Не по чину - Евгений Красницкий

— Так из-за вас же, — сообщил Ходок с коротким смешком. — Павел над Роськой и Мотькой потешался, когда они связанные в дерьме ковырялись, мол, это вы хорошо придумали — вот чего в циркусе-то показывать! За это можно и цену со зрителей вдвое получить. Да еще изгаляться принялся — понукать и командовать. Они-то вначале никак приспособиться не могли — в две руки на двоих неспособно бадью ворочать. Ну, Пашка им и помог… приноровиться, — кормщик откровенно заржал. — Даже не переглянулись — в две руки тут же бадью вздели да советчику на голову и водрузили. Мы там аж животики надорвали! Ну, Пашка от такой обиды — в слезы, едва отплевался, сунулся к отцу жаловаться.

— И что дядька Никифор? — заинтересовался Мишка, который умудрился пропустить сей сладостный миг, и ему никто почему-то доложить не удосужился. Интересно, что и анкл Ник про случившееся ни словом не помянул. Отсутствие Пашки на ужине после всплеска воспитательной работы родителя окружающие сочли естественным и не удивились.

— Так я и говорю, — Ходок прищурился куда-то в сторону, будто рассматривал что-то интересное под крышей сарая, возле которого они стояли. — В ухо сыночку заехал, едва выслушав. А потом за шкибон, какого был — в дерьме, за сараи поволок, сам замазаться не погнушался. Там и добавил, с приговорами… Всякими. Я-то своим сразу отсоветовал зубы скалить… — для чего-то добавил он.

— Умный, значит, раз отсоветовал, — кивнул Мишка, подивившись про себя Никифору. Хотя дядюшка, поди, не глупей своего кормщика.

«Да, сэр, озадачили вы родственничка. Интересно, Ходок сам придумал вам про наказание Пашки доложить или анкл Ник его в этом направлении пнул? Впрочем, Ходоку много пояснять не надо — с лету ловит. А Никифор-то, похоже, за Пашку испугался, и правильно, кстати! Роська-то с Мотькой ПРОТИВ него объединились, а где двое, там и все остальные вскорости подтянутся».

То, что Ходок и впрямь выводы из всего увиденного и услышанного сделал, стало ясно тут же.

— Дураки долго не живут, — совершенно серьезно проговорил он и неожиданно перешел совсем на другое. — Ребята на ладье еще сказывали, что ты Спиридона велел повесить на осине?

— Велел, — не стал отпираться Мишка, пытаясь разглядеть в темноте глаза Ходока. — А тебе его жалко, что ли?

— Да на кой он мне, — равнодушно пожал тот плечами. — Повесил и повесил… Просто любопытствую, за что так-то? Его же вроде вынудили. Под пыткой чего не скажешь…

— А мне плевать, почему! Он ПРЕДАЛ! — взорвался Мишка, разозлившись из-за этого непонятного разговора.

— Да понял я, понял… — больше ничего сказано не было, но Ходок ушел странно-задумчивый, не хуже, чем Никифор давеча.

«А не находите ли, сэр, что месье Ходок сейчас совершенно точно выразил главную заботу всех правозащитников и страдальцев за сирых и убогих убийц, предателей и насильников, ратующих в том числе за запрет смертной казни в принципе? Дескать, хрен с ними, что шлепнули, но ЗА ЧТО?! Не о казненных переживают — о себе.

Кстати, именно демократы убрали из закона формулировку об измене Родине, заменив ее обтекаемой «Государственная измена». Их бы воля — и вовсе исключили. Ведь если признать, что предательство не имеет оправдания, то можно допустить и то, что рано или поздно сам окажешься перед ТАКИМ судом. А вот это уже страшно.

Ходок, конечно, о приоритете прав личности над всеми остальными правами, а тем более обязанностями, не задумывается; и слов таких, как «демократические свободы» и «права человеков», в жизни не придумает, но он из породы тех, кто просто не в состоянии понять, как можно осудить кого-то за то, что поддался обстоятельствам, уступил, так сказать, необходимости любой ценой спасать свою драгоценную личность. Даже если цена эта — предательство. А если под угрозой можно предать, то значит, один шаг до оправдания того, что и за деньги тоже не грех. Если выгодно, то глупо не воспользоваться? Как там незабвенный дон Корлеоне говаривал? «Ничего личного — только бизнес». Предложат хорошую цену — и все можно и оправдано? И не важно, какова эта ценаи в чем измеряется: в гривнах, рублях, долларах или в возможности сберечь свою шкуру. Главное — выгодно.

Спирьке в тот момент показалось выгодно предать — и он предал. Да, просчитался — жизнь ему спасти такой ценой не удалось бы в любом случае — не мы, так ляхи все равно в итоге шлепнули бы. Ходок-то умнее и наверняка изворотливее, но и он бы предал, только торговался бы дольше. И себя бы потом прекрасно оправдал. Но не прокатит: демократический приоритет ценности каждой отдельно взятой жизни тут, слава богу, не актуален. Так что хрен ему, а не мораторий на смертную казнь! Пусть привыкает теперь и «фактор осины» в свои расчёты включать».

