Р26/5/пси и я (СИ) - Коуни Майкл Грейтрекс

— А где вино? — спросила Бекки.

Агата посмотрела на нее пустым взглядом. На столе лежали фунт масла, коробка спичек, буханка хлеба и пачка стирального порошка.

— Вино, — повторила рассерженно Бекки, — и орехи, и шоколад, и все остальное, что нужно для праздника. Где все это?

— Эти вещи нам тоже были нужны, — ответила наконец Агата растерянно. Ты забыла масло в прошлый раз, помнишь?

— Я знаю. Мы уже обсуждали это. Но как же наш праздничный заказ? Мы ведь ради него и вызывали лавку. Может, ты забыла о нашем празднике?

— Нет. Конечно, нет, — медленно ответила Агата. — Я вышла к лавке и взяла то, что, я думала, нам нужно. Но я не взяла продукты для праздника. — Ее голос стал чуть выше. — Я их не взяла. Вот и все. Не знаю, почему. Я просто... Не взяла их, вот и все! В тот момент я это забыла. Понимаешь? Совсем забыла... Бекки, что со мной?

Бекки с тревогой заметила нотки истерики в голосе Агаты.

Обе женщины относились к празднованию своего дня рождения очень педантично и всегда начинали ровно в три после полудня. Все утро они были заняты последними приготовлениями, и Бекки окончательно простила Агате ее забывчивость, когда они нашли полбутылки вина, оставшиеся с прошлого года. И вино даже ничуть не скисло, потому что Агата его хорошо закупорила. Ленч они не ели, решив ограничиться плотным поздним завтраком.

Агата украсила пирог, а Бекки развесила в комнате ленты и расставила на столе посуду.

Ровно в три Бекки села, и в соответствии с традицией Агата вынесла из кухни пирог, поставила его на стол и сказала:

— С днем рождения, Бекки.

— С днем рождения, Агата. Что ты чувствуешь, став на год старше? — этот разговор был устоявшейся традицией.

— Через семь минут я тебе скажу. — Агата знала, что она родилась в семь минут четвертого.

Тут вдруг разговор сбился с обычной колеи. Бекки с бледным лицом глядела на именинный пирог.

— Зачем ты это сделала? — прошептала она. — Зачем, Агата? Ты никогда не делала этого раньше.

Пирог был украшен по кругу выдавленным из трубочки кремом, а в центре красовалась надпись: «Агата и Бекки. 65 лет».

— Да, правда, — сказала Агата. — Мы прожили хорошую, счастливую жизнь, а теперь...

— Но почему именно в этом году?.. Ты же знаешь, как мне неприятны мысли о старости.

— Бекки, надо смотреть фактам в лицо, — совершенно невыразительно сказала Агата, помолчала немного, потом добавила: — Извини, я сейчас, встала из-за стола и вышла из комнаты.

Бекки услышала, как она поднимается по лестнице, и почувствовала растущую тревогу. «Что такое вступило вдруг Агате в голову? Куда она пошла?» Пирог, казалось, притягивал ее взгляд, в мозгу, не переставая, бились слова: «Агата и Бекки, 65 лет. Агата и Бекки, 65 лет...»

— Где пилюли? Что ты сделала с пилюлями? — вернулась и почти кричала Агата. Она остановилась рядом с креслом Бекки, возвышаясь над ней, и ее лицо стало сухим и строгим.

— Пилюли? — нервно переспросила Бекки.

— Пилюли, которые нам оставил меднаблюдатель. Куда ты их дела? В ванной их нет.

— Они... — Бекки замолчала. Несколько дней подряд она не могла выбросить из головы мысль об этих пилюлях. Меднаблюдатель сделал ей укол от артрита и Агате тоже. Но у Агаты не было артрита! Зачем он это сделал? Бекки перестала ему верить. В глубине души она чувствовала, что эти пилюли имеют какое-то ужасное значение. Но для чего они? Господи, для чего они?

«Агата и Бекки, 65 лет...»

— Я не знаю, где они, — сказала она твердо. — Садись, Агата. Ты портишь наш праздник.

Но тут маленький голосок у нее внутри начал нашептывать: «Всегда есть другой путь. Смерть рядом со всех сторон, стоит лишь протянуть руку...»

Агата села, но ее глаза были пусты, словно у человека, слушающего наушники. Агата тоже услышала голос...

— Я порежу пирог, — неожиданно произнесла она и взяла в руки нож, сверкающий кухонный нож.

