пожертвовать жизнью?

— Да.

— Вы готовы совершить убийство?

— Да.

— Совершить вредительство, которое будет стоить жизни сотням ни в чем не повинных людей?

— Да.

— Изменить родине и служить иностранным державам?

— Да.

— Вы готовы обманывать, совершать подлоги, шантажировать, растлевать детские умы, распространять наркотики, способствовать проституции, разносить венерические болезни — делать все, что могло бы деморализовать население и ослабить могущество партии?

— Да.

— Если, например, для наших целей потребуется плеснуть серной кислотой в лицо ребенку — вы готовы это сделать?

— Да.

— Вы готовы подвергнуться полному превращению и до конца дней быть официантом или портовым рабочим?

— Да.

— Вы готовы покончить с собой по нашему приказу?

— Да.

Собеседование шло по той же накатанной колее, и удивление Джулии сменилось негодованием. Она узнала перечень вопросов: это был список преступлений, которые, по словам О’Брайена, адепты правды были бы только счастливы совершить во имя своего божества. Ей было обещано, что когда-нибудь она услышит из первых уст, как один из участников Братства сознается в своих преступлениях; стало быть, момент истины уже наступил? Как же может Уинстон так бездумно признаваться в этих ужасах? И как ему пришло в голову давать ответы за нее тоже? Не много ли он на себя берет: утверждать, согласится она или откажется плеснуть кислотой в детское лицо?! И еще: зачем О’Брайен ломает комедию — делает вид, будто принимает ответы Уинстона всерьез, хотя тот не способен выполнить даже самую пустяковую из этих задач? О шпионаже и говорить не приходится, но смешно думать, что такой, как он, сумеет устроиться портовым рабочим. Он ведь клерк до мозга костей, даже от крыс шарахается. Не может ничего сам достать на черном рынке! Убийство, шантаж, суицид — да он ни малейшего представления не имеет, чтó эти слова значат на самом деле. Только сейчас ей пришло в голову, что мыслепреступление не имеет ничего общего с преступлением. Это даже не подготовка к реальному преступлению.

И поэтому он заслуживает гибели? Если так, нужно казнить и шестилетнего мальчугана, который заявляет, что хочет стать пиратом. Вся эта сцена и впрямь отдавала детством — зловещим, в духе Мейми Фэй. Джулии вспомнился кошмарный стишок, обожаемый Уинстоном: «Вот зажгу я пару свеч — ты в постельку можешь лечь. Вот возьму я острый меч — и головка твоя с плеч».

Пока эти мысли крутились у нее в уме, взгляд О’Брайена как бы невзначай скользнул в ее сторону. Она вовремя опомнилась и услышала следующий вопрос:

— Готовы ли вы — оба — расстаться и больше никогда не видеть друг друга?

Она вскочила и, вытянувшись как струна, отрезала:

— Нет!

Прав был Уикс: на это слово, одно-единственное, Уинстон отозвался досадливой гримасой. Но при виде лица Джулии он отыграл назад, и в его взгляде промелькнуло какое-то чувство. Только теперь до нее дошло, какую роль отвели ей в этой комедии. В мечтах Уинстона его женщина соглашалась на любую крайность, если он того желал. Ради него она должна была принять любую смерть и пойти на любое преступление, даже не имея на то ни одного собственного мотива. Обречь на гибель сотни людей? Сжечь детское лицо? Ради него — не раздумывая.

Но бросить Уинстона Смита — нет уж, это чрезмерная жертва! Именно такую сцену она сейчас разыграла.

Теперь сомнения одолевали Уинстона. Он — беспощадный террорист, это так… Но в то же время — страстный любовник, разве нет? И не будет ли он выглядеть трусом, если согласится бросить Джулию после того, как она пошла наперекор О’Брайену? Его лицо исказила невыносимая мука.

В конце концов он выплюнул: «Нет» — и со страхом оглянулся на О’Брайена.

О’Брайен рассудительно покивал:

— Хорошо, что вы сказали. Нам необходимо знать все. — Тут он повернулся к Джулии. — Вы понимаете, что, если даже он уцелеет, он может стать совсем другим человеком? Допустим, нам придется изменить его совершенно. Лицо, движения, форма рук, цвет волос… даже голос будет другой. И вы сама, возможно, подвергнетесь такому же превращению. Наши хирурги умеют изменить человека до неузнаваемости. Иногда это необходимо. Иногда мы даже ампутируем конечность.