Возвращаясь в хозяйский дом, Мишка задержался на крыльце, вслушиваясь доносившиеся из-за угла голоса. Оказалось, Илья не удовлетворился вчерашним бенефисом перед купцами и сейчас продолжал развивать и закреплять свой успех, заново пересказывая байку про мудрый выбор невест в славном воинском селе Ратном. То, что аудитория на этот раз оказалась попроще, его не смущало. Байка, как водится, при этом обрастала новыми, совсем уж фантастическими деталями, вроде Бурея, с риском для жизни спасающего из-под рухнувшего забора чуть не насмерть пристукнутых им девок. Во всяком случае, вещал обозный старшина с упоением, токуя не хуже тетерева.

— Не знаю, какие у вас там девки, но ты-то, Ильюха, здоров врать! — загоготал кто-то из приказчиков.

— Вра-а-ать? — прищурился Илья. — Привезём мы зимой сюда наших девок — сами увидите, насколько они от ваших клуш отличаются! Вот тогда и попомните мои слова! Что там Алена в молодости! Да у нас одна Млава всех ваших туровских девок за пояс заткнёт! Верно я говорю?

Илья обратился за подтверждением к стоявшим поодаль отрокам. Те в ответ молча закивали головами, но некоторые при этом почему-то ежились и потирали кто ухо, кто шею.

Глава 3

Ни одно официальное мероприятие, сколько Ратников себя помнил, никогда не обходилось без своеобразного ритуала или, говоря канцелярским языком ТОГО времени, без протокола. Как и всякий ритуал, протокол подсказывал участникам действа необходимые телодвижения или слова, и поднаторевший в конкретном ритуале человек выглядел вполне адекватным, не прикладывая порой к этому никаких усилий, на одной только памяти.

До таких высот ЗДЕСЬ Мишка еще не дорос, хотя, спасибо покойному отцу Михаилу за науку, во время благодарственного молебна в честь чудесного избавления княгини Городненской Агафьи Владимировны «с чады и домочадцы» от грозившей им гибели от рук злокозненных татей, держался, как и подобало благовоспитанному отроку из благородного семейства. Церковь при монастыре святой Варвары была небольшой, народу в нее набилось немало, встречи с настоятельницей до ее разговора с княгинями можно было не ожидать, так что Мишка сам не заметил, как расслабился, внимая проповеди, крестясь и отбивая поклоны практически на автопилоте.

После завершения молебна и в самом деле последовала «встреча на высшем уровне за закрытыми дверями», куда молодого сотника, естественно, не пригласили, и он маялся с остальными опричниками; хорошо хоть не во дворе под мелким, но упорным снежком, а в каком-то достаточно теплом, хоть и тесном помещении. Когда за ним пришла молчаливая монахиня неопределенных лет и настолько невыразительной внешности, что, казалось, у нее лица и вовсе нет, от облегчения, что тягостное ожидание наконец-то закончилось, он чуть было не побежал вперед, да провожатая шла неспешно, чинно, не отрывая глаз от пола.

Настоятельница поразила Мишку резким контрастом по сравнению с этой бесцветной, как провисевшее десять лет в пыльной кладовой пальто, бесстрастной и погасшей для жизни тенью, чью половую принадлежность можно было угадать только по отсутствию бороды. Прежде всего, «бабка» совершенно неожиданно оказалась вовсе и не бабкой. То есть тут она, разумеется, считалась дамой вполне преклонного возраста, хотя на самом деле ей было всего-то около сорока лет, да и выглядела, мягко говоря, не лучшим образом: худая, почти костлявая, с темными кругами под глазами, выдававшими то ли частые и бурные переживания, то ли какую-то болезнь.

Тем не менее даже сейчас на бесспорно породистом лице сохранились следы былой, хоть и экзотической для славян, красоты. Ратников почему-то легко, безо всяких усилий представил, как хороша была она в молодости — той жгучей, быстро угасающей, но невероятно эффектной в краткий период своего расцвета красотой, свойственной южанкам.

Интересно, как она приняла свою судьбу? Брак явно династический, ее мнения никто не спрашивал — просто отдали замуж в силу каких-то «высоких» договоренностей. Разумеется, женщины в таких семьях с самого детства готовы к тому, что их брак совершится помимо их желаний, в угоду политической необходимости, но заменой любви, которую ждут все прочие юные и не очень девицы, для них является будущая власть и те возможности, которые она может дать. А с этим Варваре не слишком повезло: Святополк женился на юной гречанке, будучи сам уже в годах, прожить с ней успел всего несколько лет, после чего оставил молодой вдовой.