Было семь минут четвертого. Бекки беспомощно вскрикнула.

Агата резко провела ножом по горлу, кровь хлынула фонтаном, и она упала вперед, уткнувшись головой в пирог, и белый крем тут же превратился в красный.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Бекки вскочила и невольно глянула на старые настенные часы. Их тиканье сливалось со звуком капель, падающих со стола, где, словно уснув, лежала Агата, прожившая ровно шестьдесят пять лет.

В соответствии с Государственным Законом.

И тогда Бекки вспомнила. Шок от смерти Агаты помог ее сознанию устранить подсознательные запреты, и она вспомнила Акт о смерти, который десять лет назад ей приказали забыть. Вспомнила все, что говорил ей меднаблюдатель на прошлой неделе. «Ты бесполезная старуха, — сказал он, сделав гипнопрививку, — и скоро тебе будет шестьдесят пять, когда от тебя потребуется умереть. Я оставлю пилюли...»

Не сработало, не получилось, потому что какой-то след остался у нее в памяти, и она спрятала пилюли. Нож пугал ее все эти дни, и теперь, когда Агата умерла, она все вспомнила, и это испугало ее еще больше.

Она снова взглянула на часы. Было десять минут четвертого, а она на двадцать шесть минут моложе Агаты... Что будет через двадцать три минуты?

Двадцать три минуты...

Настенные часы шли, отсчитывая секунды.

Бекки торопливо поднялась в свою спальню, выдернула ящик шкафа и высыпала его содержимое на пол: одежда, две коробочки с украшениями, старые письма от Тома и пачка пилюль. Она схватила ее и бросилась вниз по лестнице. Мысли кричали ей: «Торопись!», сердце нашептывало: «Медленнее!» Она прошла в гостиную и, стараясь не глядеть на Агату, взяла со стола нож. Она его вытерла — прямо о скатерть.

Выйдя во двор, где, как всегда, квохтали куры, она подошла к колодцу и бросила вниз нож и коробку с пилюлями. Потом подбежала к сараю, где хранилось зерно, отперла дверь и вошла. Часы на руке показывали три пятнадцать. Еще восемнадцать минут. Бекки заперла дверь изнутри и выбросила ключ через маленькое забранное решеткой окошко. Затем села на мешок с зерном и стала ждать приказ умереть.

Сидя на мешке, она сжала руки и опустила их на колени. Глаза все время возвращались к часам, с этим она уже ничего не могла поделать.

Шепот меднаблюдателя послышался в мозгу в три тридцать.

«Ты прожила шестьдесят пять лет, и это была хорошая, счастливая жизнь, но теперь ты устала. Теперь тебе нужно прощаться с этой жизнью, потому что продолжать жить слишком трудно. С каждым днем становится все труднее вставать, одеваться, делать то, что необходимо. Все мы люди, и в старости нет позора, разумеется, если мы признаем ее, смотрим фактам в лицо. Государство благодарно тебе за замечательную пожизненную службу, и теперь, когда жизнь стала слишком трудна, оно милостиво предоставляет тебе выход из этого положения».

В горле Бекки возник комок, когда она осознала, как заботливо Государство. При воспоминании о ее собственном упрямстве слезы потекли по ее щекам. Она предала Государство...

«Не бойся. Не бойся умереть. Мы сделали смерть легкой для тебя. Тебе не будет больно. Ты словно уснешь. Ты же хочешь уснуть, потому что так устала. Ты устала после долгой хорошей жизни служения Государству. Помни также о том, что это не конец. Это только начало, как ты знаешь из учений Государственной Церкви. Ты помнишь это учение? Конечно же помнишь. Все детство тебя хорошо учили, и в сердце своем ты знаешь, что уход из этой жизни означает прибытие в новую, лучшую жизнь в ином мире. Перед тобой лежит прекрасное будущее, и ключом к этому будущему служит пилюля, которую Государство в щедрости своей тебе предоставило бесплатно. Прими эту пилюлю!»

Бекки встала с мешка, схватилась за прутья решетки и, потеряв контроль над собой, всхлипывая, запричитала:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я не могу! Я выбросила их в колодец!! Господи, прости меня, я выбросила их в колодец!!!

Она рвалась и безуспешно пыталась раздвинуть прутья.

«Иногда пилюли случайно теряются, но всегда есть другие способы. Смерть всегда рядом, стоит лишь протянуть руку, и ты обретешь желанный покой. Сделай это! Сделай это сейчас!»